Безнадежный (СИ) - "S. Awelina" - Страница 11

И тут он не переставал удивлять меня. Как бы кощунственно эти ни звучало, но потеря памяти пошла моему студенту на пользу (возможно, в голове появились наконец необходимые для укладки знаний пустоты). Марэк оказался весьма талантлив в математике, статистике, философии и культорологии. Честное слово, если бы путь его уже не был предопределен, посоветовала бы продвигаться в любом из этих направлений и получить ученую степень.

Самое необъяснимое: до травмы Онтэрго не давалась ни одна из этих дисциплин.

Подопечный решал тест за тестом. Еще недели две — и будет готов к выпускным экзаменам. Закавыка крылась в артефакторике.

По собственному предмету я не дала Марэку ни одного учебника. Более того, вовсе отмалчивалась или отмахивалась, если парень подходил к лабораторному столу, интересуясь, что, как и зачем я делаю. Сказывались неприятные ассоциации. А вдруг ситуация повторится? Онтэрго покажет себя полным идиотом (после всех побед), потерпит неудачу после стольких удач, у меня опустятся руки, я вспылю и… Все зайдет на новый дархов круг.

Нет, пока будем подальше держаться от артефакторики, теории и практики. Тем более забот и так достаточно.

После обеда, который всегда готовил Онтэрго, мы делали перерыв. Я, памятуя о том, что парню придется с нуля освоить магическую концентрацию, читала монографию с названием не без доли юмора «Как научить мага магичить». Автор доступным языком (пособие предназначалось для подростков) рассказывал, как контролировать силу, и знакомил с техниками, могущими в этом помочь. Вычитанное я тут же применяла на практике. Так, мы с Онтэрго танцевали, рисовали по заданной схеме, соревновались в скорости выговаривания скороговорок, собирали головоломки, лепили из глины. Подчас Марэк веселился как малое дите. Я его осаживала, но, кажется, не была достаточно убедительной, да и трудно это делать, если твой нос перепачкан или руки тесно сплетены с руками партнера, а смех предательски так и рвется наружу.

Монотонные занятия сопровождались разговорами о пустяках, обсуждениями научных трактатов. Ну и историями из жизни. Кажется, мы без умолку продолжали болтать даже на ежевечерних прогулках в парке. Хотя, скорее, оттачивали остроумие друг на друге…

Советы целителя сработали. Марэк в итоге вспомнил родителей и первый год учебы в военной школе. А я узнала, каким образом в парне пробудился дар (по самонадеянности попал в ловушку граагов и чудом уцелел), что он любит (приключения, экстремальные условия и мясо с кровью), чего терпеть не может (скуку, капусту и несправедливость), что к нему «прилипло» второе имя (первое, Артий, осталось лишь в родовой книге да для официальных церемоний), какими книгами зачитывался в детстве и отрочестве, а также то, что в собственной группе он практически изгой (высокое происхождение, большой потенциал и лучшая боевая и строевая подготовка автоматически сделали его любимцем командиров и, следовательно, объектом ненависти и зависти сослуживцев).

Неожиданно выяснилось, что мы весьма похожи. Оба упрямые, взрывные, увлеченные натуры, ничего не делающие наполовину, принципиальны до мозга костей, любим поступать вразрез воли родителей и росли избалованными.

Множество точек соприкосновения, совместное проживание и участие в судьбе парня, которое стало искренним, рождая щемящую тревогу за него, — все это не шло на пользу, определенно. Во-первых, ловила себя на мысли, что все чаще не воспринимаю Онтэрго как подопечного, больше как брата, родного человека. Во-вторых, пробудилась иррациональная симпатия. А она, как всем известно, не предусматривается педагогикой. Уважение — да, признание ценности — да, сопереживание — можно, симпатия — однозначно нет.

Хотя не все так ужасно, как кажется. Марэк де Онтэрго, скажем прямо, выводил из себя не менее часто, чем вызывал умиление и желание погладить по непослушным кудрям и поцеловать в лобик, как хорошего мальчика.

Помнится, он не обещал подчинения. И слово сдержал. Если парень и следовал моим указаниям и инструкциям, то исключительно потому, что считал мои слова и требования правильными. Когда же не видел в них смысла, творил то, что хотел.

