Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 30

— Не сметь! Я не просил!

Закусив губу так и стояла сзади удерживая его трость и не знала, что теперь сказать или сделать.

— Впереди ступенька высокая и глубокая. — сказала и медленно выдохнула. — на расстоянии пары сантиметров от вас.

Сделал шаг и еще один, нащупал ногой выступ и спустился на одну ступень.

— Там еще шесть таких. Ширина примерно с вашу ступню.

Смотрю на красивый четко очерченный на фоне пронзительно синего осеннего неба, профиль, и сердце сжимается. Мне страшно, что он оступится и упадет, а внизу возле цветников выложен декоративный булыжник. Спустился сам на три ступени, потом еще на три и снова остановился.

— Если повернуть налево начнется тропинка в сад, — тихо сказала я и пошла следом за ним. Не гонит, а я и уходить не хочу. Так и идем он медленно, и я плетусь сзади с его тростью в своем тонком платье и не чувствую холода. Хотя кожа мурашками покрылась и зубы вот-вот стучать начнут.

— Здесь растут оранжевые розы. Их должно быть двадцать три.

— Они есть.

— Двадцать три?

Я пересчитала розы. Их действительно было двадцать три кустарника. Один маленький.

— Каждый год досаживают по одному. — сказал Барский и прошел вперед уже более уверенно. — Сколько тебе лет, Татьяна?

— Двадцать… двадцать два, — соврала и больно укусила себя за щеку изнутри.

— Где твои родители?

— Погибли, — ответила быстро и на автомате.

— Давно?

— Я была еще ребёнком.

— Интернат?

— Нееет… я жила с бабушкой.

Господи, дай мне силы лгать правдоподобно и не завраться.

— Устинья ее звать?

— Эээ… да.

— Кто отец Гриши? Ты замужем?

— Нет. Я не замужем. Отец Гриши исчез, когда узнал о беременности и после того как я отказалась делать аборт.

Резко повернул голову в мою сторону.

— И кто его отец? Не тот ублюдок случайно, которого ты разрисовала?

— Нет. Это совсем другой ублюдок.

Сказала и внутри все сжалось. Как же сильно захотелось заорать. Что этот ублюдок стоит сейчас передо мной и считает свои идиотские оранжевые розы в саду.

— Хороший мальчишка у тебя.

Подул ветер, и я обхватила себя руками, чтобы не дрожать. Но Барский видать услышал, как я стучу зубами. Стянул с себя пиджак и протянул мне.

— Надевай и иди в дом. Если замерзнешь и заболеешь кто мне будет готовить гренки?

Я накинула на плечи его пиджак и закуталась в него. Глаза невольно закрылись от наслаждения вдыхать его запах и чувствовать тепло его тела. Так словно если бы это его руки обняли меня за плечи и прижали к себе.

— Иди. Дай мне трость и иди.

Я вложила ему в ладонь палку и пошла к дому. Потом все же остановилась. Обернулась, чтобы жадно смотреть, как он присел на корточки и протянул руку к цветам. Он зарылся в них лицом, втягивая запах, потом гладил их пальцами, как безумный, трогал лепестки, листья. Содрал одну из роз и сдавил стебель ладонью на гравий упала темно-бордовая капля крови. Пальцы Захара сдавили, смяли головку цветка, а потом он начал отрывать лепестки и за засовывать их в рот, яростно разжевывая, натирая ими свое лицо и что-то бормоча. Он испачкал свою светлую рубашку кровью… А мне захотелось бежать от него прочь, чтобы не броситься к нему, не сдавить руками за шею, не начать слизывать и сцеловывать кровь с его пальцев.

Как же дико я любила его в этот момент и так же дик ненавидела. За то, что не могу быть собой, за то, что люблю его, за то, что наш сын никогда не назовет его отцом и за то, что он меня уничтожил и я больше не могу быть собой.

Тыкала шилом, подписывая шахматную доску и снова и снова видела перед глазами Барского ласкающего цветы, а потом безжалостно содравшего один из них и смявший окровавленными пальцами лепестки, запихивающий их себе в рот и смотрящий перед собой безумным и страшным взглядом.

