Сестры. Дом мертвеца - Белов Александр Иванович - Страница 3

Последнее время у Алика были серьезные неприятности. Сначала с аэропортом, потом с рынком, но она знала своего мужа: трудности его только заводили. Завтра, скорей бы уж наступило это завтра...

– Мам, представляешь, продавец семечек подумала, что Светка – моя мама. Так и сказала: «Нарожают такие детей, а потом за ними не смотрят...»

Дина поглядела вопросительно, надеясь на сочувствие. Но Наташа вздохнула и произнесла неожиданное:

– Диночка, давай ты будешь Свету жалеть и любить. У нее ведь не было того, что есть у тебя, оттого она невеселая. Ей не хватило в детстве игрушек и радостей, а у тебя они есть.

– А сама-то она никого не жалеет и не любит, – буркнула Дина.

– Ее недолюбили, трудно нам было. Ну я тебя прошу, ты ведь умная и добрая. Ты все у меня понимаешь.

С последним Дина совершенно согласилась, а про просьбу тотчас забыла. Да и как можно жалеть и любить того, кто сам этого не хочет? Против его желания что ли? Светка ведь в ее любви не нуждается, это ясно. Может, в чьей-нибудь другой, но уж точно не в Дининой. Сестра смотрит на нее, как на мелочь, путающуюся под ногами.

День обещал быть теплым и солнечным. Дина с Наташей наряжались и прихорашивались все утро, правда, помаду мама ей все равно не дала. Зато обе сделали себе красивые прически. Пока собирались, пришла Светка и принялась греметь кастрюлями на кухне, изображая Золушку. Даже ни разу не улыбнулась и захлопнула за ними, когда они уходили, дверь, точно она тут хозяйка. Дина удивлялась, чего та такая злая и мрачная...

Мама посадила Дину на заднее, сиденье, а сама села рядом с водителем, дядей Мишей. Дина никак не хотела успокоиться и вертелась как заводная:

– Мам, – теребила она Наташу, – а Светка сегодня чего опять злая? Она нам отраву в еду не подсыплет?

Водитель Миша засмеялся, а мама недовольно буркнула:

– Не говори ерунды.

– А чего она...

До больницы доехали быстро. Пристроились в хвост очереди из автомобилей. Стояла жара, окна машины были открыты, но выходить Дине не разрешали. Мама непрерывно подкрашивала губы и поправляла прическу. Дядя Миша все время выходил курить. Папу все не выписывали и не выписывали. Дина уже истомилась в ожидании. Она то зажмуривала глаза, предполагая, что на счет три она их откроет и увидит папу, то вовсе забывала, зачем она тут сидит, вспоминая учительницу по скрипке Юлию Владимировну в черных чулках.

Такие чулки она себе обязательно попросит, как только ей исполнится десять лет. Светке, например, тринадцать, а ходит она в одних и тех же широких штанах. «Похожа на мешок картошки с ногами», – неодобрительно подумала Дина.

Потом она подумала об Илюше. Ей захотелось его увидеть, и чтобы он на нее глядел вопросительными глазами из-под красивых, как у девочки, ресниц, и держал руки в карманах, хотя Дина ему сто раз говорила, что руки в карманах держать неприлично. Потом она передумала все свои мысли и начала вертеться.

– Ма-а-м, ну можно мне выйти, я писать хочу....

– Господи, ну неужели посидеть не можешь, ведь скоро уже...

А как тут сидеть-то? Смотреть было совершенно не на что. Дина в сотый раз принялась разглядывать забор, поверх которого завивалась в спираль проволока с колючками, окошко, в которое люди сдавали свертки, милиционеров, двух женщин, одна из которых уже в десятый раз принималась плакать, вытаскивая из сумки мокрый носовой платок. «Рева какая-то противная», – подумала Дина. Мама вдруг завертелась, ища что-то в сумке, и достала из нее зеркало и платок, но он у нее оказался чистый и розовый. Она промокнула глаза, в которых тоже почему-то выступили слезы, и снова посмотрелась в зеркало.

– Сколько же можно ждать, узнать бы у кого, что ли... – с тоской спросила Наташа куда-то в пространство.

– Толик вон идет, – подал голос дядя Миша.

Подошел Толик и наклонился к открытому окну:

– Скоро уже. Сейчас одного выписывают, следующий – Алик.

Дина снова посмотрела на милиционеров, на женщин с сумками, на реву с грязным платком, и ее вдруг пронзила догадка.

