Обретение мудрости - Дункан Дэйв - Страница 39

– Ннанджи…

– Я не мог бы этого сделать.

Это было абсурдно. «Я не мог бы проявить подобную трусость, и потому у тебя больше смелости, чем у меня?» Несомненно, что-то из извращенной логики Хонакуры.

– Ннанджи, прости меня.

Ннанджи грустно покачал головой.

– Боги жестоки. «Когда низко пасть придется»? Старик объяснил, что тебе пришлось страдать, брат… но я не мог бы этого сделать. Даже ради Самой Богини.

У него был такой вид, словно он хотел утешить Уолли, заключив его в объятия.

– О… О, проклятье! – Небольшая уловка могла бы извинить поведение Уолли в глазах Ннанджи, но это была ложь. Он не мог спрятаться за подобным обманом, как бы позорна ни была правда. – Я не думал о загадке. Мне даже в голову это не пришло. Я полз, потому что не хотел умирать.

Ннанджи закрыл глаза и содрогнулся.

– В моем мире это был бы достойный выход. – Уолли никак не смог бы примирить две культуры, слишком разным был в них способ мышления. Но он должен был попытаться – попытаться показать Ннанджи, что его поступок не был для него самого столь ужасен. – Я нарушил закон. Я понес наказание. Видишь ли, это не повредило никому, кроме меня. Думаю, это лучше, нежели смерть. Я говорил тебе, что делаю в этом мире все, что в моих силах… но я тебя предупреждал. Я сказал, что я не настоящий воин.

– Уф! – Ннанджи тряхнул головой, словно проясняя мысли, и отвернулся, пряча лицо. – Но боги, вероятно, знали, что ты поступишь именно так.

– Полагаю, да. Возможно, мне следовало прыгнуть. Возможно, она позволила бы мне… вернуться невредимым. – Для понятия «плавать» подходящего слова не нашлось.

Время тянулось медленно. С пристани доносился шум толпы.

– Я предупреждал тебя, Ннанджи. Тогда, в первый день, когда мы сидели на стене в храмовом саду…

– «Я не из тех героев, о которых говорится в эпосах». Я помню.

– Я не могу освободить тебя от четвертой клятвы. Она необратима. Но вторая утратила силу, если именно этого тебе хочется. Мы остаемся братьями по клятве, но мы можем никогда больше не встречаться. В следующем порту ты можешь уйти.

Ннанджи повернулся и распрямил худые плечи.

– Нет. У меня тоже есть своя роль. Старик все еще так считает. Я остаюсь. – Он протянул Уолли его заколку.

Удивленный и довольный, Уолли взял ее и воткнул в волосы.

– Может быть, это не очень надолго. Маленький бог предупреждал меня: наказание за ошибку – смерть, или еще хуже. Хонакура, возможно, ошибается относительно загадки. Возможно, я все испортил. Так что, может быть, это ненадолго.

Ннанджи судорожно сглотнул.

– Хуже? Ты уже был наказан, брат. Может быть, и нет… И это и моя вина, брат!

– Никогда! Что ты имеешь в виду?

– Ты просил меня предупредить тебя, когда ты будешь совершать ошибку. Когда ты снял свой меч…

– Ты меня предупредил. Я пренебрег твоим предупреждением.

Ннанджи вытащил седьмой меч.

Сердце Уолли замерло, а затем забилось чуть быстрее обычного. Он был не вооружен. К Ннанджи с обнаженным мечом в руке следовало относиться весьма осторожно.

– Я мог бы остановить тебя, брат, – мягко сказал он.

Уолли промолчал. В полумраке рубки свет отражался от смертоносного лезвия, которым Ннанджи поводил из стороны в сторону, задумчиво глядя на него.

– Я должен был тебя остановить. Но ты был Ее посланником.

Был ? С одним сегодня определенно было покончено – Ннанджи был грубым образом излечен от поклонения перед героем.

Потом он взглянул на Уолли и заставил себя слабо улыбнуться – улыбка получилась скорее кривой, чем радостной.

– Был и есть, – сказал он. – Ее посланником, я имею в виду. – Он протянул ему ножны и перевязь. Меч он оставил у себя.

С нарастающей тревогой Уолли взял перевязь и начал ее застегивать, думая о том, что сейчас происходит под этой рыжей шевелюрой.

– Надеюсь, что я им являюсь до сих пор. Но сегодня я не чувствую себя героем.

