Не бойся, мама! - Думбадзе Нодар Владимирович - Страница 11

Дядя Ванечка осторожно отстранил жену и продолжал читать.

– Что ты нашел такое в газете, проклятый! – завопила тетя Шура. – Парень на краю гибели, а тебе наплевать?!

– Отстань, ради бога, не до вас мне! Тут про Мао Цзедуна написано!

– Скажи ему что-нибудь!

– Да что мне ему говорить? – дядя Ванечка отложил газету и взглянул на меня.

– Скажи, была поножовщина?

– Ну, была! Что же из этого?

– Как что? – подскочила тетя Шура. – О чем это, по-твоему, говорит?

– О том, Шурочка, что Дадуна – красивая девушка и она многим нравится.

– И больше ни о чем? – подбоченилась тетя Шура.

– О чем же еще? Из-за красивых девушек всегда происходят драки. А ты как думала?

– А из-за вас, тетя Шура, не устраивали драки? – вмешался я.

– Драки?! – расхохотался дядя Ванечка. – Да ее насильно мне подсунули! Родня ее, Артилаква, пообещала мне два мешка денег! Спустя месяц после женитьбы я сам предлагал им три мешка, лишь бы взяли ее обратно, да куда там!

Тетя Шура побледнела.

– Что ты сказал?! Что ты сказал, мерзавец?! Это меня тебе подсунули насильно?! Ах ты, подлец! Да я… Да меня… Да я из-за тебя всю родню потеряла! Ведь никто, кроме меня, и смотреть на тебя не хотел! Чтоб ты провалился!

– Так! Поделом мне! – вздохнул дядя Ванечка. – И кто меня сюда тянул? Сидел бы себе в Милане, жил бы припеваючи с моей любимой! Вот была женщина, не то что это чудовище!

Дядя Ванечка дважды был в плену: сперва он попал в лапы немцев, потом немцы заставили его воевать в Италии против американцев, и тут его схватили американцы. Потом он жил в Милане и имел, как он сам рассказывает, какую-то богатую любовницу – Лючию.

– С кем? С кем бы сидел? Кому ты нужен, несчастный? Или я не знаю, что ты за золото? А та старуха держала и кормила тебя, как бугая своего, понял?

Дядя Ванечка еще раз вздохнул и поплелся в спальню.

– Значит, все же решил идти? – обернулась тетя Шура ко мне.

– Тетя Шура, дорогая, неудобно мне, я же обещал! Отпустите сегодня, в первый и последний раз! – взмолился я.

– Ладно. Убирайся сейчас же, и чтобы в девять часов был дома!

– Да я приглашен к десяти, как же я вернусь в девять?

– В одиннадцать! Слышишь?!

– Обязательно, тетя Шура.

В десять часов вечера я вступил в апартаменты мадам Инессы. Хозяйка не проявила по поводу моего прихода ни особой радости, ни особого интереса. С обычной для каждой хозяйки улыбкой она проводила меня в гостиную.

Комната была полна мебели, аромата духов и табачного дыма, причем последний был явно импортного происхождения. В расставленных по углам креслах в непринужденных позах сидели девушки в мини-юбках и парни в дакроновых костюмах. Я остановился в дверях. Дадуна предостерегающе приложила к губам палец и кивком указала на свободное кресло. Худой, седоволосый парень, закрыв глаза и подняв палец к потолку, читал стихи:

Я на цыпочках подошел к креслу и сел.

Парень закончил чтение, подошел к уставленному фруктами и напитками столу, налил коньяку, выпил и лишь после этого улыбнулся обществу, бурно выражавшему свой восторг.

– Еще, еще что-нибудь, Арчил! – в один голос закричали девушки.

– Не хочу! – сказал Арчил и налил себе вторую рюмку.

– Просим! Очень тебя просим!

