Сотня золотых ос (СИ) - Баюн София - Страница 51

Конечно, Рихарда не арестуют и даже не оштрафуют. Он не препятствовал следствию, не покрывал Марш и действительно не знал, зачем приходила Бесси. Но люди с удовольствием выразят свое неодобрение репортами и снизят его рейтинг, и может быть этого будет достаточно, чтобы он не смог переехать. А люди обязательно узнают.

И эти надписи на стенах — если бы Анни зарезали во сне, карабинеры может и не стали бы браться за дело без высокого приоритета. Но из взрывов, надписей и образа девочки с нарисованными веснушками, который Рихард сам и создал, легко было развернуть совсем другую историю.

Он все сделал правильно.

Лицо в отражающем экране было нездорового желтого оттенка. Рихард больше не видел лицо с плакатов, только полного желчи старика, который не побрезговал огрызнуться на сопляка. Так огрызнулся, что перешиб ему хребет.

А все потому что на таких, как Марш Арто нет управы. Она находит малейшие изъяны в системе и пользуется каждым мимолетным шансом все извратить и испортить. Десятки пациентов ходили на терапию именно в гостиную, стояли у проклятого витража, и ни один даже пальцем его не тронул. Только Марш разбила окно и умудрилась покалечиться.

Он тогда пожалел ее — и что теперь?

Теперь умерла Анни, которая хотела остаться в «Саду» и жаловалась Рихарду, что ей страшно. Умерла не потому что так решил Аби, не заболела и не сорвалась с причальной платформы аэробуса. Умерла, потому что ее убила Марш Арто, которую он когда-то пожалел.

Желтолицый старик в отражении понимающе улыбался Рихарду — да, ты все делаешь правильно. Ты представитель системы, хорошей и совершенной системы, ты получил ее одобрение и полномочия.

Ты можешь исправлять ее ошибки.

И вовсе ты не убийца, приятель, ну что ты. Аби ведь не убийца. Он не может быть убийцей, а ты… ты сейчас как он.

Ну улыбнись же, приятель. Ты ведь не хочешь еще раз пожалеть Марш Арто? И тех, кто ей помогал, их ведь никто не заставлял, они даже безумны не были?

Улыбнись, от тебя ведь никто не требует убивать Бесси, которая тебе так понравилась. Эта девочка правда ни в чем не виновата, а та, одноглазая, злая и сумасшедшая виновата еще как, ну что же ты?

Рихарду померещилась угроза в собственном взгляде. Угроза и нарастающее под ней презрение.

Но он так и не улыбнулся.

…

Марш сидела за столом, на котором больше не было экранов. Перед ней были разложены исписанные листы.

Одно письмо — плохо скрываемое сожаление и пожелание счастья. Доброе письмо, слова цеплялись за бумагу непривычно мягко, а буквы выходили округлыми и словно пристыженными своим горьким смыслом. Марш даже не догадывалась, что у нее хватит светлых слов на целое письмо.

Второе — прикрытая официальными формулировками ненависть. Это письмо тоже писалось легко, потому что Марш привыкла быть злой, а то, что ей пришлось унижаться — ну что же теперь, не в первый раз. Можно и так, так-так-так.

Желтоватая бумага из записной книжки — Марш почему-то была рада, что настоящая вещь получила под конец своей жизни еще немного историй. Наверняка потом истрепанную обложку с огрызками листов выбросят. Вместе с остальными ее вещами.

— Освальд? — не выдержала она. Мальчишка сидел одетый, в туго зашнурованных ботинках, и мрачно тер нос.

— А?

— Если я… если я все-таки умру — забери мои вещи, хорошо? Те, что на полке. Все остальное барахло пусть жгут.

— Ты же обещала, что мы сейчас не умрем, — пробормотал он, неловко дергая манжеты белой рубашки. Марш нашла мужскую рубашку, кажется, забытую кем-то из любовников. Это было так давно, что она не смогла бы вспомнить ни лица, ни имени мужчины, который ее носил.

— Мы — это такое хорошее слово, Освальд, — фыркнула она. — Как его ни повернешь — со всех сторон хорошее. Мы не умрем, а я умру. Или ты умрешь. Или мы оба останемся живы. А если умрет один из нас, а через десять или пятьдесят лет умрет второй — то это уже не будет «мы» умерли, ну видишь, как здорово?