– Мам, а ты знаешь, что это тюрьма?

Наташа резко повернулась, и глаза у нее сузились.

– Чтоб я этого больше не слышала!

Дина обиженно отвернулась к окну, теребя новые заколки с серебряными шариками, и вдруг увидела папу. Он шел как ни в чем не бывало, совсем здоровый, в светлой футболке и таких же брюках, с сумкой через плечо, дымя сигаретой. Он широко улыбался.

– Папа! – крикнула Дина и без разрешения выскочила из машины.

Мама догнала ее, когда она была уже у отца на руках, и все принялись обниматься.

– Что у тебя на носу? – спросил ее папа, глядя в лицо.

Глаза у него улыбались, он пах одеколоном и вообще был самым родным и лучшим папой в мире.

– Это простуда. Герпес называется.

– Эх ты, герпес, – он подхватил ее и понес в машину.

Мама шла сзади и плакала, уже не скрываясь. Алик поставил дочь на землю рядом с машиной, с важным видом пожал руку вышедшему навстречу Мише, а потом Толику, но тут его позвали.

Наташа растерянно оглянулась на водителя. Тот кивнул ей, чтобы они с Диной садилась в машину. Как только они устроились на заднем сиденье, дядя Миша сел за руль, завел двигатель и почему-то поднял стекла со своей стороны.

Дина повертелась на месте и зажмурилась изо всех сил. Потом открыла глаза и увидела, что к папе подошел высокий человек в темном костюме. Один глаз у него все время моргал, как будто его дергали за веревочку.

Они заговорили, и Дина отвлеклась, потому что за закрытыми окнами немного услышишь...

2

– Здравствуй, Алик, с выпиской тебя, – подчеркнуто вежливо поздоровался подошедший.

– И вам не болеть, – небрежно отозвался тот и выпустил в сторону высокого струю дыма.

Брови у Алика были сросшиеся, татарские, глаза прятались под надбровными дугами так, что нужно было сильно постараться, чтобы поймать его взгляд. Алик казался спокойным и уверенным в себе, и собеседник начал слегка нервничать.

– Алик, тема насчет казны возникла, – с нажимом произнес он.

– У кого возникла?

– Костя спрашивает, – уточнил высокий.

– Казну менты забрали, Кирилл. Пусть у них спрашивает, – с независимым видом сказал Алик и сплюнул на асфальт.

– Алик, они говорят, что не забирали, – еще больше занервничал собеседник. – Надо возвращать казну как-то.

Разговор не клеился. Алик всем своим уверенным и наглым видом демонстрировал, что эта проблема его не волнует...

Дине этот разговор начал уже надоедать. Столько ждали и опять ждать! Она повертелась рядом с мамой, снова зажмурилась, досчитала до десяти, открыла глаза и вдруг увидела, как папа ловким щелчком отправил окурок прямо в грудь незнакомцу точно в него выстрелил. На темном пиджаке появилось серое пятно от пепла. Дина открыла дверь и недовольно крикнула:

– Пап, поехали, я писать хочу!

Алик повернулся на ее голос, а высокий спросил его со значением:

– Дочка твоя?

«Да дочка, дочка, а ваше какое дело?» – подумала Дина, но на самом деле ей было приятно, что ее заметили. Все-таки она не какая-нибудь бледная моль.

Папа, больше не обращая внимания на высокого, который застыл с обиженным видом, сел рядом с водителем Мишей, обернулся к ним с мамой и спросил как ни в чем не бывало:

– Ну что, праздновать?

– Что ему надо было? – с тревогой спросила Наташа, кивнув на все еще стоявшего у машины мужчину. Теперь у него дергалось не только веко, но и вся щека.

– С выпиской поздравлял, – усмехнулся Алик.

Миша тоже улыбнулся в усы и тронул машину с места...

Шиза, прежде чем сесть в свой «паджеро», нервным жестом стряхнул пепел с пиджака. Его трясло. Все, пиздец козлу! Так борзеть может только Мирза. Шиза даже забыл про общак, так его достал этот Муртазаев. Хотя этого следовало ожидать.

Когда воры отдали ему впридачу к рынку аэропорт, он так закрутил гайки тамошним браткам, что те подняли восстание. Костя пытался их разводить, но аэропортовские под Аликом ходить не хотели ни в какую. Мирза вообще вел себя как отморозок, ни с кем не считался, делал что хотел, авторитетов не признавал.