Белые одежды - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 15

— Дальше меня, пожалуйста, не провожайте, — вдруг сказала Елена Владимировна.

Взглянув на ее строгие брови, он, конечно, и не подумал показать ей свое удивление. Он тут же скомкал все свои пожитки и даже отступил на полшага.

— Я, собственно, и не...

Но Елена Владимировна объяснила:

— У меня гора дел. Надо сходить в магазины. А потом я иду к Тумановой. Сегодня я варю ей борщ.

«Вот этого бы не следовало ей говорить, — почему-то шепнул ему отдаленный голос. — Никто не требовал от нее таких уточнений».

— Превесьма... — сказал полушутливо и, как на шарнире, повернулся было, чтобы идти. Но она стояла с протянутой рукой. «Все еще катапультируетесь?» — говорило ее лицо.

Он пожал ей руку. «Я ведь катапультировался еще вчера, — ответила его изогнутая бровь. — Сейчас я стою на твердой земле, вдали от всяческих летательных аппаратов».

И он пошел, не оглядываясь, к парку, туда, где розовели вдалеке стены институтских зданий.

Он вошел в комнату для приезжих и увидел там своего «главного». Василий Степанович сидел на койке и закусывал. Перед ним на стуле была расстелена газета, на ней он расположил сваренные еще дома крутые яйца, растерзанную селедку, измятые в чемодане домашние пирожки. Тут же лежала книга Энгельса «Диалектика природы».

— Давай, подсаживайся, Федор Иванович, — сказал он. — Поможешь дошибать припасы, а то завоняются. Москва сейчас будет звонить. Докладывать буду Касьяну про наши успехи.

Федор Иванович подсел и взял пирожок.

— Понимаешь, Федя, — Цвях ел, энергично двигая всем лицом. — Понимаешь, смотрел я на тебя сегодня. Здорово ты знаешь свое дело. Здорово, ничего не скажешь. Правда, иногда ловлю себя: чем же кончится такая наша ревизия? Я бы один всех бы подряд одобрил. И Ходеряхина этого, и Краснова. Здорово ты их накрыл. Как они до сих пор держались? У меня, конечно, знания не то, что у тебя. Я практик. Доктора мне дали за результаты. Мне дед мой и отец — они были любители-селекционеры — столько оставили материалу, столько всего наоставляли, что мне и делов было — только осваивай да выдавай подготовленные почти за сто лет сорта. Две яблони у меня уже давно районированы. А ведь и это далеко не все. Ну, а научное обоснование — тебе-то покаюсь — академик Рядно и Саул мне приделали. Саул этот, ох, и языкатый, сволочь, не дай бог к нему под горячую руку попасть. Ни одного живого места не оставит.

Задребезжал телефон. Цвях схватил трубку и, вытирая рот, покраснев, вступил в переговоры с Москвой.

— Ай?.. Да-да! Заказывал. Повторитя, барышня... Ай? Академик Рядно? Касьян Демьянович?

— Я тебе говорил, — как комар, запищал в трубке ответный голос, и Цвях чуть отвел ее от уха, чтоб слышал Федор Иванович. — Какой я тебе Касьян? Кассиан Дамианович. Ну-ка, повтори...

— Кассиан...

— Я ж тебе говорил! — академик загоготал весело. — Хоть я и народный, а имена у меня византийские. Императорские. Вот так, Вася. Ну, докладывай, как там наш молодой...

— Ой, не говорите, Кассиан Дамианович! Молодой, да ранний. Чешет так, что пыль и перья... С первой встречи, как даст... Нотацию им провел, мозги на место поставил. Ну, а сегодня работы смотрели. Нет, нет, формальных генетиков пока не трогали. Тут же с наскоку не возьмешь — надо присмотреться. Но Федя нанюхает, он крепко берет. Дело зна... Ай? Двоих наших пришлось... Окоротили. Чистая фальсификация. Да они и сами понимают, растерялись. Оглоблей хотели в рот заехать, думают, пройдет... Ходеряхин и Краснов...

— Странно, — пропищала трубка. — Ну да... Они согласились?

— Тут соглашайся не соглашайся, Кассиан Дамиановнч... Знаешь, когда за руку схватят, а в руке-то краденый кошелек...

— Ну, ладно. Только расстроил... Хотя, материалы все равно поступят ко мне. Посмотрим. Ну а как вейсманистов, еще не щипали?

— Завтра с утра.

— Ну, давай...

Цвях положил трубку. И сразу же телефон опять зазвонил.