Ннанджи снова посмотрел на меч в своей руке, глядя на игру света на сапфире, серебре и стали клинка.

– Помнишь последнее, что сказал Бриу, милорд брат?

– Нет.

– Самое последнее. Он сказал: «Полагаю, мы должны продолжать пытаться делать, как лучше».

Возможно, Ннанджи сожалел о том, что поменял наставника.

Нет; он расчетливо посмотрел на Уолли, а затем опустился на колено. Держа седьмой меч в обеих руках, он торжественно произнес:

– Живи с ним. Носи его и служи Ей. Умри с ним в руках.

Это был ритуал посвящения. Сутры требовали его для первого меча новичка, но воины применяли его к любому новому клинку. Ннанджи воспользовался им для повторного посвящения – обновления, возрождения Шонсу. Но это также означало дружбу , поскольку когда воин получал новый меч, он просил своего лучшего друга, чтобы тот вручил ему его. Так что это означало прощение и примирение, торжественную присягу и новое начало. Это означало: «Будь отныне воином». Оно было полно юношеского воинского романтизма, типичного для Ннанджи, и казавшегося сейчас удивительно уместным.

Злясь на возникший в горле комок, Уолли произнес ответ:

– Да будет он моей честью и моей гордостью.

Он взял меч и улыбнулся Ннанджи, который поднялся с земли.

– Спасибо тебе, брат. Постараюсь сделать все, что смогу.

Ннанджи не улыбнулся в ответ, лишь тихо сказал:

– Я тоже.

Оба резко обернулись на звук открывающейся двери.

– Господин! – поспешно сказала Джия. – Корабль вот-вот отойдет. А новичка Катанджи на борту нет.

– Ннанджи был уже почти у двери, когда пальцы Уолли сомкнулись у него на плече, словно челюсти льва.

– Плохая тактика, брат!

– Действительно! – сказал Ннанджи.

Он остался на месте, а на разведку отправился Уолли. Его встретили ироничные приветствия с пристани. Дерево и горшки были уже собраны и не слишком аккуратно сложены на палубе. Снова поднимался ветер. Матросы стояли у швартовов, Брота сидела у руля, а двое моряков, наклонившись, уже взялись за сходни. Они сердито выпрямились, когда на сходни ступил Уолли.

Одним из них был Томияно, и глаза его метали огонь на Уолли. Ожог на его левой щеке почернел и потрескался, словно обугленная шкура аллигатора. Даже под толстым слоем жира он доставлял ему адскую боль. Голос его звучал невнятно, поскольку он старался не двигать этой стороной рта.

– Что, дьявол тебе побери, ты делаешь, воин?

– Наш Первый еще на берегу.

– Эти, с мешками на головах, велели нам уходить, – пробормотал капитан.

– Ты собираешься с ними спорить?

– Видимо, придется. – Уолли ступил на сходни, и толпа тут же смолкла.

Внизу, на пристани, было теперь восемь или девять колдунов. Они выстроились в ряд, пересекая дорогу от воды до складов, а зрители теснились за их кордоном по обеим сторонам.

Четвертый с визгливым голосом тоже был там, но теперь рядом с ним стоял Пятый, безликий монах в красном с пятном-тенью вместо лица – так что «Сапфир» привлек крупную рыбу. Катанджи мог быть за многие мили отсюда, но хотелось надеяться, что он где-то рядом, в толпе, и его отделяет от корабля лишь пустая дорога. Его метка на лбу представляла собой гноящуюся рану, но она бы не выдержала тщательного осмотра.

Уолли прошествовал по сходням под направленными под него взглядами; у него по спине бежали мурашки в ожидании какого-либо непредсказуемого сверхъестественного нападения. Он остановился в футе от края, скрестил руки и уставился на Четвертого и Пятого.

– Я бы хотел поговорить с тобой, адепт-колдун, – крикнул он. Две головы в капюшонах, одна в красном, а другая в оранжевом, повернулись друг к другу, о чем-то совещаясь. Затем Четвертый медленно вышел вперед и остановился в нескольких футах от него, вне пределов досягаемости меча. Из-под капюшона на Уолли глянули холодные глаза.

– Чего ты еще хочешь, воин? – спросил визгливый голос.

Уолли попытался прочесть тонкие черты его лица. В них было что-то новое – не столь явное торжество? Негодование? Возможно, обида?