Белая волчица князя Меншикова - Духова Оксана - Страница 11

Он закрыл глаза, сделал пару шагов в абсолютной темноте, повис на дверях и вырвался, наконец, на свежий воздух. Да что с ним такое? Нет, то не пиво, распитое с Густавом, виновато. Что-то засело у него в костях, инфлюэнца какая-нибудь, завтра или послезавтра скрутит горячкой да кашлем мерзким. Только заболеть не хватало! Он же так молод, его вечность от старости отделяет!

«Она тоже была молода, а вот покинула нас с батюшкой», – раздался в голове предательский голос. Слишком многое в последние недели заботило его, слишком мало он спал, поддерживая себя лишь кофейком крепчайшим да трубочкой знатного табачку. Нет, нельзя безнаказанно пренебрегать плотью своей!

И Сашенька рассердился на нетерпимость своего естества, оставившего его в такой беде.

Юный князь вздохнул глубже. Воздух, наполнивший легкие, чуть распугал дурноту. (Возможно что и не напугал. Просто он ждал, что напугает, да какая, в общем-то, разница?).

Не к месту вдруг вспомнилось, как бивал его младшенький император, Петр Алексеевич Второй, бивал до полной потери сознания, покуда, мол, пощады не попросит. А просить не хотелось, сам ведь тоже юн был, горяч, и безумно хотелось дать сдачи царственному негоднику…

Еще горестнее стало, когда вспомнил о письме батюшки-Князя:

«По вашего императорского величества указу сказан мне арест, хотя я никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу… да не зайдет солнце во гневе вашем… Я всенижайше прошу, дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе».

Эх, батюшка, батюшка, зашло-таки солнце. Темно ныне, темно…

Сашенька шел неуверенно, пошатываясь, опасаясь сверзиться позорно с соборных ступенек.

Но свежий воздух все ж таки помогал ему. Отступала дурнота, отступала. Сашенька заполз в самый темный закуток крепостного двора, странно пустого.

Экое все – чужое. Что-то особенное, нереальное угнетало воздух, словно хмара непогожая в небе зависла.

Сашенька вздрогнул.

Здесь все было не то и не так. Александр не смог бы объяснить, что точно переменилось, но… Может, крепостной плац редко казался столь пустынным, как ныне. Вечная человеческая суета есть жизнь. А теперь пространство было… лживо-мертвенным. Таким же призрачным, как осиротевший дворец батюшки после обрушившихся на их семейство бед.

Веяло ледяным холодом, и это сейчас, летом-то. Сашенька прижал руку к груди, потер ее, чувствуя тонкую, колющуюся боль, разливавшуюся где-то внутри, за грудиной.

Справив нужды малые, Александр почувствовал, что дурнота возвращается, подло, нагло, нажимисто. Он покачнулся, вытянул вперед руку, уперся в шероховатую стену.

Слава богу, удалось избежать распоследнего несчастья сего дня – Сашенька живо представил, каковыми будут злоехидные комментарии Бирончика, коль вернулся бы он в панталонах с мокрым пятном. Он долго стоял неподвижно, вглядываясь во тьму, что клубилась за смеженными веками, и ждал, авось дурнотище наскучит над ним глумиться.

Та и впрямь отступала – медленно, мучительно.

Александр подтянул штаны и вздохнул с облегчением.

Горькая слюна противно скапливалась под языком. Он ткнулся лицом в стену, сплюнул, постоял еще, утирая кружевным платочком выступивший на лбу пот.

Обернулся резко и замер от ужаса.

Ну, не может то, что он увидел, быть человеком, созданным по образу и подобию божьему! Бледное долговязое привидение с черными провалами глаз, с губами, искривленными судорогой отчаяния, – нет, то житель царства духов! Сашенька наблюдал за видением в молчаливом оцепенении, а потом зажмурился, замотал головой, рука потянулась оградить себя крестным знамением от наваждения, да не смогла. А, видит бог, он хотел перекреститься!

Сашенька открыл глаза – нет никого, только высокий темноволосый мужчина, весьма дурно сложенный, весь какой-то неудачный, в обтерханном скромном мундирчике пристроился справлять нужду. Тень у него какая-то странная, то пристанет к нему липко, то вообще в сторону метнется. Дивно сие, дивно.

