Лик Марса - Дуглас Йен - Страница 25

— Взгляните сами, сэр. Величайший пляж в Солнечной системе. И — никакого тебе океана, ни пальм, ни туристов-солнцепоклонников.

— Черт, — заговорил Нокс. — Главное — воздуха нет!

— Словом, это место мне совсем не нравится, — подытожил Гарроуэй. — Не вижу ничего хорошего в песчаных пляжах, возле которых нет моря.

— А в вакууме, сэр, — рассудительно возразил Нокс, отпирая внешний люк шлюзовой камеры, — не то, что ничего хорошего, — вовсе ничего нет. Научный факт.

— Что вы там бормочете? Какой еще вакуум? — Ллойд взмахнул рукой в бронеперчатке. — Вокруг уйма воздуха! Только дышать им нельзя.

Гарроуэй хмыкнул. Примерно то же самое он говорил в последнем видеописьме к Кэтлин, за что наверняка подвергнется очередной взбучке. Ей до смерти хочется попасть в космос, он же желает всего лишь поскорее вернуться на Землю и начать присматривать себе подходящие владения на Багамах.

Интересно, как она там сейчас? Что поделывает?

04:11 по времени гринвичского меридиана.

Участок № 12;

район базы «Сидония-1» Марс;

16:25 по марсианскому солнечному времени.

— Вот он, — сказал доктор Крэг Кеттеринг.

Дэвид Александер обернулся. На юге, за силуэтами жилых модулей базы, ослепительно полыхнуло, и лоббер, точно упавшая, но решившая вернуться в небеса звезда, пошел вверх. Через несколько секунд донесся отдаленный, приглушенный расстоянием, «съеденный» разреженной атмосферой грохот.

— Да уж пора бы, черт возьми, — ответил Александер.

— Есть толчок, — сказала доктор Девора Дружинова, наблюдавшая за главным дисплеем сейсмографа. — На сей раз — два балла.

— Неважно. Просто доложите, когда все уляжется.

Александер, Кеттеринг и Дружинова стояли возле переносного пульта управления оборудованием сонарной съемки, установленного рядом с марсоходом, примерно в двух милях к северо-западу от сидонийской базы. На востоке от них находились загадочные строения, известные как «Корабль» и «Крепость».

Воистину это была обитель титанов. Популярная пресса и некоторые не слишком ответственные службы сетевых новостей окрестили сидонийский комплекс Золотой Равниной Богов, и порой Александер даже внутренне соглашался с ними. Лик, марсианский Маунт Рашмор длиною милю, как назвал его один из источников, был не единственным гигантским строением здесь, на берегу давным-давно пересохшего океана. К западу от него лежал так называемый Город, четыре пирамиды величиной с земную Великую пирамиду в Гизе, располагавшиеся над центром погребенного под песком лабиринта зданий, туннелей и развалин. И эти пирамиды, в свою очередь, казались карликами в сравнении с окружавшей их пентаграммой из пяти строений гораздо больших, естественных гор, которым придали пирамидальную форму. И основания каждой из этих больших пирамид — в милю в поперечнике!

К востоку от Лика находилась «Крепость», которую полагали основанием, нижней третью еще одной гигантской пирамиды. «Корабль», строение еще более загадочное, представлял собой башню в милю высотой, некогда, тысячелетия назад, возносившуюся вверх двойной спиралью и венчавшую Крепость, а ныне — лежавшую на земле, наполовину засыпанную обломками. Никто не мог сказать наверняка, для чего предназначалась эта конструкция, лучшей казалась гипотеза о том, что она была огромным космическим кораблем крайне необычной конструкции, либо, по крайней мере, его внутренним каркасом. Пока что, после шестнадцати лет раскопок и рассуждений, не было обнаружено ничего, хотя бы отдаленно напоминающего двигатели, энергоустановки или жилые отсеки. И вся работа очень напоминала попытки определить очертания, цвет и назначение давным-давно лежащего под землей автомобиля, от которого осталось лишь насквозь проржавевшее шасси.

