Настоящее напряженное - Дункан Дэйв - Страница 1

Дэйв Дункан

Настоящее напряженное

Часть первая

Проходная пешка

1

Инцидент имел место 16 августа 1917 года на участке фронта южнее Ипра. На следующий же день бригадный генерал Стрингер созвал неофициальную комиссию по расследованию в составе: капитан К.Дж. Пурвис, офицер медслужбы 26-го батальона хайлендеров, и капитан Дж.Дж. О’Брайен, полковой капеллан. Присутствие в ней отца О’Брайена означало – слухи о чуде уже начали хождение среди солдат.

Об аресте любого подозреваемого в шпионаже немедленно докладывалось в штаб дивизии, откуда передавалось соответственно в корпус и армию и – рано или поздно – в Генеральный штаб. Однако в данном случае сомнительно, чтобы о ней узнал кто-то выше дивизионного уровня. В опубликованных приказах и официальных документах не содержится даже упоминания об этом странном случае. Если не считать нескольких загадочных строчек в дневниках и письмах того времени, единственные документальные свидетельства сохранились лишь в семейных архивах Стрингера.

Четверо непосредственных свидетелей допрашивались порознь. Все четверо являлись рядовыми роты «Си» Королевских бирмингемских стрелков, официально выведенной из боя шестнадцатого. Всем четверым было около девятнадцати, все из Мидленда. Вынос раненых с поля боя, чем занимались эти четверо, был почти так же опасен, как и сами боевые действия. Это была их четвертая ходка за день, и они все время находились под огнем противника. Несомненно, все они были истощены физически. Поэтому, давая оценку их показаниям, поневоле приходилось учитывать их психическое и эмоциональное состояние.

Из четырех показаний является наиболее детальным и представляется наиболее убедительным рассказ Чизхольма. Он был старше остальных на несколько месяцев, он учился на печатника, и он проучился на два года дольше остальных – рядовые У.Дж. Кларк, П.Т. Уайт и Дж. Госс бросили школу в четырнадцать.

Учитывая крайнюю усталость свидетелей, те нечеловеческие условия, в которых им приходилось выполнять свои обязанности, их показания замечательным образом совпадают. Они расходятся лишь в нескольких незначительных деталях, однако – как особо отметила в своем докладе комиссия – совершенно идентичные свидетельства сами по себе были бы уже подозрительными.

Они остановились перевести дух под прикрытием развалин – возможно, остатков церкви, отмеченной на карте примерно в этом месте. Сквозь грохот тяжелых орудий они слышали свист пуль и удары шрапнели о камни; время от времени снаряды разрывались так близко, что их забрызгивало грязью. Они лежали по разные стороны от залитой водой воронки.

Позже Чизхольм утверждал, что он поднялся на колени и позвал остальных двигаться дальше. Остальные трое не упоминали об этом, однако в шуме боя, с учетом их усталости, они могли просто не услышать и не заметить этого. Существенным является то, что в тот момент Чизхольм смотрел назад, и он утверждал, что с той стороны незнакомец не появлялся.

Все четверо сходились в том, что пятый человек упал в воронку между ними со значительной скоростью, словно с неба свалился. Никакие расспросы не смогли поколебать их убежденности. Все утверждали, что их забрызгало водой из воронки. Трое настаивали на том, что он не мог спрыгнуть или упасть со стены. Четвертый, рядовой Кларк, признал, что такое возможно, но лично он в этом сомневается.

Незнакомец барахтался в воде, будучи, судя по всему, не в состоянии подняться. Кларк и Госс прыгнули в воду и вытащили его – он задыхался и брыкался и был с головы до ног в грязи. Только тогда они поняли, насколько странный вид имел этот загадочный незнакомец.

– Я увидел, что на мужчине нет каски, – сухо констатировал рядовой Кларк. (Судя по всему, при записи показания редактировались.) – Все тело его было покрыто грязью. Я взял его за руку, и сначала она выскользнула у меня из пальцев. Я понял, что на нем нет шинели. На нем вообще ничего не было.

