Белые одежды - Дудинцев Владимир Дмитриевич - Страница 147

И все они коротко хохотнули, все трое.

— Смело, смело, — сказал Киценко, любуясь Федором Ивановичем.

— За побег из-под стражи... — начал его сосед.

— А я не был под стражей. Только догадывался, что должны... А к тому же у меня было на руках дите, за которое я нес ответственность. Перед народом.

— Рискованная была игра... — заметил сосед Киценко.

— Это была не игра.

— Но риск. Вы довольно смело действовали.

— Риск был равен нулю.

— Что-то новое...

— С того момента, как я узнал, что мною пристально заинтересовались ваши товарищи, риск перестал существовать. Гамлет узнал, что он оцарапан отравленной шпагой. И спешил использовать оставшиеся часы для доброго дела.

— И удалось это Гамлету? — спросил Киценко.

— Сначала думал, что удалось. Но, как оказалось недавно, не до конца. Может и рухнуть.

— Мы к этому вернемся. Скажите вот что... — Киценко тонкими, чуть дрожащими белыми пальцами отвернул страницу, заложенную полоской бумаги.

Федор Иванович заметил эту дрожь, и сразу ему стало трудно дышать.

— Вот такой есть вопрос, — продолжал Киценко, выждав паузу. — Когда вы пустились в бега... Когда вы сели в этот грузовик... Помните? У вас с собой было оружие. Где вы его взяли и где оно сейчас?

— Рука это была! Моя рука! — не слыша себя, закричал Федор Иванович. — Я ее держал за пазухой. Болело же отчаянно! Держал и посматривал на этого шофера. Боялся его. Как вы сейчас смотрите на меня... И он смотрел. Видно, передалось. И моя рука превратилась в страшный бесшумный пистолет. Вы же, наверно, когда допрашивали этого шофера... Спросили, наверно: было ли у мужика оружие?

Двое по ту сторону стола стесненно, коротко засмеялись.

— Не мы допрашивали, — сказал Киценко. — Но вы нас не убедили.

— Вот же, вот... — теперь Федора Ивановича почему-то охватывало, как тяжелый хмель, незнакомое раздражение, он сдерживался. — Вот же справка! — привстав, он выдернул из заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку. — Из больницы. Читайте, тут все сказано. Про оружие... Два месяца лежал. Ребра поломал, когда кувырком катился от ваших помощников. От добровольцев... Напичкали мозги врагами народа, шпионами и вредителями, схоластами всех мастей...

— Если и есть чья вина, то не нашего учреждения. Академики ваши трусливые напутали.

Оба замолчали, наклонились к бумажке. Рассматривали угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.

— Вы отдаете нам эту справку? — спросил Киценко. Федор Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада, он рвался высказать им все.

— Говорите, академики... Академики! Неужели стыдно признаться? А вы, чего же вы... Решать научные споры... с помощью вашего карающего меча?

Оба внимательно на него смотрели. С того момента, как они прочитали больничную справку, что-то изменилось в них. Призрак шпионского оружия растаял, и они повеселели.

— Федор Иванович... Мы рекомендуем вам забыть эту главу в вашей жизни... — посоветовал Киценко. — Забудьте! Партия навсегда осудила эти вещи. Решительно отвергла подобные нарушения законности.

— Верните мне сначала жену, — прозвучал в ответ тихий, глухой голос с новыми, недобрыми нотками. — Хоть скажите, жива она или нет? Где она?

— Вот так, Федор Иванович... Рекомендуем забыть эту главу, — сказал второй. — И можете побриться.

— Разве вы женаты? — спросил Киценко.

— Моя жена, Елена Владимировна Блажко еще тогда... Со всеми...

— Свидетельство о браке, — сказал Киценко и протянул руку.

— Свидетельства нет.

— Вот так... Мы вам ничего не скажем. Недолго осталось ждать.

«Как же! Забыть главу!» — хотел закричать Федор Иванович, но вдруг вспомнил свою главную задачу. Даже не вспомнил, а просто эта задача совсем без участия мысли усмирила его, и он мгновенно изменился, стал тем задумчивым человеком, который многому научился и держал прямоту высказываний под строжайшим автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту перемену. Молчали. Дали завершиться превращению.

— Вот так, Федор Иванович... — сказал еще раз второй. А Киценко решил открыть новую тему.

— У вас на руках было чужое дите, как вы выразились...

— Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите... Я вырастил там за это время вот такого юношу... — Федор Иванович достал из конверта и положил на стол подписанное Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый сорт. — Это один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его уже нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются кровью...

Федора Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком по столу, и те двое по ту сторону, почувствовав это, подобрались.

— Лишили страну ученого, который давал сорта! Вредительство, между прочим. Чистейшее. Вот что надо было видеть!

— Эмоции, — сказал Киценко, глядя в сторону. — Эмоции.

— А почему в справке нет вашей фамилии? — поинтересовался второй.

— Моя роль тут не так велика. Когда вы его брали, сорт уже был...

— Где?

— У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне...

— Брали его не мы... — сказал Киценко.

— Ну да, знаю. Ассикритов.

— Ассикритов, между прочим, в отставке.

— То есть, на генеральской пенсии, вы хотите сказать? — поправил его Федор Иванович. Второй развел руками:

— Генералу не дашь пенсию капитана. Мы хоть на пенсию проводили. А ваш академик...

— Не в наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм, — перебил Киценко. — Вот над чем подумайте хорошенько. — И сразу остановил себя, замолчал.

— Значит, вы... — не смог унять любопытства второй. — Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?

— Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед человеком... Перед двумя, тремя... Которым вы незаслуженно... Жизнь которых после встречи с вами пресеклась... Не было такого? У меня было. И есть до сих пор.

— А где вы работали?

Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих, быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей перемены в жизнь.

— Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы, — сказал он. — Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую жизнь легко. Портить — это как пух. Невесомая вещь. А искупать вину — это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые даже смеются, — добавил он. Ему показалось, что в глазах второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба смотрели внимательно и строго. — Ну вот я и поставил себе... Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...

— Был конкретный человек? — спросил второй.

— Двое. Первого помог... Отправить... Второго хотел спасти. И не успел. Не сумел...

— Это вы о Стригалеве? Да... Не успели... — задумчиво подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. — И вы, значит, ради этого на все пошли? — тихо продолжал второй. — Ведь вы на все пошли, на все!

Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович молчал.

— Нестандартно поступили... — почти шепотом проговорил Киценко.

— Таких людей... нестандартно поступавших, между прочим, было много, — сказал Федор Иванович. — Если начать считать...

— Да, мы знаем, мы знаем... — второй еще больше затуманился.

— Между прочим, и Михаил Порфирьевич...

— Вы с ним были знакомы? — загорелся Киценко.

— Хотелось бы сказать не «был знаком», а просто — знаком. Слово «был» не оставляет надежды...

Киценко поднял руку, мягко останавливая его.

— Мы были друзья, — продолжал Федор Иванович. — У нас начала складываться такая дружба... Потому что первый раз в жизни я встретил такого... Я ведь что хотел... Я хотел сказать... Даже подчеркнуть... Что такие люди даже в то время были и в вашем учреждении.