Кровь над короной (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 54

После «исповеди» митрополиту Савве, Алехан заметил, что события быстро «завертелись». В его личности совершенно не сомневались, потому что графы Орловы персонами известными стали не только в России. По меньшей мере, сразу пятеро черногорцев признали его в лицо, приветливо поздоровались и кланялись с достоинством. А он сам хорошо вспомнил двоих из них, рассказав, как с ними встречался в Петербурге. И что говорил после июньского переворота 1762 года, и даже как выпили по кружке вина в одном кабачке, из приличных заведений в столице.

Пасмурная зима пролетела в бесконечном, хлопотливом однообразии — он постоянно рассказывал слушателям, что из всех уголков страны приходили взглянуть на царя, свою горестную историю.

Доводил многих гостей до слез, после большого числа кружек с ракией, как по тайному приказу императрицы Екатерины Алексеевны, сохранил жизнь ее «мужу» (походил на эту роль Стефан замечательно, даже оспины на лице и те одинаковые), как вывез его из России. Затем рассказывал про себя исключительно правду — как воевал против императора Иоанна Антоновича, как бежал из России. При этом каялся и просил прощения у взошедшего на трон молодого монарха.

Вел себя как на подмостках жизненного театра, крайне серьезно. Ведь за бездарное исполнение роли или фальшивость, которую обнаружат, можно легко лишиться жизни!

Встретился также с двумя венецианцами, один из которых был советником дожа, Арманцо Диас, с которым он случайно встречался пару раз в Петербурге. Вспомнили общих знакомых, погоду, что стояла в те дни — по глазам венецианца было видно, что в личности графа Алексея Орлова он не имеет ни малейших сомнений.

А вот второй оказался генеральным проведитором Республики в Которе Антонио Реньером. После беседы с ним, где Алехан крутился, как мог, всячески мистифицируя дипломатов, венецианцы удалились с вытянутыми и побледневшими физиономиями. Орлов прекрасно понимал их беспокойство — одно дело самозванец, которого можно пришибить ненароком и мимоходом. И совсем другое — настоящий государь, за которым явно стоит молодой российский император Иоанн Антонович, растерзавший вместе с Берлином и Веной Речь Посполитую.

Интрига для дожа закрутилась нешуточная!

Что за игры ведут московиты? Почему молодой император не только не убил свергнутого с престола монарха, но и оказывает ему определенное покровительство?!

Любое неправильно принятое решение грозило для Венеции самыми серьезными неприятностями, которые лучше было бы избежать, дабы не подвергать Республику риску!

Ведь если Россия укрепится в Черногории, а Австрия пододвинет войска к Далмации, на которую давно зарилась, то для Республики святого Марка настанут тяжелые дни. Ладно, Петербург далеко, а несколько русских кораблей не представляют ощутимой угрозы — но австрийцы совсем рядом, и могут сами без помощи русских раздавить венецианские войска. И если такой союз между этими державами заключен, то лучше держаться подальше и от Орлова, и от Стефана Малого, и от Черной Горы.

Алексей Григорьевич решительно добавлял «жару», отправив послание в Голштинию и не сомневаясь, что венецианцами оно будет перлюстрировано. В нем он просто описал свою версию событий, зная, что умная женщина моментально поймет игру и отправит свои соображения в Петербург. А там все зависит от Иоанна Антоновича — если ему придется по душе мысль установить над Черногорией полный протекторат, сиречь покровительство, то турки встанут перед скверной перспективой войны на два фронта. А если ввести в Которскую бухту линейные корабли и транспорты с войсками, то можно начать вторжение на север. Поднять на восстание сербов, люто ненавидящих османов, будет легко.

Стефан повел себя великолепно, искренне и полностью включившись в «представление». Он никогда прилюдно не называл себя русским императором Петром Федоровичем, а лишь обиняком, да намеками больше. Но всегда говорил, что никогда не вернется обратно в Россию, блюдя данное коварной супруге клятвенное слово. А еще потребовал от старейшин сказать ему, что случилось с золотыми медалями, которые отправил в Черную гору русский император Петр Великий.

Старейшины ушли донельзя смущенные таким вопросом — да и так понятно без ответа — растащили, такие уж тут правили бал неприхотливые патриархальные нравы.