Диверсия. Кажется, это так называется на языке военных. Моральное подавление противника. Иначе не назовешь случай, когда Онтэрго притащил меня в отдел обуви городской торговой гильдии, чтобы я выбрала себе пару спортивных туфель (бегать в тряпочных было совершенно невыносимо), не позволил купить ту, что приглянулась («Эли, посмотри внимательнее, колодка жесткая, стельки неудобные, ты покалечишься в них»), а назло мне приобрел «качественную, правильную», но очень уродливую.

Или его привычка хватать меня за талию, держать цепко и, смеясь, отпускать глупые замечания: «Ты руки помыла? Ты же в какой-то желтой пыли возилась. Брось кусок, а то съешь и отравишься еще», «Ты почему еще не собралась? Мы же договаривались. Эли, вот так, пока ты возишься с этими камешками, жизнь мимо пролетает», «Может, не будешь сегодня заваривать этот дархов цветочный чай? Я хочу нормальный, черный».

А как назвать то, что он навел порядок в моих книжных шкафах, распределив литературу по областям знаний, а не по принципу «нужно-не нужно», который использовала до этого?

Онтэрго еще и считал себя в праве мой наряд обсуждать: «Коротковато, переодевайся, в таком виде из дома не выйдешь», «Слишком простое платье, разве нет поярче, мы все же в город направляемся, а не в лабораторию», «У этих туфель высокий каблук, ты устанешь», «В этом ты замерзнешь», «Очень откровенный верх, накинь шарфик».

Я ругалась, испепеляла нахала взглядом, напоминая, что я — его куратор, он — мой подопечный, но результата это не имело. В итоге мы или оставались дома, или же я меняла наряд.

Зато диверсией не назовешь, что собственный квартирант заставлял меня заканчивать исследования и работу в четко определенный час и вовремя обедать и ужинать. Для такого злодейства есть свое определение — диктатура.

Однажды я взбунтовалась. В тот день изготовила проволоку из демоновой нити, так называли сплав кобальта и сердония дэва три, и, обмотав ею элементы образца, приступила к эксперименту. Первая его часть прошла успешно: будущий артефакт осветился голубоватым, погас. Воодушевленная, я вносила пометки в записи, когда над головой прозвучало сердитое:

— Элейна, я уже минуту тебя зову. Пошли ужинать.

— Сейчас, погоди, — рассеянно проговорила я, едва слыша Марэка. Приготовилась опустить образец в раствор артефактора. Если эта часть эксперимента пройдет успешно, можно откупоривать бутылку шипучего вина и праздновать победу.

— Все. Хватит. Тебе надо поесть и отдохнуть.

— Да-да, погоди, — шептала я, захваченная азартом, осторожно опуская камни в раствор, а в следующий миг вскрикнула от испуга. Образец, выскользнув из держателя, булькнул в жидкость, я же неожиданно поднялась в воздух вместе со стулом, инстинктивно уцепившись пальцами в края его сиденья.

Дархов Онтэрго просто-напросто устал ждать и поднял меня, чтобы вместе с предметом мебели перенести на кухню, прямо за стол, на котором был накрыт ужин. Мое любимое приготовил — курицу, запеченную с овощами. Даже почему-то свечи поставил. Я, пылая яростью, шумно дыша, глядела на их ровное пламя, а через мгновение эти восковые изделия оплавились, превратившись в некрасивые лужи на скатерти, погасли.

— Ты… — прошипела я, вскочив. Марэк, оторвав мрачный взгляд от того, что осталось от свечей, поднял его на меня. Ореховые глаза блеснули и похолодели в ожидании схватки. — Да как ты смеешь вообще!

Слов было много, но этот жесткий спокойный взгляд, казалось, гипнотизировал, нагло лез в душу, тревожил ее, так что все ругательства и упреки словно сквозняком выветрились.

— Ненавижу, — выплюнула я. — Ты мне опыт испортил! — и бегом вернулась в гостиную, к лабораторному столу. Там, шипя и пузырясь, как и я в тот момент внутри, булькал раствор артефактора.

Демонова нить тоже не помогла. Ничего, еще осталось четыреста семьдесят два варианта посредника. Рано или поздно…