Именем Анны (СИ) - Губоний Татьяна - Страница 36

Уууу…

На этот раз смеялись именно над ним, Лент может и «слепой», но не глухой же. Он в последний раз прошёлся по волосам полотенцем, уложил его валиком на плечах и решил уточнить: – Савила, я слепой?

– Ещё какой!

– Я серьёзно.

Рыжая кариатида развернулась к нему с уничижительной и до отвращения сладкой гримасой – губы бантиком, реснички луп-луп – она что же, строит ему глазки? Леший его раздери! А лучше её! Неужели она думает, что после векового опыта общения с легионом прекрасных ведьм, его могут тронуть подобные ужимки? Да он видит их насквозь!

– Ты что задумала, Савила? – голос-предатель дрогнул совершенно не вовремя, игнорируя полную уверенность Лента в своих силах. Да, он не боялся дамских уловок, но острого языка Савилы остерегался немало.

– Я так понимаю, Леврентий, что тебя сейчас интересует не полная потеря зрения на оба глаза. Ты говоришь о слепоте иной? Тогда я своего мнения не изменю: ты такой же слепой, как все мужики.

Обидно.

– Ты что же, думаешь, меня так просто провести, похлопав глазками?

Этого Лент от Савилы не ожидал! Он не видел своих глаз, но был почти уверен, что сейчас они сверкнули гневной зеленью. А может и не зеленью, а просто гневом, потому что Любочка сразу выпала из рядов оппозиции, ойкнула и плюхнулась на стул.

Савила позы не изменила, только сплела руки на груди и позвала нараспев:

– Алечка, посвятим Лентушку в женские секреты или оставим, как есть?

Хитро хмыкнув, Алевтина подошла и стала рядом с Савилой, скопировав под копирку и позу великанши, и её ухмылку.

Нет, ну вообще…

– Вы это бросьте!

Неужели они станут читать ему морали, а ещё хуже – лекции про приворотные зелья? Почему-то задрожали коленки.

– Ох, – сказала Алевтина, обращаясь к Савиле, но глядя на Лента. – Даже не знаю, Савочка. Вот, помню, в школе ещё, перед выпускным, как экзамены закончились, мы всей коммуналкой праздновали. Такие девчонки, такие красавицы набежали, и уж так на Лента заглядывались, но он кроме Анны своей никого не видел.

Милая, дорогая Алевтина, ничего другого он от неё и не ожидал.

Когда их уплотнили, к ним в квартиру въехало целых две семьи. Ленту, как парнишке, это мешало только тогда, когда дядя Петя не разрешал гонять по коридору на велике. Дядя Петя был паркетчиком. Из его комнаты всегда пахло деревом и лаком. Сколько лет уж там архив, а запах лака и дерева, как и прекрасный паркет, выложенный розой ветров, сохранились. Все думают, что пол старинной работы. Лент обычно не спорит.

Вторые соседи заняли две комнаты, нынешнюю спальню Алевтины и гостевую. С ними он сталкивался ещё реже, чем с паркетчиком. Там жили две сестрички с мамой и бабушкой. Играть с девчонками начинающему школьнику было даже не стыдно, а просто противно. Что они понимают вообще, кроме своих лент и рюш? Да и девочки не стремились к сближению, откровенно не одобряя грязные ногти и расквашенные коленки «некоторых». Одно слово – фифы. Младшую даже звали похоже, Фирой. Правда, она как раз была поприятнее и рож не корчила. Алевтина говорила, что у Фирочки большое будущее – кормилица дружила с бабушкой сестричек. «На общей кухне как не дружить?», говаривала она, но Лент подозревал, что дело было не только в кухне. Та бабушка была очень сильной светлой и неплохо разбиралась в том, куда её занесло. Всё повторяла, что «мы у вас не более, чем в гостях, осели временно и исключительно волею благоволящей к нам судьбы». Как-то так, очень высокопарно.

В тот день, о котором говорила Алевтина, Лент решил пригласить к себе всех одноклассников и друзей по спортивной секции. Коммуналка трещала по швам. Фира помогала Алевтине. Совсем не заботясь о своём внешнем виде, в домашнем летнем платье из лёгкого шифона, тапочках и коротеньких носочках, она носилась по квартире, разносила и разливала морс, а когда Лент не успевал к дверям сам, даже встречала его гостей в качестве хозяйки.