Арчил поднял рюмку и, не сводя глаз с золотистой жидкости, начал:

Все сдержанно улыбнулись. Арчил быстро опорожнил рюмку и сел…

Я зааплодировал. Все обернулись ко мне.

– Друзья! – воспользовалась паузой Дадуна. – Это мой сосед, Джако, прошу любить и жаловать!

Я встал и отвесил общий поклон.

– Он что, осетин? – спросил, не глядя на меня, какой-то верзила с грудью и руками борца, сидевший у самого стола. Не вставая с места, он протянул руку, налил себе коньяку и выпил.

– Нет, грузин, – ответила Дадуна.

– Почему же тогда Джако?

– Его фамилия Джакели, Автандил Джакели. Джако – это так, прозвище.

– А-а-а… – протянул верзила.

– Теперь просим Мзию! – крикнул кто-то.

– Просим, просим! – поддержали другие.

Мзией оказалась девушка, сидевшая рядом с заинтересовавшимся моей национальностью парнем. «Дура», – подумал я, взглянув на нее. Она с показной рассеянностью раскуривала сигарету.

– Мзия, просим тебя!

– Что? Меня? – тряхнула она головой.

– Да, да! Дорогая, прочти свое «Я нежная…», – подсказали девушки.

– Не помню, ей-богу, не помню…

– Вспомнишь!

И она действительно вспомнила:

– Боже мой, какая нежность, какая женственность! – вздохнула моя соседка.

Дадуна подошла ко мне, уселась на ручке моего кресла и, положив руку мне на плечо, спросила:

– Понравилось? Я промолчал.

– Я пошел! – сказал вдруг Арчил, вставая.

– Куда ты, подожди! – вскочила Дадуна.

– Нет, я устал! – Арчил демонстративно, не попрощавшись, вышел. Дадуна вышла за ним, я – за Дадуной.

– Терпеть не могу пошлостей и глупостей! До свидания! – сказал он и ушел. Но тотчас же вернулся и протянул мне руку: – Я извиняюсь перед вами!

– Что вы, Арчил!

– Простите меня! До свидания!

– До свидания!

Я вернулся в комнату, подошел к столу, налил стакан коньяку и выпил залпом.

– Ого! – произнес кто-то удивленно. Я налил и выпил еще – на сей раз полстакана.

– Ушел и ушел, черт с ним! – крикнула моя бывшая соседка. – Тоже мне Фолкнер! Надоел! Когда он читает сам, мы и шелохнуться не смеем, а на других ему наплевать! Джако, – обратилась она ко мне, – будьте любезны, дайте мне коньяку и чашечку кофе!

Я выполнил ее просьбу и, вернувшись на свое место, почувствовал, что коньяк начинает действовать. Сперва загудело в висках, потом зашумело в ушах, по всему телу разлилось тепло, и руки стали неметь. Но я не беспокоился, – наоборот, чувство было настолько приятным, что я встал, подошел к столу и осушил недопитый стакан.

– Ва, это кто – Ремарк? – воскликнул кто-то. Я молча уселся в свое кресло. Соседка продолжала прорабатывать Арчила:

– Он читает Пастернака так, словно это его собственные стихи! В конце концов это вопрос элементарной вежливости! Подумаешь, знаток поэзии! Мне, например, очень нравятся стихи Мзии! А вам? – спросила она вдруг меня.

– Арчил – хороший парень, – уклонился я от ответа.

– А кто говорит, что плохой?

– И хороший поэт!

– Откуда вы знаете, какой он поэт?

– Если это Арчил Гигаури, то он отличный поэт.

Я взглянул на Мзию: она сидела ни жива, ни мертва. «Так тебе, дура набитая!» – подумал я со злорадством. Потом началось что-то страшное. Люди в комнате задвигались, поплыли, плавно поднимаясь к потолку и опускаясь на пол. А верзила с борцовской грудью вдруг съежился, сморщился, как проколотый шар, и превратился в маленькую краснощекую куклу. Я громко расхохотался.