Уходи! И точка... (СИ) - Иванова Ксюша - Страница 38

— Открой рот… — не приказ, скорее просьба, с надрывом, с придыханием даже. — Шире.

Видит он в темноте, что ли? Но, наверное, и я, как кошка, вижу тоже. Потому что понимаю, что член его приближается и дальше чувствую, как он давит на челюсть пальцами… и втискивается в рот. Заполняет все пространство внутри. И… легко двигается, подаваясь бедрами ко мне! О, Боже! В первую секунду пытаюсь оттолкнуть, уперевшись ладонями в пресс, но потом вдруг доходит, что это не больно, а дышать можно через нос. Паника исчезает. И он это чувствует. И толкается немного глубже.

Пошлые влажные звуки. Это я. И член, орудующий у меня во рту. По подбородку стекает слюна. Это тоже, наверное, пошло. Но… меня очень волнуют его яростно сжимающиеся ягодичные мышцы, в которые я впиваюсь ногтями. А еще волнует тот факт, что в трусиках у меня становится очень влажно…

Антон

— Ти-ише…

Хотя я сам же виноват! Уже практически потеряв контроль над своим телом, толкнулся глубже, и она прикусила до боли чувствительную сейчас разгоряченную головку.

Тяну ее за руку на себя, поднимая с колен. Укладываю на спину. Быстро стягиваю одежду. На долгие ласки я сейчас не способен. Поздно. Сил нет, как внутрь моей девочки хочется! Пальцами раскрываю ее, трогаю складочки. Жаль темно в комнате. Посмотреть на неё хочу. Она очень скользкая и влажная. Понравилось, значит. Еще и сама не понимаешь, милая, что тебе понравится всё, что я смогу тебе дать, так, как я хочу с тобой спать, несмотря на то, что ты вся такая ванильная у меня девочка! И это просто чудо какое-то, что ты мне досталась… В точности такая, какая мне нужна…

Подаётся бедрами, прогибается, волосы на белой наволочке разметались шелковым покрывалом. Грудь тяжелая, налитая, моя рука на ней очень гармонично смотрится. Настолько, что убрать не могу — сжимаю, наполняю нежной плотью пригоршню. Пощипываю сосочек, второй рукой раздвигая складочки и впиваясь губами в сладкую плоть. Стонет протяжно, долго. Взрывает мой мозг. А заодно и выдержку. Покружив языком вокруг клитора, поймав, зафиксировав в голове предоргазменную дрожь её бёдер, подтягиваю ближе к себе, вжимаюсь головкой в узкую щелочку. Дергается навстречу… Замираю, пытаясь не кончить от одного этого ощущения — как колечко её внутренних мышц ритмично сжимает мой член. Нужно срочно подумать о чем-то отвлеченном…

— Ещё… А-антон…

Шепчет Агния, снося мою выдержку напрочь. Ещё? Подтягиваю её ещё выше… Ставлю одну ступню себе на плечо. И, да-а, это ещё глубже, моя девочка… Теперь она стонет от каждого моего сильного глубокого толчка.

И этого достаточно для меня. Этого чересчур много даже. Только рта её не хватает. Отпускаю ногу, ложусь сверху, целую уже не отвечающие мне губы и чувствуя её сокращения, едва успеваю выйти и кончить на животик.

… — Почему ты всё время говоришь, что ты старый?

Мало того, что мешает мне руками — не позволяет касаться "пока мы не поговорим", так ещё и вопрос этот надоевший.

— Мне 40 скоро, тебе 24. Конечно, я старый, — разжевываю ей, как ребенку.

— Мне через неделю 25, а тебе еще целый месяц будет 39! — заявляет она.

— И что это меняет? Подумай, представь… Через каких-то семь лет я буду так же стар, как твой дядя Юра сейчас. Однако его ты не воспринимаешь, как возможного мужа или любовника.

— Антон! — с обидой толкает кулаком в плечо. — Ты и он это совсем разное! Это нельзя сравнивать! Он же был мужем моей мамы! Я его помню в те годы, когда ещё в школе училась. И я не считаю его старым… Хотя нет, если честно, считаю… Но… Ты видел его?

— Нет. Не видел.

— Просто ты… ты молодо очень выглядишь. Ты тренированный, мускулистый, сильный. Он другой…

— Во-от значит, что тебе во мне нравится! Только красивое тело и все! — играю я в обиженку, но она знает правила этой игры. Подхватывается с моего плеча и… неожиданно усаживается на меня сверху! Эт-то что за самоуправство! Хотя, нет-нет, оставайся так! Так мы ещё не пробовали…

— Да-а, — тянет мечтательно, скользя ладошками по плечам и груди. — У тебя самое красивое тело на свете.

