В черном-черном городе - Дурненков Вячеслав Евгеньевич - Страница 1

Вячеслав Дурненков

В черном-черном городе

Действующие лица:

Дима

Валентина

Баба Маня

Петр

Наташа

Раиса

На скамейке сидят четверо:

Петр – мужчина лет пятидесяти, в кепке, пиджаке, курит папиросу.

Раиса – его жена.

Валентина – их знакомая с другой улицы, лет сорока пяти.

Баба Маня – мать Валентины, парализованная.

Летний вечер. 19. 45

Валентина. А че Петь, Колька на каникулы собирается?

Петр. А хто его знает, можа и собирается.

Валентина. Че, и не пишет?

Раиса. О то тоже писатель, последнее на Пасху прислал.

Петр. Да че, ему там и так хорошо. Потом, эта у него? как там, Рай?

Раиса. Практика.

Петр. Во, во.

Валентина. Щас вси грамотные стали. Как матка с батькой в навозе ковыряться не хочут.

Раиса. Да нехай, Валь, учится. Пока желание есть.

Валентина. Да, конечно, Рай. Че хоть щас изучает-то?

Петр. Говно изучает.

Валентина. И?

Раиса. Да слушай ты его, Валь, больше, землю Колька изучает, почву нашу.

Валентина. А че ее изучать, землю-то? Вот вся тут видна.

Петр. Так-то оно так. Однакож, чтоб помидора с картохами выросла получче, надо землю знать. Ну не дураки ж там, Валь, сидят.

Валентина. А с этой жистью, Петь, уже и не понять. Вон, вчера по телевизору певца показали, на жабышка похож, растрепанный такой, под себя гадит, а молодежи нравиться. Потом секс этот?

Петр. А че, Валь, дело-то хорошее. Давай как-нибудь, а?

Раиса. Я те дам щас, пень лысый.

Петр. И-эх, куды моя сила-молодость подевались?

Раиса. Самогонку меньше жрать надо.

Валентина. Ты бы, правда, Петь, не пил бы?

Петр. Да рази я пью-то, вон Сашка?

Баба Маня. Ананас.

Петр. Че?

Валентина. Ананас, говорит.

Петр. А…

Раиса. А че она, Валь, еще говорит?

Валентина. «Сирожа» говорит, потом, «заберут вас комоды» говорит.

Раиса. Да, старость не радость.

Валентина. Да не говори Рай, намучилась с ней уже.

Петр. Все такие будем.

Валентина. Это у кого так музыка громко играет?

Раиса. Да эт к Убивакиным родня городская седня утром приехала, невестка ейная с детьми.

Валентина. Эт близняшки-то?

Раиса. Да, Валь, только папа ихний че-то второй год нос не кажет.

Валентина. Я уже и забыла-то, как Игорек выглядит-то.

Раиса. Да как был ханыга, так и остался. Помнишь, Петь, как в десятом классе напилси и на глобус наблевал.

Петр. Игорь-то? Помню, его забудешь? Кольке нашему глаз подбил?

Из калитки, держась за руки, выходят близнецы: Наташа и Дима. Им по восемь лет. 20.00

Наташа и Дима. Здраствуйте.

Раиса. Здравствуйте.

Валентина. Здравствуйте.

Петр. Привет, ребята!

Раиса. Присаживайтесь, ребятки, посидите с нами.

Валентина. Как доехали? Не устали?

Наташа. Не устали.

Дима. Немного устали.

Раиса. А папа ваш почему не приехал?

Наташа. Он работает.

Валентина. А, ну да, конечно.

Дима. Инженером.

Петр. А вы нас-то помните? Как кого зовут?

Дима. Плохо помним.

Петр. Меня дядя Петр, эт тетя Рая, эт тетя Валя, а эт баба Маня.

Наташа. А мы Наташа и Дима.

Дима. Близнецы.

Раиса. Да мы это, ребятки, помним. Подсолнух вам принести?

Наташа. Спасибо, мы сытые.

Дима. Деда свинью заколол.

Валентина. Ай да дед, любит-то внуков своих.

Дима. Любит.

