Николай I. Освободитель (СИ) - Савинков Андрей Николаевич - Страница 7

— Да… Трое… — Немного растерявшись от моего напора ответил воспитатель.

— Поверьте, сделать их жизнь ужасной, так чтобы они прозябали в нищете и ни одна собака не подала им руку, вполне во власти великого князя и брата государя. Вы мне верите?

— Д-да… Ваше высочество, я бы никогда… Я даже и не думал… — Такого поворота Ламсдорф явно не ожидал.

— О сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И опыт — сын ошибок трудных,

И гений — парадоксов друг,

И опыт — Бог-изобретатель. — Чего это меня на поэзию пробило, я сам не понял. Всплыли почему-то ненаписанные еще строчки в голове, и показалось, что они к месту.

— Понятно, — выдавил из себя окончательно сбитый с толку воспитатель.

— Ну вот и ладушки, — кивнул я, беря в руки книгу и показывая всем видом, что разговор окончен.

С тех пор отношения наши несколько изменились. Генерал не перестал быть тупым служакой, и не обрел внезапно педагогического таланта, однако практически перестал цепляться по мелочам, видимо признав в душе, что его работа тут особо не требуется.

Глава 3

Предвестником скорых изменений в политической жизни страны стал переезд наш в недавно построенный Михайловский замок. Похожий на средневековую крепость дворец был воплощением всего того, что так любил Павел: рыцарства, дисциплины и милитаризма. Михайловский был еще не до конца закончен внутри, однако император, чувствуя сгущающиеся над ним тучи считал, что в новопостренном, стоящим как бы немного отдельно от других строений в отличии от того же Зимнего, дворце ему будет безопаснее.

Переезжали зимой, в спешке. На новое место жительства было перевезено только самое необходимое, что применимо к императорскому двору все равно означало хренову тучу вещей. Дворец был плохо протоплен в комнатах стояла постоянная сырость, с которой почему-то пытались справиться, раскладывая на подоконники горячий хлеб. Якобы он должен эту саму влагу из воздуха вытягивать. Мои же попытки объяснить график зависимости относительной влажности воздуха от температуры естественно ни к чему не привели: Павел мнил себя императором-рыцарем и, как я понял, считал, что жарко протапливать помещения дворца не нужно. Это де нанесет урон его мужественности. Страшно даже представить, какие у Павла-ребенка были психологические травмы, приведшие в итоге к таким тараканам в голове.

Точной даты дворцового переворота приведшего к смерти Павла и воцарению на престоле Александра я, разумеется, не помнил. Собственно, не помнил я даже года, имея в качестве «опорной» точки 1804 год и Аустерлиц, где одним их командующих был именно Александр в статусе императора. То есть смена монарха, по изначальным прикидкам должна была состояться где-то 1801–1802 годах и переезд Михайловский, собственно, и стал тем сигналом, оповещающим о скорых изменениях. Тут я отлично помнил из своей поездки в Питер в десятом классе, что в новом дворце Павел прожил не долго. Сколько точно, я опять же сказать бы поостерегся, но не больше полугода точно.

В ту ночь я проснулся оттого, что меня аккуратно, но настойчиво трясли за руку. С трудом разлепив глаза — не смотря на взрослое сознание, тело было вполне детское и ему требовался каждодневный полноценный десятичасовой сон — я огляделся и попытался понять, что именно происходит вокруг.

Возле моей кровати стояла взволнованная графиня Ливен, подруга мамА и сначала моя, а потом и Михаила главная воспитательница.

— Вставайте, ваше высочество, — безапелляционно приказала графиня, делая знак маячившим у дальней стены нянькам, которые тут же бросились меня одевать. Я не сопротивлялся, в обычные дни, вот это вот барство меня раздражало до последней крайности, благо даже четырехлетний ребенок вполне способен одеться самостоятельно, но в этот раз я еще не проснулся и потому отдал себя в руки «профессионалов».

— Что случилось? — Немного придя в себя, задал я графине самый главный вопрос.

— Ничего не случилось, ваше высочество, — немного помедлив ответила Шарлотта Карловна. — Мне нужно отвести вас к матери.

В этот момент, у меня в голове как будто щелкнуло, я наконец понял, что произошло. Это была как раз та ночь, когда заговорщики с табакеркой добрались до тела императора. И именно в этот момент я начал реализацию плана, который обдумывал все четыре года, пребывания в детском теле. Мне нужно было заработать больше влияния в том числе и на Александра и это был мой шанс.

— Они это все-таки сделали? — Я картинно покачал головой. Няньки упаковали меня в уменьшенную копию формы измайловского полка и теперь мы с графиней шли коридорами Михайловского замка в сторону покоев императрицы. Вернее, теперь уже вдовствующей императрицы. Ничего не поделаешь, такова жизнь: король погиб — да здравствует король.

— Что? — Не поняла графиня, отвлеченная своими мыслями.

— Я говорю, что они все-таки убили отца…

— Откуда ты… — Графиня аж остановилась посреди коридора, и в изумлении уставилась на маленького ребенка в военной форме. — Кто тебе сказал?

— Мне было видение, — я еще раз пожал плечами, как будто это дело само собой разумеющееся и происходящее со всеми и двинул дальше в направлении покоев мамА: дорогу я понятное дело знал. — Когда я молился в часовне.

— И что ты видел? — Очень осторожно спросила Шарлотта Карловна, — догнав меня и вновь взяв за руку.

— Не думаю, что могу вам это рассказывать, — я мотнул головой. Можно сказать, что первый шаг сделал, и рыба заглотила наживку по самые жабры. Теперь информация о моей необычной осведомлённости не пройдет мимо матери и Александра. — Это дела внутрисемейные, даже если это убийство императора.

— Замолчи! — Взвизгнула пожилая уже женщина, чувствуя, что вступила, но очень тонкий лед, — не было никакого убийства! Его императорское величество умерло от естественных причин.

— Ага, — скорбно усмехнулся я, — от апоплексического удара табакеркой в висок. Молчу-молчу!

Последнее я добавил, глядя как графиня вся аж покраснела от возмущения, смешанного с удивлением. Впрочем, вероятнее всего подробностей произошедшего она и сама не знала, поэтому последняя шутка пропала даром.

Дальше события вновь понеслись вскачь, никак не завися от маленького великого князя, которого Мария Федоровна зачем-то потащила с собой посреди ночи в Зимний дворец. Видимо нахождение в Михайловском, в месте убийства императора было для женщины, которая скорее всего либо догадывалась о заговоре, либо вообще благословила его, совсем нестерпимым.

Возле ворот дворца стройными линиями стояли солдаты в мундирах Семеновского — синие оторочки карманов, погон и другие мелкие детали — полка. При виде императрицы они попытались было отдать честь, однако плачущая женщина только шикнула на них и скорым шагом прошла к поданной карете.

Лошадиные копыта застучали по брусчатке и экипаж проехав по Садовой свернул на Невский. Город, казалось, не спал, разбуженный необъяснимой тревогой. Большое количество военных патрулей могло подсказать даже совершенно несведущему в политике обывателю, что происходит нечто выводящее за привычные рамки. Впрочем, учитывая количество уже свершенных и еще предстоящих переворотов и революций, произошедших в Питере, рамки это были достаточно широки.

— «А уж столько просто покушений на государей было в этом городе…», — мысленно добавил я, пытаясь не уснуть с покачивающейся на брусчатке карете. — «То ли еще будет».

Зимний тоже гудел как растревоженный улей. Семеновцы, выглядящие совсем не по-гвардейски ошарашенно и даже как будто небрежно и здесь стояли чуть ли не у каждой двери. Мы поднялись по лестнице и направились в сторону покоев мамА, меня вели за руку. За каким чертом было поднимать с постели четырёхлетнего ребёнка мне было решительно не понятно.

Люди мелькали, входя и выходя как в каком-то диком человеческом калейдоскопе. Обилие ярких разноцветных мундиров, шитых золотом, еще более ярких увешанных кружевами и прочей гадостью, название которой я не знал ни в прошлой жизни ни в этой, платьев; духота — окна по зимнему времени держали закрытыми — и обилие перемешивающихся между собой парфюмов; общая тревожная атмосфера, все пытались говорить шепотом, однако порой откуда-то раздавались то подозрительные всхлипывания, то командные — военные во все времена разговаривают одинаково — окрики — все это сбивало с толку, вызывало лёгкое головокружение и даже тошноту. Покои мамА в эту ночь — последнее место, где я бы хотел находиться, однако выбора особо не было. Во-первых, меня никто не спрашивал: графиня Ливен все так же крепко сжимала мою ладонь в своей, как будто искала в руке маленького четырехлетнего человека, недавно поразившего ее своей осведомленностью и рассудительностью, какую-то опору. Опору, которой империя лишилась этой ночью потеряв Павла и которою в новом императоре — Александре — ей еще только предстояло обрести.