Хозяйка тайги - Духова Оксана - Страница 11

Ниночка застыла на месте, хотя царь демонстративно уж более не замечал ее, отвернулся и устало направился к окну, на Неву глянул. Сани неслись по замерзшей реке, влекомые маленькими, лохматыми лошадками, копытца их были обмотаны дерюжкой и соломой, дабы не скользила по льду животинка-то.

– Смилуйтесь, ваше величество, – негромко взмолилась Ниночка. – Пощадите их…

– Убирайтесь! – Николай стоял у окна и упрямо смотрел на реку. – На милосердие тоже нужно время. Время все обдумать.

– Только вы можете спасти Россию, ваше величество. Народ-то бессилен.

– Знаю, Нина Павловна. Я, чай, не на далекой звезде живу, среди вас обитаю. И именно сие обстоятельство обязывает меня быть суровым. Царь, заискивающий пред подданными своими, будет осмеян в веках как глупец последний. А вот государей с железными кулаками у нас всегда почему-то уважали. Человек вообще странное существо, мадмуазель. Уходите же.

Это было уже окончательно, это был приказ. Ниночка поклонилась и выскользнула из библиотеки. Оглохнув и ослепнув от горя, шла она длинными коридорами по великолепным комнатам и залам, не помня себя добралась до маленького дворика, где поджидал ее в санях Мирон. Кучер нацепил на себя длинную бороду из мочала, пытаясь быть неузнанным. Сани со старым костлявым мерином тоже казались экипажем человека незнатного, безвестного, в котором никто уж точно не узнает молоденькую комтессу Кошину.

Ниночка устало села в сани, запахнула меховой полог, накинула на голову капюшон и дала Мирону знак уезжать.

И только когда уж скрылся Зимний дворец из виду, когда уж ехали они вдоль берегов невских, она сорвалась. Девушка спрятала лицо в руках и горько зарыдала.

– Ты бы, горлинка-барышня, не рыдала, а к Ксении на Смоленское съездила, – заговорил вдруг Мирон. – Она – заступница, она поможет…

А он все шел к Саровскому монастырю. Своими глазами увидел нужду и лишения крепостных крестьян, беспросветное унижение великого народа.

А потом перед ним внезапно открылась просека в густом лиственном лесу, дорога, заросшая голубенькими вьюнками. С высоких дубов и тополей свешивались к дороге плети хмеля с молоденькими завязями будущей листвы, норовя оплести и хилый подлесок, и медовые стволы сосен, изредка поблескивающие среди стройных осинок. Видно ему было, что по дороге той прошли многие ноги, колеса бесчисленных повозок пробили в ее мягкой плоти глубокие колеи, но лес тоже не дремал, наступал и наступал, заплетал и захватывал каждую песчинку и ронял семена в незаросшую еще плешину дороги. Просека, словно стрела, упиралась в высокий столб, с темневшего образа на котором глядел на людей святой апостол Иоанн Богослов.

Ближе к обители увидел он огромные, почти белоствольные тополя. И улыбнулся. Кажется, добрался.

Старец Серафим как будто ждал его. Вышел к самым воротам с целой толпой чернорясных монахов, отвесил земной поклон к босым его ногам, разбитым в кровь колдобиной дороги, его непокрытой голове с голым лысым теменем, его загрубевшим рукам.

Он смутился, рухнул в ноги старцу, поднял голову, заглянул в его сияющие глаза и словно утонул, растворился в их голубой глубине и ласковости.

– Проходи, послушник Феодор, – зашелестел над его головой ласковый голос старца. – Ждали мы тебя, ждали…

Невесомой рукой взял он его за загрубевшую руку и повел к источнику. Сам омыл в канаве возле источника его босые ноги, побрызгал святой водой на его голову, пошептал молитву.

– Ищу, – прошептал он святому старцу.

– Знаю, – вздохнул тот. – Все знаю, Феодор, родства не помнящий…

На следующее утро Ниночка поднялась слабая, бледная, но глаза ее горели огнем силы и твердости. Ее путь лежал на Смоленское кладбище.