— Ты умеешь находить правильные слова, — слабо улыбнулся Освальд.

— Рядом со словом «умрем» только одно слово неправильное, — усмехнулась Марш, заворачивая в белый платок серебристый нож с витой рукояткой. — Сейчас мы будем делать то, что делали раньше, и… прошу тебя — не запори мне… акцию.

— А как мы делали раньше?..

— Я буду злой, а ты стой рядом и делай вид, что все понимаешь. И… Освальд…

— Что?

— Верь мне, хорошо? Если ты мне не поверишь — мы, пожалуй, все-таки умрем.

…

Бесси было неспокойно. Как тогда, ночью, когда пришлось идти на балкон — душно и тоскливо. Словно должно случиться что-то плохое. Аби предложил ей эйфорины, но она не захотела пить. От них болела голова.

— Слово дня — реприманд, — неожиданно сообщил он. — Устаревшее название репорта или случайность, неожиданный поворот.

— Почему? — нахмурилась Бесси. — Дурацкое слово, и репорт, и неожиданность.

Аби немного пошуршал бумагой в поисках ответа на риторический вопрос, а потом совсем по-человечески вздохнул.

В этот момент зачирикали датчики над дверью. Бесси вздохнула с Аби в унисон — наверное тем, кто пришел, не хочется видеть ее расстроенной, они зачем-то другим пришли, но она никак не могла заставить себя повеселеть.

На пороге стояла Марш, а за ее спиной ссутулился рыжий Освальд, почему-то с ужасно виноватым видом. Сначала Бесси заметила, объемный черный сверток, который Марш прижимала к груди одной рукой. Потом — что лицо у Марш снова совсем бледное и несчастное, совсем как когда Бесси сказала ей, что Рихард поссорился с Анни из-за камер.

— Бесси… Бесси, помоги мне, — выдохнула она, и все собственные проблемы тут же показались Бесси чепухой.

Ну конечно она поможет, у Марш и рыжего мальчика по имени Освальд точно случилось что-то очень плохое, такое, чего Бесси и боялась. Только, выходит, это не ее плохое было, а их.

Она молча кивнула, и только потом заметила, что во второй руке Марш сжимает короткое серебристое лезвие.

…

Рихард нашел в себе силы пересмотреть эфир, подготовленный для Анни. Все фотографии и имена были заменены, и в каждом кадре на него смотрели внимательные серые глаза Марш Арто. Он выдержал каждый взгляд — она сама так решила.

Хороший получился эфир. Профиль Марш к нему привязан, на шкале рейтинга — голодная серая пустота. Если хотя бы сто тысяч человек, жалкие сто тысяч зрителей, стосковавшихся по скандалам, сядут смотреть, и если хотя бы половина отправит Марш по паре баллов общественных симпатий — она уже никогда не будет взрывать башен.

Рихард прикрыл глаза.

И все-таки ему было тошно. Он не мог отменить изменения — для этого нужен был второй ключ, который остался у Ренцо. Но Рихард мог просто не выпускать эфиры. Съездить за город еще раз и все отменить.

Не для Марш, конечно. Кто знает, что она еще придумает и кто еще пострадает.

Если бы Даффи до сих пор числился его выпускником — обнуление его рейтинга грозило бы серьезными проблемами. Но ни Даффи, ни Марш не имели отметки выпускников центра. А Освальд и Иви пока имели.

Рихард не хотел их убивать. В мальчишке может взыграть чувство справедливости, у него в карточке до сих пор стояла отметка «импульсивен и склонен к необдуманным решениям». И рядом — «психика пластична, легко поддается влиянию». Он даже сбежать умудрился, это было плохо, но не критично — Рихард видел записи из палаты, скорее всего забился в какую-нибудь щель и там трясется. И не поддается ничьему влиянию.

А Иви даже не знает, что Даффи умер, а уже рыдает так, как будто все поняла. На кой хрен она-то в это полезла?

Рихард вывел на экран трансляцию с камеры из ее палаты. Она до сих пор рыдала, до чего выносливая девица!

Он поморщился и переключил изображение на настройки ее профиля.

Хрен с ней, еще эфир из-за нее переделывать. Порыдает до завтра и в следующий раз будет думать, в каких акциях участвовать.

А мальчишка… мальчишке, в общем-то, тоже незачем умирать. Рихард скоро уедет, а все его прошлое останется.