Это только добавляло пересудов, что ходили по маленькой стране. Теперь в его «царскую сущность» поверили все черногорцы, которых насчитывалось около семидесяти тысяч человек.

Три дня тому назад проведена всеобщая Скупщина. На нее собралось около семи тысяч взрослых мужчин, примерно один из десяти жителей, от мала до велика, обоих полов. Решение было практически единодушным и благословлено митрополитом Саввой — черногорцы просили Стефана принять от них царскую корону.

Эпохальное событие!

Ибо прежде Черногория светских владык никогда не имела, тем более царей, что были только в православной Болгарии, давно покоренной османами. А вот жители Черной Горы свою свободу отстояли, постоянно ведя партизанскую борьбу против турок, пользуясь прекрасными условиями для обороны — леса, крутые склоны и ущелья горной местности подходили для такой войны как нельзя лучше…

— Я не приму от вас короны, и не стану вашим царем!

На глазах ошарашенной таким заявлением представительной делегации Скупщины, Стефан с треском порвал грамоту.

— Пока в стране не прекратятся междоусобные распри, царем вашим не буду! Решение о том примите единодушно, искоренять вражду нужно всем народом. Нет более племен и родов — должен быть единый черногорский народ! Примите самые суровые наказания за разбой, воровство, насилие над женщинами, убийство и угон скота!

Теперь перед ними стоял не самозванец, а настоящий царь, которого прежде не было в этой стране. Алехан в этом был полностью уверен — вопрос только времени. Голос Стефана тверд, его громкие слова разносились в полной тишине, разносимые ветром.

— Исполняйте их в жизнь твердо, неуступчиво, не взирая на личность того, кто совершил преступление. И пусть будет суд из двенадцати самых уважаемых старейшин — и если вы хотите сами навести порядок на Черной Горе, дать всем людям спокойствие и справедливость, то лишь тогда я буду вашим царем! Даю в том свою клятву!

А теперь идите к Скупщине, и передайте собравшимся людям мои слова в точности! И напишите о том новую призывную грамоту и знайте, что я подпишу ее как царь Стефан, малый с малыми, добрый с добрыми, злой со злыми! Идите и приходите обратно — наш народ заслуживает того, чтобы жить в мире и справедливости!

Глава 12

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 29 апреля 1767 года

— Господа советники, вот что мне отписала герцогиня голштинская собственноручно, прося у меня совета. А я хочу спросить его у вас, как у людей умудренным опытом, к коим я привязанность искреннюю имею, и чье мнение завсегда учитываю!

Иван Антонович обвел взглядом членов Государственного Совета — на лицах у многих застыла непередаваемая гримаса величайшего удивления и растерянности.

— Алехан превеликая и ловкая шельма! Надо же, такое дельце проворотив так, что никто о том и не догадался!

Канцлер Михайло Илларионович Воронцов сдержался от крепких выражений в присутствии государя. Иван Антонович заметил, как обеспокоенно переглянулись между собою Василий Суворов и Александр Шувалов. Главы двух спецслужб явно встревожились полученным сообщением, что считавшийся вполне умершим император Петр Федорович неожиданно для всех «воскрес» из небытия, и даже стал первым черногорским царем под именем Стефана.

Тут поневоле голова кругом пойдет!

— Шельма она и есть такая. Плут предерзостный, видать на Екатерину Алексеевну собственные планы имел, — от досады крякнул фельдмаршал Миних, и громко подытожил:

— То-то я в гробу Петра Федоровича не узнал, больно он личиком своим повредился. Даже не признал в первую минуту усопшего, совсем ликом на себя не походил. А тут такое дело затевалось…

Иван Антонович замечал, как недоуменно переглядывались сенаторы и министры, как на все лица наползла печать сомнения — теперь началось массовое самовнушение, как обычно бывает. Почти все они простились с убитым императором на похоронах, хорошо видели его искаженное, с синяками и в ссадинах лицо, совершенно непохожее на обычную физиономию. И теперь внушали сами себе настойчиво, что это был не настоящий Петр Федорович, а действительно «подменыш», как выразился в своем покаянном послании пройдоха Алехан, сам несостоявшийся «самозванец», как было хорошо известно некоторым из собравшихся.