Конечно, вся археология примерно этим и занималась. А ксеноархеология, развивавшаяся на Марсе, имела перед традиционной хотя бы то преимущество, что марсианских руин никто не растаскивал, не использовал заново и не строил поверх них новых зданий. Хотя, в некотором смысле, преимущество это являлось и существенным недостатком уже найденных при раскопках предметов чужой культуры скопилось гораздо больше, чем возможно было переправить на Землю, а ученые пока что могли идентифицировать (или, лучше сказать, угадать ) всего лишь один процент находок, каталогизированных к данному моменту.

И ведь настоящие раскопки еще даже не начинались! С 2024 года, когда в Сидонии побывал первый человек, группы численностью от четырех до двенадцати археологов смогли картографировать максимум два процента от всего комплекса.

«Это ведь, — размышлял Александер, — все равно, что отправить десять человек в Манхэттен с заданием посетить, нанести на карту, каталогизировать, сфотографировать и исследовать каждую улицу, каждый переулок, здание, автомобиль, судно, самолет и парк на острове. Только картографирование и обзор могут занять целое столетие, и лишь потом можно заводить разговор о настоящих крупномасштабных раскопках».

А проклятые военные, вместо того чтобы прислать побольше археологов, все шлют и шлют на Марс войска!

В настоящий момент на сидонийской базе находились всего двадцать пять ученых, не считая доктора Жубер с десятью подчиненными ей наблюдателями ООН. Еще восемнадцать человек — обслуживающий персонал, американцы или русские. И вдобавок — больше восьмидесяти солдат, «защищающих научные и гражданские интересы». Какая невероятная ложь, какой непозволительный расход времени и ресурсов! Двадцать пять ученых не могут даже начать настоящую работу. А люди из ООН, похоже, интересуются не столько исследованиями, сколько их политической окраской.

Черт побери! Еще тридцать археологов, геологов и планетологов были бы здесь безмерно полезнее, чем тридцать морских пехотинцев. Пока что, насколько Александер вообще мог судить, страшнейшей угрозой на Марсе была лишь возможность того, что морская пехота и Иностранный легион начнут стрелять друг в друга, а ученые окажутся меж двух огней.

Идиотизм — абсолютный, очевидный и предельно простой. Вот это — да еще военное мышление, оперирующее исключительно категориями «баланса сил», «противостояния угрозам» и «военного преимущества», — вызывало в Александере жгучую ненависть.

Впрочем, так было не всегда. Дэвид Александер родился в семье военного, летчика ВМФ. К пятнадцати годам он успел пожить в трех разных странах и в семи разных домах, и, поскольку другой жизни не знал, считал, что ему повезло. Потом, в 2016-м, отец погиб — во время ночного вылета отказали лазерные посадочные указатели на взлетно-посадочной палубе авианосца «Рейган». И в той же катастрофе погибла его детская мечта — стать, как папка, военным летчиком.

Нет, ненависть в Александере вызывали не собственно военные. Это было бы слишком простой реакцией на пережитую когда-то трагедию. Ему не нравилась сама идея организации, разлучающей семьи и пожирающей ресурсы, которые могли бы быть потрачены с гораздо большей пользой, на вещи, гораздо более необходимые. А к военным он, как правило, относился лишь с легким презрением пока они не начинали мешать его работе.

Вот как сейчас.

— Все, — сообщила Дружинова. — Помех больше нет.

— Наконец-то, — саркастически буркнул Александер. — Давайте снимать, пока больше ничего не стряслось.

— Лобберов сегодня уже не будет, — успокоил его Крэг Кеттеринг. — Можно не волноваться.

Каждый взлет или посадка шаттла в Сидонии сопровождались сейсмическим толчком, сбивавшим показания всех сейсмографов в радиусе нескольких километров. Сонарно-съемочный томограф мог улавливать человеческие шаги на расстоянии до пятидесяти метров, а после взлета лоббера в двух километрах от точки съемки почва вокруг могла дрожать несколько минут. Участившиеся в последнее время полеты между ущельем Кандор и Сидонией, особенно перебазирование войск ООН на север, чрезвычайно затрудняли выбор времени для необходимых археологам долгосрочных наблюдений.