— Кого еще черт несет, — недовольно проговорил Василии Степанович и поднес трубку к уху. — Алло!

— Меня! — отозвался вкрадчивый, но звонкий голос. — Меня несет черт, Василий Степанович! Как там Федяка, на месте?

— Здравствуйте, Антонина Прокофьевна! — Федор Иванович перехватил у него трубку. — На месте, на месте!

— Здравствуй, Федяка. Это я тебе решила позвонить. Думаю, дай-ка передам ему, что про него в институте дамы говорят. Хочешь знать? Там есть такая Шамкова. Анжелка. Аспирантка. Она тебя приметила и говорит другим кафедральным дамам: «Вот этот, который приехал нас проверять. Заметили, какой он корректный, обходительный, какая выдержка, такт. Ну, настоящий педант!».

Федор Иванович рассмеялся было, но что-то перехватило ему горло. И он, выждав для приличия паузу, спросил легким голосом:

— Ну как, хороший борщ вам сварила Елена Владимировна?

— Не то слово. За уши не оттянешь. Вот только что кончила обедать. Ты знаешь, когда он постоит суточки, настоится — ложку проглотишь!

— Вот и дали бы постоять!..

— Сколько же ему стоять? Вчера ведь варила...

— Та-ак... А что варила сегодня?

— Сегодня ей нечего у меня делать. Ты что, шпионишь за нею? Федяк!

Федор Иванович не мог прийти в себя от разочарования. Стоял с трубкой у уха и гладил себе голову.

— Ты куда запропал?

— Да не запропал, тут стою...

— Слушай-ка, есть хорошая идея: пригласи ее в кино! Ты очень строгий ревизор? Можно тебе?

— А что?

— Только молчок, хорошо? Ей нужно с тобой поговорить. Они там, бедняги, что-то предчувствуют...

— О сухарях, что ли? Уже поговорили.

— Да? Какой же ты молодец у меня! Я ей так и сказала: не бойся, его надо прямо спросить, он темнить не будет, это не в его натуре.

— Да-а... — сказал Федор Иванович. — Да-а... В общем, все так и должно быть...

Положив трубку, Федор Иванович опустился на койку рядом с «главным».

— Ты что? — спросил тот, глядя на него с подозрением.

— Да так как-то, Василий Степанович. Катапультироваться надо...

На следующий день к девяти часам они подошли к оранжереям. Они вошли в ту же дверь, что и вчера, окунулись в теплынь, и так же встретила их настороженная группа человек в восемь, и среди них, как всегда, несколько угрюмый Стригалев, совсем плоский в своем халате, и Елена Владимировна, устремившая на Федора Ивановича сияющий лаской взгляд. Все поздоровались, и, как вчера, завязался непринужденный, полный напряжения разговор.

— У ректора, вернее, у Раечки, секретарши, книжечка интересная лежит, — негромко и между прочим обронил Стригалев.

— Я думал, железнодорожное расписание, — Федор Иванович посмотрел на часы. Надо было начинать.

— Раскрыл, — продолжал Стригалев, — внутри тоже как расписание поездов — столбцы. Вроде со станциями и полустанками. А потом смотрю: батюшки-светы! Это фамилии! И знаете, что оказалось? Нет, не угадаете. Приказ министра Кафтанова об увольнении профессоров и преподавателей, как там сказано, «активно боровшихся против мичуринской науки».

Федор Иванович опустил голову.

— Ваш институт тоже упомянут?

— У нас же еще ревизия не кончилась, — вставил статный Краснов, слегка выпятив фарфоровые глаза наглеца. — Данные про вас еще не поступили.

Все сразу смолкли от его бестактности. Федор Иванович покраснел.

— Тебе-то, товарищ Краснов, ничто не грозят, — сказал Цвях. — Ты же мичуринскую науку вон как поддерживаешь...

«Ну, мой главный! Ну, штучка!» — повеселев, подумал Федор Иванович.

Так поговорив, все прошли в глубь оранжереи. Здесь, на стеллажах, стояли горшки и ящики с разными растениями, и он сразу узнал высокий ветвистый стебель красавки с несколькими колокольчатыми фиолетово-розовыми цветками.

— Чей это ящик? — спросил Федор Иванович, сразу заинтересовавшись.

— Это мое творчество, — снисходительно к самому себе сказал Стригалев. — И дальше все мое, Елены Владимировны Блажко и аспирантов.

— А что у вас здесь делает «Атропа белладонна»? — Федор Иванович не отходил от красавки, он сразу почуял интересный эксперимент.