Я – бездна - Карризи Донато - Страница 9

Они в его палате. Голоса становятся тише, наверное, чтобы не разбудить его, а может, они думают, что он ничего не слышит. Он может представить их обеих и с закрытыми глазами. Вера в короткой юбке, на высоких каблуках, она ужасно хочет закурить и потому обкусывает кутикулу. У нее длинные накрашенные ногти. Волосы Мартины собраны в хвост, она смотрит на Веру снизу вверх, на ней кеды, и поэтому она ниже, и хотя она сильно моложе Веры, говорит с ней так, словно его мать – нашкодившая девчонка.

– Я не знала, что все так плохо, – оправдывается, всхлипывая, Вера.

– А что ты думала, у него две дырки в черепе!

«Два разряда молнии…»

Мальчик запомнил этот голос, этот смех, долетевший до подвала, и запах крови. Его крови.

– Он никогда его не обижал, говорил, что он ему как сын. Даже в зоопарк водил.

– Вера, ну как ты можешь быть такой наивной? Или ты просто тупая?

Он никогда еще не слышал, чтобы Мартина ругалась. Обычно она такая милая и всегда улыбается.

– Откуда мне было знать? Я пришла домой, он спал у себя в комнате. Он перебинтовал мальчишке голову, а мне сказал, что тот упал с лестницы.

– Он не спал, Вера. Он был в коме.

Вера расплакалась.

«Видишь, что ты натворил? Ты сам во всем виноват».

«Но я не падал с лестницы», – хотел возразить он.

– Нет, я не верю.

Настроение Веры всегда менялось внезапно. Теперь она строила из себя обиженную.

– Во что ты не веришь?

– Микки не мог! Уж я его знаю, он на такое не способен.

– Почему ты его защищаешь? Да он чуть не убил твоего сына!

– Он нас любит!

– Мне дела нет до того, с кем ты спишь, – резко сказала Мартина. – Но если твой сожитель от скуки решил проверить, насколько крепкий череп у твоего шестилетнего сына, ты как минимум должна на него заявить.

«Иди сюда, дружок, мы с тобой немного поиграем…»

Люк в полу открывается. Он зеленый, а ход ведет в подвал. Спуск в подвал находится на кухне. Они держатся за руки, ступенька, еще ступенька… Мальчик покорно спускается вниз: если тебя любят, бояться нечего, никто не сделает тебе больно.

– Ну да, Микки, когда выпьет, немного теряет голову. Но он не злой. И потом, когда он приходит в себя, ему так жаль! Мы как-то поссорились, и он мне нос сломал, так сам потом больше меня плакал. Всю ночь пришлось успокаивать.

– Не знаю, что мне с тобой делать, Вера. Ну правда, – по голосу слышно, что Мартина устала. – Микки разыскивает полиция. Если он даст о себе знать, ты должна на него заявить. Ясно?

– Ладно, ладно, – бурчит Вера.

– И займись уже своим сыном. Купи ему нормальные вещи, из этих он вырос. Проверяй, чтобы он ел как следует, он выглядит младше своего возраста.

– Может, ты подыщешь ему другую семью, – предлагает мать примирительным тоном. – Так было бы лучше для всех. Для него в первую очередь.

– Ты сама знаешь, чем это кончилось в прошлый раз.

– Ну можно же еще раз попробовать, – просит Вера, как ребенок, когда уговаривает родителя купить очередную игрушку.

Но Мартина твердо стоит на своем:

– Никто не возьмет твоего сына, Вера. Как только узна́ют о его прошлом, откажутся. А теперь, после такой травмы, станет только хуже, ты сама понимаешь.

«Как только узнают о моем прошлом, – думает мальчик, погружаясь в забытье. – Каком еще прошлом?»

6

Он вошел в квартиру и быстро закрыл за собой дверь.

Внутри было тихо, слышалось лишь его учащенное дыхание. Он сразу рванул домой, не позаботившись о том, чтобы вернуть рабочий фургон на стоянку и даже не переодевшись. Форма все еще была мокрой, на полу образовались небольшие лужицы. Сбившийся парик выглядел как намокшая тряпка, на лицо стекала вода.

«Что я наделал? – подумал он, злобно сорвав парик с головы. – Что же я наделал?»

