Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир - Страница 111

Пока я стоял посреди кухни, Маричка остановилась за моей спиной и молчала, лишь изредка покашливая. Видимо, решила дать мне время на воспоминания.

— Ты возвращалась когда-нибудь туда? — спросил я много минут спустя. — В квартиру своих приёмных родителей?

— Нет, — ответила она. — Однажды, много лет спустя, когда меня уже выпустили, я забрела туда, но там висел замок. Похоже, там живут сейчас другие люди.

В тот момент я не обратил внимание на слово «выпустили», но оно незаметно осело где-то в глубинах моей памяти, рядом с воспоминанием Марички о злой дворничке в Олтеница, которая допытывалась, что девочка делает около покинутого центра Хаберна.

— Это, в принципе, не важно, — продолжила девушка грустно. — То место не успело стать мне настоящим домом, как тот, что был у тебя. Я даже не представляю себе, каково это — иметь настоящий дом. Место, где тебя любят и ждут. В настоящем доме, таком как ваш, витает особенная атмосфера…… ее… кхе-кхе-кхе… извини… ее сложно передать словами.

— Да, — кивнул я, и с удивлением услышал в своем голосе печаль. — Настоящий дом был у меня лишь здесь, в этой квартире. Позже я жил в местах, которые были даже комфортнее, но… духа, о котором ты говоришь, там никогда не было. Я не умею его создавать.

— Этот дух невозможно создать одному, — горестно прошептала Маричка. — Нужна любовь. Настоящая, верная, неподдельная. К любимому человеку. К детям. К родителям. Дело не в стенах, не в мебели. Это в душе, понимаешь?

Я понимал. И от этого становилось лишь еще более грустно.

— Нет смысла здесь оставаться, — изрек я какое-то время спустя. — Надо идти на северо-запад, к старому железнодорожному тоннелю. Казаки там или кто другой, будем надеяться, что они еще не успели подружиться с евразийцами.

— Я не против, — пожала плечами Маричка.

В этот момент до моих ушей явственно донесся хруст, какой бывает, если нога человека, который пытается ступать тихо и осторожно, предательски задевает какой-то мусор. Хруст донесся со стороны лестницы.

Все мои органы чувств мгновенно заработали с утроенной силой. Я сделал Маричке знак, чтобы она притихла и пригнулась. Бесшумно скользнул в сторону проема от входной двери квартиры. Выглянул… и едва успел отшатнуться, когда пуля врезалась в стену в паре дюймов от моей головы. Звук выстрела был чмокающим, приглушенным — оружие было оснащено глушителем.

— Отставить! — услышал я внизу гневный мужской голос, говорящий на давно забытом, знакомом из детства украинском языке. — Команды стрелять не было!

— Да я так только, припугнуть, — ответил другой, извиняющийся голос, который мог принадлежать парню помоложе.

Сердце в груди забилось чаще. Ни евразийцы, ни их подручные комсомольцы не говорили на этом языке. На нём в наши дни вообще очень мало кто говорил.

— Свои! — закричал я на том же языке. — Свои, не стреляйте!

Некоторое время внизу на лестнице раздавались удивлённые перешептывания.

— Никаких «своих» не знаем! — наконец решительно отозвался голос мужчины постарше, который до этого запрещал стрелять. — Вы что здесь делаете?! Здесь грабить нечего!

— Это мой дом! — отозвался я наконец. — Я здесь жил!

— Так каждый может сказать!

— Вы казаки? Вы живете в старом тоннеле?

— А тебе что за дело?!

— Я шел к вам!

— И на кой ляд?

— Поспать, поесть, поторговать.

Некоторое время внизу было тихо. Были слышны лишь перешептывания и, кажется, переговоры по рации. Вскоре там, похоже, приняли какое-то решение.

— Сколько вас там?! — вновь крикнул переговорщик.

— Нас двое.

— Не знаю правду вы говорите или нет, но вам пройти с нами придется! Атаман разберется, кто вы такие и что вы здесь делаете! — не терпящим возражений тоном изрек предполагаемый казак.

— Не возражаю! — переглянувшись с Маричкой, ответил я.

— Ну и отлично.

— Я могу выходить? Не пристрелите?!