Свидетели сходились в том, что с незнакомцем случилось что-то вроде припадка. Его конечности дергались, и, похоже, он испытывал сильную боль. Он не способен был отвечать на вопросы, и они не могли разобрать, что он говорит.

Каждому свидетелю предложено было сообщить, что он запомнил из слов незнакомца. Здесь показания расходятся. Чизхольму показалось, что он слышал упоминания об июле, железной дороге и теплых носках. Уайту запомнились капуста, лестницы и Арментьер. Остальные двое перечислили столь же невероятные предметы, из чего нам остается сделать вывод, что все четверо заблуждаются в равной степени. Однако все они согласились в том, что часть он говорил по-английски, а часть – на каком-то другом языке.

Все сошлись на нескольких словах, как-то: «шпион», «предатель», «предательство», «измена».

Их задачей была эвакуация раненых солдат. У этого же человека не имелось никаких явных ранений, если не считать незначительных царапин, полученных им при конвульсиях. Совершенно очевидно, он не мог стоять, не говоря уж о том, чтобы ходить.

Даже тогда им показалось крайне сомнительным, чтобы это был британский солдат. Правда, то, что это может быть немецкий солдат, представлялось им еще менее вероятным. На допросе все они признались, что обсуждали между собой, не шпион ли он. Любой, поймавший шпиона, автоматически получал отпуск на родину. И они не скрывали, что думали об этом, хотя утверждали, что это не повлияло на их решение.

Каковы бы ни были их мотивы, они уложили незнакомца на носилки, надежно привязав его. Они накрыли его грязными шинелями, снятыми с убитых, и побрели через болото на полевой перевязочный пункт. Трудно представить себе, что еще они могли бы сделать.

В рапорте не уделено должного внимания описанию условий на поле боя, слишком хорошо знакомых проводившим допрос офицерам.

Потому это приходится восполнять из других источников, хотя за давностью лет читатель может и не поверить, что такое возможно. Есть предел всем превосходным степеням, за которым читатель начинает сомневаться, верно ли слова описывают реальные события. Даже фотографии недостаточно убедительны. Рассудок отталкивает эти факты, отказываясь верить, что люди действительно сражались из-за этой земли или что кто-то из них сумел выжить, чтобы рассказать обо всем потомкам.

К лету 1917 года бои за равнины Бельгии шли уже три года, и все же линия фронта почти не переместилась. Окопы, словно ненасытные окровавленные пасти, пожирали молодость Европы. Вот уже три года шли люди с востока и с запада с единственным намерением – убивать друг друга. В этом преуспели и те, и другие. Потери с обеих сторон исчислялись сотнями тысяч, но на смену павшим приходили новые. Начиная с 1914 года использование в военных действиях аэропланов и отравляющих газов заметно усовершенствовало технологию убийства, однако повторные наступления мало изменили карты боевых действий. Год назад, во время наступления при Сомме, только одна британская армия потеряла более 57.000 человек – убитыми, ранеными и пропавшими без вести, – и это за один день. (В количественном отношении это соответствует общему числу погибших американцев за всю вьетнамскую войну полвека спустя.) Третье Ипрское сражение тянулось много месяцев и сопровождалось проливными дождями. Абсолютно ровная местность насквозь пропиталась водой и то и дело взрыхлялась снарядами. От округи не осталось ничего. Ничего, кроме грязи, доходящей до колен, а в некоторых местах настолько глубокой, что в ней тонули и люди, и лошади. Она была устлана деревянными обломками и проржавевшей колючей проволокой и усеяна разлагающимися трупами людей, мулов и лошадей. Укрытий не было, ибо любое углубление мгновенно наполнялось жижей, чаще всего смешанной с кровью и кусками плоти. Убитых не успевали хоронить.