А потом шепотом добавляет:

— Я его люблю…

От неожиданности забываю о том, что собирался её подвинуть ниже, на бедра к себе. Замираю, обдумывая это заявление. Она прерывается, словно хочет договорить, словно это ещё не все. Помогаю ей:

— Только мое тело любишь?

— Нет. Не только. Я тебя всего люблю. И мне все равно, сколько тебе лет.

И мне от этой её фразы орать хочется! Раскинуть руки в стороны и в небо: "А-а-а!" Или… схватить её, закружить по комнате, так, чтобы пищала от восторга и радости! Но Алик в соседней комнате, Свят неподалёку… Условности какие-то, что-то между мной и ею, между мной и моим счастьем… нет-нет, не между нами, между желанием и возможностью выразить, что внутри!

А между мной и ею ничего не стоит! И я не позволю, чтобы стояло. Пока думаю обо всем этом, дебильно улыбаясь в темноте, не замечаю, что Агния напряженно ждет чего-то. Я что-то сказать должен… Должен или нет? Туплю от счастья…

— Ты недоволен, что я это сказала? — спрашивает обиженно.

А! Точно!

— Доволен! — притягиваю поближе, сжимаю в объятиях, целую лоб, волосы. — Я очень-очень доволен! Я так доволен, что дар речи потерял.

Вздыхает. Но облегчения и радости не слышу в этом вздохе.

— Ты чего, девочка моя? Что я не так… Идиот! — доходит наконец-то. — Глупая моя девочка, ты что, думаешь, что тебя можно не любить? Да я без ума от тебя просто! Я без тебя… дышать не могу! Счастье моё… Люблю…

29 глава.

Захар

Лежу. Размышляю. Судя по утреннему сумраку, еще семи нет. Иначе бы Вероника или Елена Константиновна явились уже.

Две женщины в одной палате — это треш какой-то! Особенно, если одна из них — ревнивая фурия Вероника! Антон, конечно, удружил! В качестве санитарки нанял мне ещё не совсем старую женщину, причем достаточно симпатичную внешне! Правда, тот факт, что она пришла ко мне и постоянно находилась в халате и медицинской шапочке, ну и, наверное, отсутствие у меня к ней какой-либо симпатии, а может, привыкание к своей беспомощности… все это не делало для меня проблему в том, чтобы позволить ей ухаживать за мной. Я воспринимал Елену Константиновну именно как медсестру, как санитарку, как помощницу, и она всячески способствовала подобному отношению с моей стороны. Психологически я ей мог разрешить о себе заботиться, а Веронике нет! Но это ведь понятно! Я искренне не понимал, почему Веронику этот факт расстраивает!

Германия, это вам не Россия-матушка! В Германии сопровождающим отдельная палата положена. Хотя, это у меня палата. Где ночуют мои "женщины", я увидеть, естественно, не могу. Но мы в одном здании. Это точно. Потому что приходят ко мне почти каждый час. А днем Вероника сидит рядом практически постоянно.

И там, в той комнате, где она ночует… Это фантазии мои… Делать же все равно больше нечего, кроме как фантазировать… Там, наверное, есть собственный душ. Не так, как в нашей российской больнице, где мы с Вероникой провели две недели. Потому что приходит она всегда сладко пахнущей, с высушенными феном, длинными своими волосами…

…В коридоре у двери раздается звук шагов. Двери здесь тоже хорошие. У нас в больничке пройди вот так утром по коридору! Половина палат под ружье встанут! А здесь вон — еле слышно, да и то только потому, что я не сплю!

— Вероника! — отчетливо слышу мужской голос за дверью. Проклятая дверь — какая сволочь ее сделала! Мне не разобрать, кроме этого "Вероника" ничего больше. Но разговаривают! И ее голосок так радостно, так счастливо звучит! Как будто она там Санта Клауса встретила собственной персоной! С мешком подарков…

Приподнимаю голову. Научился, да. Голова работает. Теперь это слово в моем исполнении звучит правильно. О чем они там? Кто это вообще? И по-русски же шпарит — у фрицев совсем другие интонации. Пытаюсь вслушаться, даже уши, как локаторы, поворачиваю — то одним к двери, то другим. Но нет! Немецкая дверь проклятая! Кто это там с нею? Нет, терпение — это не про меня! Если бы мог, уже дополз бы до двери и посмотрел, с кем моя девочка беседы ведет так долго и так радостно!