ГЛАВА 17

Вначале я подумал о том, что сучка опоздала и теперь ее можно уволить. Я ждал, когда она войдет со своими извинениями. Я испытывал извращенное удовольствие чувствуя ее смущение и страх, как, впрочем, меня заводили и ее дерзость с наглостью. Эти тихие шаги и едва уловимый запах ландыша. Шампунь, который выдавали прислуге и мыло. Но никто им не мылся. Никто, кроме нее. Все паршиво видать у новенькой деревенщины или откуда она там притопала. Денег нет даже на собственные средства гигиены. Откуда они такие берутся?

Нет, я не пожалел. Жалости во мне давно не осталось ни к кому… и последний раз, когда я впустил ее в свое сердце она каким-то идиотским образом мутировала в нечто иное… в нечто сжирающее меня изнутри даже спустя проклятые пять лет. Тронул часы, и они монотонным женским голосом сообщили мне время. Опоздание затянулось. Я разозлился. По-настоящему взбесился от того, что не приходит. Неблагодарная дрянь. Ей же позволили остаться, я даже приказал увеличить оплату. Почему вечно если с людьми даешь слабину они так и норовят сесть тебе на голову? Притом мгновенно. Словно тут же проверяют рамки дозволенного и насколько можно примоститься на вашей шее, свесить ноги, а потом и зажать ее ладонями, чтоб кадык треснул и давить до посинения пока вы с хрипом не задохнетесь.

Прошло еще полчаса, и я встал с кресла, захлопнул крышку ноутбука. Не мог работать. Не мог ни о чем думать кроме как о том, что я хочу чертовые гренки и хочу услышать ее шаги и запах ландыша. Дешевый и противно приторный запах, напоминающий освежитель воздуха. Я даже не знаю, что разозлило меня больше — то, что она не пришла или то, что я ее ждал. Впервые за долгое время, я кого-то ждал и этот кто-то посмел не прийти?!

Как давно я не ходил к флигелю? Кажется, никогда не ходил. Там никто раньше не жил. Я вообще редко выбирался во двор. И сейчас чувствовал себя неуверенно, ощупывая местность тростью. Да, я научился передвигаться и находить препятствия и прекрасно ориентировался в доме, но в незнакомом месте становилось не по себе. Наваливалось ощущение бессилия и хотелось сломать проклятую трость, раздробить на куски и желательно об кого-то. Приступы ярости были неконтролируемо сильными после них голова разламывалась на части и ее раздирало изнутри с такой силой, что хотелось орать и выть от боли. Каждый такой приступ оканчивался поездкой в частную клинику к моему профессору, который ни черта не мог сделать, кроме как пичкать меня всякой химией и проводить очередные исследования.

— Если вы не будете принимать лекарства от повышенного внутричерепного давления все может окончиться весьма печально. Вы даже не представляете насколько.

— Та ладно. Вы реально считаете, что со мной может произойти нечто печальнее всего этого?

Я засмеялся, прислушиваясь к тому, как нервно доктор ерзает на своем стуле. Каждый раз на очередном приеме он нервничал, и я улавливал эти импульсы так же ясно, как если бы видел его лицо в этот момент. Я даже представлял себе это лицо. Рисовал его мысленно. Теперь мне оставалось только рисовать для себя их лица.

— Может… например, кровоизлияние или инсульт. Паралич всего тела, паралич лицевых нервов. Последствия могут быть какими угодно.

— Да, звучит действительно печально — слепое растение. Что насчет зрения? Вы уже имеете точные прогнозы? Не стесняйтесь и не бойтесь говорить правду.

— Мы провели достаточно проверок и анализов, глубокое обследование вашего мозга и степени повреждений. Сказать что-то с уверенностью на сто процентов я не могу. Мы все же не волшебники. Одно точно знаю, что левый глаз… С ним вы можете попрощаться. В нем отмерли зрительные нервы, а нервы восстановить невозможно. Для поддержания тонуса и общего состояния глаза, чтоб не начались воспалительные процессы и отмирания тканей, а так же чтобы снизить в нем давление я выпишу вам капли. Их надо капать утром и вечером.

Я скорее оскалился, чем усмехнулся. Возникло желание выдрать левый глаз за ненадобностью и хрустнуть его подошвой.

— А что с правым?

— Пока что трудно сказать. Но вы не видите им так же, как и левым, несмотря на то, что его состояние можно назвать удовлетворительным. Возможно, повреждения повлекли за собой необратимые последствия и для правого глаза и нервы уже начали отмирать. Это будет очевидно со временем. Пока что все проверки показывают в обоих глазах стопроцентную слепоту.