Эх, не стоило ему приходить сюда! Мысль столь громко оповестила о себе, словно кто-то нашептал ее в ухо Сашеньки. Нет, не стоило, конечно же, но ведь пошел! «Бедный», – навязывала себя мысль.

Александр замер.

Да один он здесь, один! Если не считать того перерослика.

И, тем не менее, кто-то был рядом. Внезапно Саша понял, что в собор возвращаться не стоит. Если он решится на сие, произойдет нечто непоправимо ужасное.

А выбора-то не было. Плохо ему, маятно, дурно! Холодный пот росой обсыпал лоб, коленки вон трясутся. Левая рука совсем заледенела, так что даже больно.

«Не ходи туда! Не ходи! Не приближайся к незнакомцу!»

Какая все же навязчивая мысль!

Внезапно пред глазами всплыла Она – еще живая, радостная. Он был мал тогда, при нем еще не стеснялись говорить про непонятное.

Батюшка внимательно всматривался в ее слова:

– …Долго, камень за камнем, возводились монументы. На открытия их вечно стекаются тысячи почитателей, те граждане мира, без коих не мыслится ни один незыблемый монумент. На пьедестал златой по лесенке приставной, пыхтя и отдуваясь, взбирался увенчанный славой Герой. Поправив лавровый венок – из бронзы, аль меди – на голове, разворачивал он длинный свиток и бросал в затаившую дыхание толпу пару тяжеловесных цветистых фраз. Фразы сии камнями падали на слушателей, выбивая из глоток патриотов восторженный рев. Долгое время монументам поклонялись, приносили к ним раболепно цветы, сетования на судьбу и горькие жалобы нереализованных мечтаний. Проходили дни, месяцы, годы, века, эпохи, и ветер иных времен засыпал монументы песком, превращая их в высокие могильные холмы. И тогда забытые народом герои начинали мстить. Ночью они спускались с пьедесталов и отправлялись в дома своих вероломных поклонников. И убивали их.

О чем Она хотела сказать, Сашенька не понял, мал был слишком. Но ведь запомнились слова непонятные, а сейчас запульсировали в голове болезненно.

В следующий миг Александр напрочь позабыл о Дурноте и боли.

Он не упал, он просто споткнулся обо что-то, вернее, об кого-то, кто лежал поперек дороги в темноте.

«Эк, напился-то, бедолага, – успел подумать Сашенька. – Церемония торжественная, а этот практически на глазах у всего двора упитый валяется. Стыдобища!»

Пьянчужка лежал на боку, сжавши кулаки, с … остекленевшим взором, в котором еще оставались следы жизни и бесконечно огромной, внефизической боли.

Александр сдавленно охнул.

Долговязая тень была по-прежнему здесь, и в сей миг Сашенька смог ее как следует разглядеть.

Тень, в самом деле, тень. Как он мог принять ее за живого человека? Слепое пятно глаз, пытавшихся сосредоточиться на нем, юном князе – зачем?! Чего он хочет?! Тень, отказавшаяся от всяческой телесности, но все еще шныряющая в мире живых.

Монструозное создание уставилось на юного князя.

Сашенькино сердце пропустило один удар. Холод, до сей поры терзавший левую его руку, принялся грызть все тело, страх сковал льдом горло. Думать Сашенька уже не мог. Все, что еще существовало, было тенью и ужасом пред существом, склоненным над неподвижным телом жертвы – пьянчужкой мнимом – подобно дикому зверю, но смотрящим уже не на жертву, а на него, Сашеньку.

Существо медленно протянуло к нему руку и… погладило юного князя.

Вернее, рука Тьмы не гладила, а проникала в него без труда, подобно тому, как погружается длань в воду. Рука искала, нащупывала, проверяла – наконец, нашла. Александр хотел закричать, да не смог. Горло сдавило, воздуха уж вовсе не хватало. Сердце не билось. Судороги подступили к душе, сделались требовательно-нетерпеливыми. Что-то вырывалось из него, быстро, безболезненно, бесповоротно-окончательно, что было еще хуже и ужаснее, чем любая, представимая только, стыдобища физическая.

Руки князя ослабли. Невидимая, но нечеловечески сильная длань сомкнулась вокруг его сердца и льдисто сжала. Он качнулся вперед, неспособный помешать сему смыканию. Время натянулось, вытянулось в тонкую, бесконечную нить. Полсекунды его падения превратились в черную вечность.