В его памяти постоянно возникал образ распластанного на мокрых камнях тела; он видел широко раскрытые глаза девочки с фиолетовой челкой, смотревшие прямо на него. Он не мог избавиться от ощущения, будто она видит его прямо сейчас. Она знала, кто он, знала, где он живет, хотя он никогда никого не приводил к себе домой. Но что самое ужасное, она видела его истинную суть.

«Я невидимка», – твердил он. И все же он еще никогда не чувствовал себя таким уязвимым.

Обычно это Микки решал, когда придет время снять маску. И когда они всё понимали, времени на осознание уже не оставалось: этот миг был очень краток, мысль вспыхивала во взгляде за секунду до того, как потухал огонек жизни.

Теперь же все было кончено. Появился свидетель.

Если бы она утонула, ничего этого бы не случилось. Он решил вмешаться в ход событий и теперь чувствовал, как внутри расползается какое-то позабытое чувство.

Страх.

Он давно избавился от страха, поклявшись самому себе, что у него все будет под контролем, включая и этот непристойный, низменный инстинкт. Но теперь его сердце билось в бешеном ритме, как бьются сердца самых обычных тру́сов.

– Нет, – раздался чей-то голос и снова решительно повторил: – Нет, этому не бывать.

Чистильщик направился к закрытой комнате. Там, за дверью, слышался голос Микки. И как по приказу, сердце Чистильщика стало биться ровней и спокойней.

– Помнишь, чему я тебя научил тогда в подвале?

Он помнил. Помнил блеклый свет из маленького окошка. Запах скипидара. Коробки с гвоздями, шурупами, гайками. Верстак с аккуратно разложенными инструментами. И огромные железные челюсти, распахнутые над ним.

– Тогда повтори…

Чистильщик невольно потянулся руками к голове, словно старые шрамы напомнили ему пережитую боль и заныли.

– Никогда не плачь и не кричи, – твердо сказал он.

Он почувствовал невыносимую боль, слишком сильную для его маленького тела. И запомнил глядевшее на него лицо с сигаретой в уголке рта.

«Это ради твоего же блага, сынок. Ради твоего же блага».

– Чему еще я тебя научил? – спросил Микки.

– Что бояться нет смысла, что страх меня не спасет.

– Хорошо, – ответил наставник. – А что полагается тому, кто позволил страху овладеть собой?

Чистильщик помедлил с ответом.

– Наказание.

Он знал, что нужно делать. Он вернулся в маленькую комнатку и направился к кухне. Открыв ящик для посуды, он достал большой острый нож и обхватил его левой рукой.

А затем сильно сжал лезвие в ладони.

Боль отогнала прочь страх, вернув прежнюю ясность чувств. Он разжал ладонь и бросил нож в раковину, после чего обернул руку кухонным полотенцем, сразу окрасившимся кровью.

– Молодец, мой мальчик, – послышался голос Микки; и тут же растворился за зеленой дверью.

7

Все утро и большую часть дня он просидел на диване, глядя в пустоту. Надо было придумать вескую причину, почему он не вернул фургон, – может, проколоть шину или поцарапать дверцу, вроде как попал в аварию, – но сейчас все это казалось далеким и не важным, и он медлил и откладывал решение проблемы.

Он чувствовал только, что форма, согретая его теплом, понемногу высыхает, и больше ничего.

В комнате стемнело. Он резко поднялся на ноги, будто внутри сработал какой-то выключатель. Полотенце, которым он обернул руку, пропиталось кровью, но рана уже не кровоточила, и недавняя боль сменилась колючей щекоткой.

Он пошел в ванную комнату.

Там он зашил рану простой иглой и специальной хирургической ниткой, затем наложил повязку. Потом направился на кухню, растворил в кастрюле бульонный кубик, насыпал немного вермишели, сел за стол. На нем были только трусы и носки. Автоматически зачерпывая ложкой жижу, он напряженно думал. Кожа немного покраснела. Но, несмотря на долгий горячий душ, он все еще чувствовал холодную воду озера, словно она пропитала его тело до самых костей. Это было терпимо, но неприятно. Покончив с ужином, он сполоснул тарелку и ложку и положил их на место, в сушилку. Как всегда, разложил диван-кровать и подготовил чистые простыни. Затем выключил свет и улегся на спину.