Воспоминания заставили Лента улыбнулся, внутри сделалось тепло. Куда потом подевалась Фира? Почему он больше её не видел? Вскоре после выпускного их семейство получило другую жилплощадь. Говорили, что более благоустроенную, а может и отдельную, наверняка за этим стоял отец, как и за многим другим. И подругу Алевтины уважили, и в коммуналке стало свободнее – вместо них поселили пожилую интеллигентную пару.

– Помню-помню, прекрасный был денёк, – сказала Савила и спросила у Алевтины: – Как звали ту девочку, что помогала тебе по кухне? – но Лент ответил ей сам: – Её звали Фирой.

– Ага. А потом пришла Анна.

Это Лент тоже прекрасно помнил. Анна весь день пробегала по делам отца, командира одного их подразделений внутренней охраны НКВД СССР. После успеха прошлогодней выставки в Третьяковке, в этом году от политотдела главного управления ожидали чего-то похожего. Отец Анны только-только вступил в должность, и она помогала ему во всём, что касалось изобразительного и самодеятельного творчества красноармейцев, даже ходила в их хоровой кружок. В общем, выручала отца, как могла, ведь у того не было слуха, поди тут отбери таланты. В тот день она до того устала, что даже морс Алевтины её не освежил. Сначала она тихонько стояла с сторонке, а потом и вовсе хлопнулась в обморок. Хорошо, что Лент оказался рядом.

– Жаль, – сокрушённо выдохнула Савила, – разойтись рано пришлось. Анне стало плохо.

– Да. Все ушли, а она осталась, – подтвердила Алевтина. – Лент до утра за ней ходил.

– Зато после того случая соседи квартиру получили. Отдельную. И как быстро!

– НКВД всё делает быстро.

Женщины разговаривали друг с другом, но смотрели на него. Это почему, интересно? И при чём тут НКВД? К этому ведомству синие никогда не имели отношения. Лент совершенно растерялся.

– Смотри, как мило он синеет, когда теряется.

Ничего милого в этом не было. Синие мозги как-то быстро и совершенно безучастно выстроили в голове самую простую из логических цепочек, начиная с того, что светлым целительницам по статусу терять сознание от усталости не положено. Почему он не подумал об этом раньше? Значит, вот оно как! НКВД. Ведомство отца Анны. На зелёной душе стало гадко.

– Ты не расстраивайся, дурашка, подумаешь, обморок, – Алевтина подошла к нему и обняла за плечи. – Если бы она не додумалась сама, то я́ бы ей подсказала. Чувствам, как поводьям, нужна крепкая рука.

Да уж, поводья... Таким ослом Лент не ощущал себя никогда. Вековой опыт общения, говорите?

– И часто меня приходилось держать в узде? Нет, не говори, и знать не хочу! Лучше скажи, что стало с Фирой.

– Разве я допустила бы чего дурного? У Фиры остались прекрасные внуки, и правнук недавно родился.

Последние слова окатили Лента ушатом холодной воды. И что он, на самом деле? Ну, было дело… восемьдесят лет тому назад. Они тогда только познакомились с Анной, наверняка она чувствовала себя неуютно среди чужих людей. Ну, схитрила. Разве кому-то от этого стало плохо? Вот только как же быть с его врождённым чувством истины? Почему он не понял?

– А как же мой дар? – прозвучало это жалко, и он бы с удовольствием взял свои слова обратно, но Алевтина так участливо на него смотрела, что ещё и брови домиком сошлись. Хорош ведьмак…

– Да что ты так убиваешься, женские хитрости не всегда замешаны на обмане. Любую правду можно подать по-разному. Она тогда действительно очень устала, набегалась, а тут ещё и расстроилась, когда увидала, как вы с Фирочкой морс разливаете в четыре руки, вот и разрешила себе расслабиться. Ну, полежала чуток, разве в этом была какая ложь?

Лент напряг память. Действительно, она ничего не говорила, кроме того, что прекрасно себя чувствует, и что ей пора домой. Но он, конечно, не хотел её отпускать. Сам не хотел. Как сам пошёл на парижскую мансарду! Как сам поверил россказням про несуществующую синюю подругу! Да он и правда слепой, права Савила, бабы из него верёвки вьют. Особенно светлые.

Лент вспыхнул. Краснеть было стыдно. От стыда разгоралось внутреннее пламя. Ничего, сказал он себе, заодно и волосы подсушу, и решительно поменял тему: