13 мертвецов - Гелприн Майкл - Страница 19

Дмитрий боялся взять на себя обузу в виде заботы о родном человеке, дистанцировался от отца и за это поплатился. Сутки терзаемый совестью, он был измотан и теперь уже сомневался, что отец… покойник действительно передвигался. Но он верил в то, что папа его простил, и, пожалуй, это самое главное. Вот только он сам не спешил себя прощать. Он знал, что все проходит. Скорбь не пройдет совсем, но не будет такой жгучей. А вместе с этим и придет собственное прощение. Ведь что человек умеет делать лучше всего, так это искать себе оправдания…

Дима воткнул в рыхлую землю венок. Расправил черную ленточку – «Отцу от сына и дочери» – и повернулся к Ирине. Лицо без косметики, припухшие веки. Он нечасто видел ее такой. Он вообще не видел ее такой. До сегодняшней ночи, как оказалось, он не видел многого. Ира пошла к дороге. Дима постоял у креста какое-то время, расправил концы полотенца, скинул травинку с фотографии отца и пошел вслед за женой. Они сделали все, что на данный момент от них требовалось. И Дмитрий знал, что папа был бы доволен.

От дороги Дима махнул рукой в сторону могилы отца, будто прощался с кем. Теперь он понял, какая обуза угнетала его больше всего. Гложущая его совесть, злость на теток, на себя. Обида и безысходность. Сейчас ничего этого не было. Отец скинул с его плеч этот груз.

Дима нагнал Ирину и обнял ее. Она склонила голову к его плечу. Какое-то время они постояли и, обнявшись, пошли с кладбища. Теперь они оба знали, как назовут своего сына.

Дэн Старков

Большое человеческое спасибо

За окном царила ночная тишина – противная, звенящая. А может, это в ушах звенело.

Оперуполномоченный Русанов, в миру Саня, Санек, а по большим праздникам и Александр Павлович, скорчился под раковиной туалетного умывальника. Тело била гадкая дрожь, глухо стучали зубы. В руке был судорожно зажат табельный «пээм», но надежды на него было мало. Еще каких-то пять минут назад на глазах оперуполномоченного впустую высадили целую обойму.

Сквозь звенящую тишину постепенно пробивались влажные, жадно чавкающие звуки. Это гражданка Зосимова И. П., 1975 года рождения, обгладывала майора Худоногова. Худоногов уже не хрипел – видимо, наступил болевой шок, приведший к потере сознания. Хотя майора уже попросту могло не быть в живых.

Некстати пришло на ум, что начальник по смене имел раздражающую привычку долго и живописно жаловаться на многолетний геморрой. Что ж, теперь он явно отмучился.

В голове оперуполномоченного Русанова тупым молотом бились всего два слова – «трындец» и «сука». Короткие и емкие, они точно расшвыривали обрывки ошалелых мыслей, не давали собраться во что-то хоть более-менее связное.

Оперуполномоченный прислушался к чавканью в коридоре и сглотнул мерзкий ком в горле. Рубашка прилипла к спине, пропитанная ледяным потом. Брюки тоже были влажными, и оставалось лишь надеяться, что тоже от пота.

«Трындец… сука…» – монотонно отдавалось в мыслях.

Насчет «трындеца» было, в принципе, понятно. Выход из сложившейся ситуации виделся только один – вперед ногами и то если они останутся.

А вот насчет «суки»…

В коридоре чавкнуло громче, сильнее, и по загривку Русанова пробежала дрожь.

Похоже, они были сами виноваты.

– Зырь, Санек, – подмигивает, осклабившись, младший лейтенант Полуян. – Опять училка приперлась, – он давит смешок, и на Саню веет ароматом «Примы». – Щас снова плакать начнет.

Рост у Полуяна, он же Сергеич (в лицо) и Глист (за глаза), длинный, да только плечики узкие и физиономия какая-то мелкая. Жесткая щетина и вечный запах «Примы» симпатии не добавляют. В плане карьерного роста – тоже ноль перспектив: как разжаловали пару лет назад за пьяный махач в шашлычной, так и застрял в младших лейтенантах, и, похоже, крепко застрял, надолго.

Стремный он, Полуян. Но это и понятно. Что ему всех любить и жаловать, с такими-то жизненными фортелями.

Сане скучно, и ладно бы просто скучно, так и настроение поганое донельзя. Любимый клуб вчера опять влетел в дерби да еще и всухую, и теперь соцсети переполнены народной желчью в адрес «мусоров». Плюс ноет зуб уже второй день, и, похоже, избежать визита в поликлинику все-таки не удастся. Про суку-Машку и ее истеричку-мамашку вообще лучше не вспоминать – пусть катятся на хрен, шкуры, что молодая, что старая.

И вот вдобавок еще эта Зосимова Ирина Петровна, сорока с хреном лет. Учитель русского языка и литературы из родной для Санька школы. Сам-то он ее не застал, да и она вроде как в началке работает. Тихая, скромная серая мышь в больших очках на пол-лица. Классика жанра.

Осенняя хмарь, но безветренно, кондеры уже не работают, да и вечером в дежурке тихо. Сане хорошо слышен лепет из соседнего кабинета.

– Вы извините, Семен Владимирович… – тихий, жалкий шепот. – Но, может быть, повлияете… Вы же, все-таки… – и дальше совсем уж сбивчиво, совсем моляще.

– Пошлет ее Худой, – азартно выдыхает Полуян. – Как в прошлый раз. – Он подмигивает, ухмыляясь. – Хочешь, на косарь забьемся?

Саня дергает плечом – отвали, мол. Смысл забиваться, если все и так понятно?

Майор Худоногов в кости широк и брюхо имеет немалое, своей фамилии вопреки. До пенсии ему – всего ничего, вот и перебрался в дежурку, в покое и без лишней нервотрепки досиживать. Выглядит представительно, говорит веско, смотрит с превосходством – чего еще надо? Такой и панику родителей осадит, и на бомжика поддатого страху наведет, и фаната футбольного успокоит. Эмоций, правда, не показывает никогда, точно Терминатор, жиром заплывший, – ну да это до тех пор, пока о геморрое своем любимом речи не заведет.

Вот и сейчас Саня прислушивается, майор втолковывает что-то училке, что-то про внутрисемейные разборки и снисхождение к мужским слабостям; она всхлипывает, а он давит свое – неуклонно, как танк.

– В прошлом году, тебя тут еще не было, он так одну мамку перемог, – шепотом сообщает Полуян. – Девка у нее, выпускной вроде класс, к подруге на вечеринку пошла и домой не вернулась…

Свистящему шепоту Глиста диссонируют высокие ноты. Училка плачет навзрыд. Но голос майора не повышается ни на йоту.

– Капец, Санек, ты бы слышал, какой тут концерт нам мамка двое суток закатывала, – ухмыляется Полуян. – А Худому похрен – дождитесь, мол, трое суток, потом пишите заявление. Она там и рыдала, и в ногах валялась – без толку. – В прокуренном шепоте лейтенанта сквозит плохо скрываемое злорадство. – Не, ну а че, реально? Может, малолетка хахаля где подцепила да на дачу к нему махнула, а нам, значит, еще пупок надрывать вхолостую?

– Так и чем закончилось-то? – рассеянно спрашивает Саня, подбрасывая на ладони вот-вот готовый разрядиться телефон.

– Да грибники ее нашли, – неохотно цедит Полуян. – Как раз на третий день в лесополосе. Видать, хахаля цепанула да характерами не сошлись.

Из кабинета начальника смены слышен звук с трудом отодвигаемого стула. Робкие, неуверенные шаги по коридору постепенно затихают. Полуян зевает до щелчка в челюстях и отправляется в курилку. Саня вспоминает, что забыл зарядку в секретере, и матерится вполголоса. В кабинете Худого – ровная, равнодушная тишина, лишь компьютер гудит монотонно.

Оперуполномоченный Русанов кое-как утвердился на неверных ногах и, стараясь не дышать, добрался до окна.

Окно было высоким – без лишнего шума не допрыгнуть. И узким – допрыгнув, не протиснуться.

Гражданка Зосимова И. П. неаппетитно поглощала майорские внутренности в коридоре. В принципе, туши Худоногова ей могло хватить и до утра, а потом…

Что будет потом, Саня не представлял.

Утром их должны были сменить – он еще предвкушал возможность выспаться наконец от души. Но теперь… Он понимал, что у сменщиков с собой табельное оружие, что под градом пуль даже дохлая училка вряд ли выстоит, но кто сказал, что она станет покорно ждать расстрела?