Оно находилось на Васильевском острове – самой нищей окраине города. Вокруг него и маленькой Смоленской церквушки ютилась самая беспросветная голь и нищета, домишки тут были самые разнокалиберные. Наводнение прошлого года смыло почти все строения, но голытьба слепила себе жилища из разного рода досок и палок, понастроила неимоверной пестроты хижины и избушки. Болотистая эта сторона была мрачной и унылой, а из-под снега даже в самые сильные морозы то и дело проступала вода. Казалось, сама земля оплакивает голь перекатную, ютившуюся на этой стороне.

Но красная кирпичная церквушка устояла во время наводнения, спасла многие тысячи людей и ныне, словно маяк в ночи, светила всем отчаявшимся.

Рядом с церковью был и небольшой погост. Некоторые могилы после наводнения оказались изрытыми сильной волной, гробы выплеснуты, а кресты погнулись, стояли покореженные.

Теперь, правда, кладбище прикрылось скромно мягкой пеленой снега, пустые могилы доверху засыпало, мягкий саван закрывал до лета всю гниль и грязь, нанесенные взбунтовавшейся рекой.

Рядом с церковью стояла крохотная часовенка, устроенная властями над могилой блаженной Ксении. Из уст Катерины Ивановны слышала Ниночка рассказ об этой юродивой, проскитавшейся всю свою жизнь по улицам города, не имея крова над головой и пищи про запас.

И после смерти помогала она богомольцам, являлась в снах, пророчила, советы давала. Люди шли и шли сюда каждый день со своими бедами и горем, и не было среди поклоняющихся Ксении людей с богатством и достатком.

Каменное надгробие слегка возвышалось над полом, а перед иконой висела лампада, дававшая синий огонек, в подсвечниках, высоких и серебряных, теплилось много свечей. В часовенку было практически не протиснуться.

Переждав молившихся, Ниночка опустилась на колени перед самым каменным надгробием. Она молча стояла, не в силах молиться и просить, только стояла на коленях и глядела на синий огонек лампады и образ Христа на распятии.

Ничего не просила Ниночка – давно уже решила в душе, что покорна воле Бога, что будет, то и будет, – только сердце заходилось от мысли о Бореньке.

Она долго стояла так, не молясь, ничего не испрашивая, только изредка осеняя себя крестом и припадая к истоптанному полу.

Но внезапно Ниночке показалось, что в часовенке стало светлее, как будто лучи синего нездешнего света облили ее всю с ног до головы. И этот конус света словно пробивал каменный свод часовни и заливал ее всю.

Девушка стояла пораженная, не в силах сойти с места, удивленная и обрадованная спустившейся к ней благодатью.

– Пусти, – толкнула ее нищенка в разноцветных лохмотьях. – Пора и честь знать и другим место дать…

– Благодарю тебя, Ксения блаженная, – громко выговорила Ниночка и вышла из часовни, все еще облитая голубым нездешним светом.

После кладбища Смоленского велела Ниночка выбраться к Неве. Со страхом смотрела девушка на шпиль собора Петропавловской крепости. Они стояли друг напротив друга: Зимний, приземистый, вытянувшийся вдоль набережной Невы дворец и словно бы стремящийся ввысь остров с крепостью и этим вонзающимся в низкое серое небо шпилем, поблескивающим в сырых туманных тяжелых облаках.

Она стояла и смотрела на ледяные поля Невы, на черные фигурки горожан, перебиравшихся на другую сторону Невы, на черные черточки деревьев и ровную линию набережной, словно вмерзшей в лед.

Ниночка не думала о себе, она знала, что вынесет все, что бы ни послала ей судьба. Она всматривалась и всматривалась в синеющий сумрак над холодным северным городом, видела только белый полог, укрывший его, мрачный и унылый, видела присыпанные мелкой снежной крупой черные проплешины домов и деревьев, выдернутых из земли страшным наводнением прошлого года. Она стояла и смотрела на этот город и ни о чем не думала. Только человеку с розовыми очками романтика на глазах мог бы он показаться прекрасным, этот город, выросший на болотистых берегах, замерзающий под холодным низким небом, прикрытый шапками снежных сугробов и прикатанный людскими ногами и лошадиными копытами.

Ниночка подняла взгляд к небу и не узнала его. Словно гигантские волны заходили по всему небосводу. Белесые столбы мертвенного цвета переливались и переходили один в другой, растворяясь неслышно в сумраке холодного неба. Они были равнодушны ко всему – к людям, к этому городу, над которым источали свое великолепное сияние, расходились кругами и снова поднимались в высь неба гигантскими белесоватыми столбами.