— Вначале повынимайте магазины из своих стволов и выкиньте. Потом медленно выходите.

§ 66

Я едва успел разглядеть людей, которые нас схватили — практически сразу мне надели на глаза чёрную повязку. Выделялся среди них лишь один, тот самый, что проводил со мной переговоры — это был мужчина средних лет в четырёхцветном «осеннем» камуфляже, с длинными усами и чубом на гладко выбритом черепе, как у настоящих казаков из учебников по истории. По-видимому, это был их командир.

Остальные выглядели примерно так же, как и любые люди на пустошах: суровые мужчины, возраст которых трудно определить из-за покрывающих лица густых бород и щетины, которая скрывала лицо не хуже марлевой повязки. Волосы были длинными, спутанными, а лица грязными и вдобавок обмазанные чёрной краской, напоминающей смолу. Один был одет в старую, поношенную бело-салатовую военную форму без знаков различия и держал в руках автомат Калашникова, обмотанный каким-то тряпьем, другой был в свободных серых полотняных штанах и черной куртке из свиной кожи, под которую было поддето нечто вроде самодельной кольчуги, а в руках держал обрез старого охотничьего ружья-двустволки. За поясами у всех были ножны с кинжалами, металлические фляги для воды и подсумки.

Не знаю, что сделали с Маричкой, но меня тщательно обыскали, освободили от всего снаряжения, скрутили за спиной руки какой-то проволокой, взяли под локотки. Я, конечно, ощутил, как меня спустили с лестницы (если бы не поддерживали, точно грохнулся бы), но сложно было сказать, куда меня повели дальше. Слух мог менять обманывать, но вокруг доносились шаги, наверное, восьми или девяти пар ног.

— Ты, значит, говоришь, что жил тут? В Генераторном? — спросил у меня один из людей, держащих меня под локотки, кажется, тот самый молодой парень, что меня едва не пристрелил.

— Да. До 2076-го.

— Здесь народу много жило. До 2076-го, — угрюмо отозвался другой голос, мрачноватый.

— А ты, барышня?

— Я с ним, — прошептала Маричка.

— Понятно. Хорошенькое вы местечко нашли для медового месяца.

Вокруг раздался смех. Смеялись человека четыре, не меньше.

— Красивая у тебя повязочка, — вдруг заговорил тот самый человек, что вел с нами переговоры, кажется, старший в отряде, с чубом на голове. — Где такие раздают, а?

Я вдруг с ужасом вспомнил о красной комсомольской повязке.

— Это трофейное снаряжение! — воскликнул я торопливо.

— Ах, трофейное? И где достали?

— Нас пытался задержать патруль комсомольцев. Мы с ними справились. Забрали у них кое-какую снарягу. А их самих оставили в их тачке. Тут, на окраине поселка.

— А почему не ухлопали?

— Сопляки же совсем.

Некоторое время было молчание и перешептывания.

— Сами-то откуда?

— Я здешний, из Генераторного. Она — из Олтеницы, воспитывалась в центре Хаберна.

— Ну допустим так. А после? Где жили после?

Я затаил дыхание и мысленно перекрестился. Сейчас был важный момент. Как гласит старая пословица — «или пан, или пропал».

— С 76-го я жил в Австралии, в Содружестве наций, — наконец решился я.

Перешептывания стали громче.

— Что же тебя занесло-то в родные места через столько лет?

— Служба.

— Служба, говоришь? И что же за служба такая?

— Такая, которая евразийцам не по душе. Война на пороге. Если вы не заметили.

— Еще как заметили. У нас война не «на пороге», а никогда не заканчивалась. Знаешь, сколько я нацистов за свою жизнь скопытил? А вот ваших мы здесь все эти годы не наблюдали. Не больно много-то ваше Содружество интереса проявляло к нам.

— Все изменилось.

— И что же у вас за задание такое?

Тут уже настал черед недоговаривать.

— Диверсионная деятельность. Это все, что я могу сказать.

— И много ты тут диверсий учинил кроме как троицу малолетних евразийских подпевал в их же машину упаковать?

«Нашли комсомольцев. Я ведь не говорил, что их было трое», — догадался я. — «Хорошо. Значит поймут, что я говорил правду про трофейное снаряжение».