Петр. Ну, расскажите, ребятки, где учитесь, чем занимаетесь?

Наташа. В школе учимся.

Валентина. И стихи знаете, и песни, да?

Дима. Да.

Петр. Ну, почитайте стишок какой-нибудь.

Дима. Какой?

Петр. Да любой. Какой захочется.

Наташа. Сейчас Дима почитает.

Дима. Почему я?

Наташа. Ты хорошо читаешь. С выражением.

Дима. А у тебя интонация четкая.

Наташа. Ну ладно, уговорил.

Раиса. Почитай, девонька, а мы послушаем.

Наташа. Стихотворение:

Наташа. Вот такое стихотворение.

Раиса. Это про что же, деточка?

Дима. Это про предчувствия.

Валентина. А я ничего не поняла. Видать, совсем дурой стала.

Дима. А тут ничего понимать не надо, тут почувствовать надо.

Петр. А че почувствовать-то?

Дима. Страх, тревогу, необъяснимое.

Раиса. А необъяснимое, это че?

Наташа. Копче.

Петр. А то давайте, ребятки, правда, подсолнух принесу?

Наташа. Дядя Петя, мы ведь уже отказались.

Дима. Дядя Петя, а почему у вас тень без кепки?

Петр. А… как это, бог с вами, ребятки, вон она, кепка-то, на тениной голове.

Дима. Я пошутил.

Валентина. Вы, ребяты, над дядей Петей не смейтесь, он хоть и неграмотный, а всю войну прошел и ордена имеет.

Наташа. Мы не смеемся, мы ему помочь хотим.

Раиса. Это как же?

Дима. А вот так. Дядя Петя…

Петр. А?

Дима. Расскажи им про это?

Петр. А ты откуда про это?

Дима. Оттуда.

Наташа. Тебе сразу легче станет. Вот увидишь. Ну, не будь трусишкой?

Петр встает, подходит к краю сцены. Он растерян и подавлен. Освещение гаснет, Петр стоит в кругу света.

Петр. В 72-ом я почувствовал, что больше не могу жить. Я ничем не болел, хозяйство было налажено, родился Колька, все было хорошо и надежно. Но жить я уже не мог. Тогда-то я и решил поехать к святым местам, мне было уже за тридцать, то есть время, когда понимаешь, что святые места ничем не отличаются от несвятых, те же щелястые заборы, те же крики ребятишек, купающихся в местной полувысохшой речонке со смешным названием. Святое место – это место, где тебя окончательно отпускает и ты можешь подставить лицо ветру и присесть на поросший конским щавелем пригорок, и за этим ничего не последует. Я исколесил свою и соседнюю области и ничего подобного не встретил, везде меня сопровождало ощущение, что свою жизнь я уже прожил и мои руки обвязаны цветными полотенцами, а рот наполнен стеклярусом. Я не мог разговаривать с людьми, им еще предстояло жить, подставляя рот под капли дождя, который казался мне кислотным. На автовокзале в райцентре я встретил человека, похожего на моего отца, которого я помнил смутно, но которого не забуду. Он купил мне билет на автобус и подарил свою кепку. Когда автобус остановился, я пошел по какой-то кривой улице, которая вывела меня к небольшой площади, на которой находились собор XVIII века, универмаг, библиотека и кинотеатр. Я стоял и рассматривал трещины на плавящемся от жары асфальте, вдруг все завертелось у меня перед глазами и я упал. Очнулся я в тенистом городском парке на детских качелях. Какое-то время я не мог видеть, предметы расплывались, но самые таинственные перемены произошли со звуками, они как будто слились в один мультипликационный звукоряд, словно сотни Чебурашек разом жаловались на свою судьбу. В голове проносились картины, какие-то чернильные пятна, похожие на фигуры животных и людей, трава и осколки бутылок перед заброшенным кинотеатром, солнце, которое никак не может закатиться, упруго отталкиваясь от горизонта. Я стал чувствовать свои руки, они казались мне слабыми, что-то забывшими, но легкими, словно в суставах жил весенний ветер, впервые за тридцать с чем-то лет я попытался вздохнуть и это у меня получилось.