Выстрелы с той стороны (СИ) - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 63

Да, жители холмов — странный и неосторожный народ. Впрочем, возможно она считает, что раз уж Бондарев мне обязан, то и я для него безопасен…

— Мне должно нравиться?

— Любопытство тоже сойдет, — Майя снова легла. — Женщины тщеславны. Только убери микроскоп.

— Вообще-то это перископ. Попробую втянуть, — пауза, — вместе с ассоциациями. А со мной ты работаешь тот же номер?

— Это не номер. — Майя погладила свежий шов на его плече. — Ты и в самом деле мне интересен и приятен. Весь. От носа до хвоста. В том гараже… ты бы стрелял. Не ради меня — ради себя. Но мне и так нравится:

Она помолчала и добавила.

— Наверное, я нечаянно сделала тебе врага.

Ганжа? Подожди-ка. Я там был. Я видел, как он просил Майю. Он — просил. А она — отказала. И я не старший, так что особой разницы в статусе между нами нет. Какой же он должен был сделать вывод? Если он пойдет наводить справки, а он такой, что может, — вывод будет примерно следующим: мы стали любовниками — или, по меньшей мере, она мне приглянулась — еще там, в тюрьме, доля правды в этом, кстати, есть, и я, используя властные полномочия, ее вынул, заодно разогнав по углам всех обидчиков помельче и отправив Старкова на луну. То есть, сделал для нее то, чего не сделал он. М-да. А я ему еще про посттравматический шок объяснял. Какая прелесть. Впрочем, если подумать, очень неплохо получилось. Очень. Плохо то, что вышло оно случайно.

— Хорошо, что ты дала подписку о неразглашении.

Майя удивленно вскинула бровь.

— То, что я дурак — государственная тайна.

— Ты не дурак, — вздохнула Майя. — Ты просто нездешний. Бака-гайдзин.

А вот тут ты не права. Я не нездешний. Я отсюда. Просто фон проявляется медленно, как на старинной фотографии. И это очень хорошо.

— Ты хорошо знаешь японский?

— Я знаю много разных слов на разных языках. Я, как и ты, любопытна.

— Попробуем еще раз?

— Мы оба сегодня работали, — сказала Майя. — Ты действительно хочешь? Я-то завтра досплю.

— Я еще как минимум сутки в отпуске.

— У вас бывает отпуск? — деланно удивилась Майя.

— Иногда, — он поддержал игру. — Идёт себе операция, идёт, и вдруг бах — ты уже в отпуске.

— А. Гадкий мальчик, опять царапина, — она провела пальцем вдоль самого длинного шва, потом сделала истерические глаза: — Молчи, тебе вредно разговаривать!

Целоваться, смеясь, неудобно — поэтому они не целовались.

_________________

[1] Покровитель гейши

[2] «Старая седая женщина» (sean-bhean bhocht) — поэтическое имя Ирландии.

[3] Впечатлен, но не тронут (англ.).

Иллюстрация. Отрывок из статьи Е. Глумовой «Русские гейши: феномен эпохи победившего феминизма?» в журнале «Эхо»

Из раздела «Предыстория: непрошеный матриархат»

…Отношения между полами, сформировавшиеся в ходе Полночи, можно охарактеризовать как «непрошеный матриархат». С одной стороны, мужчинам навсегда пришлось расстаться с представлением о женщинах как о «слабом поле». С другой стороны, женщинам пришлось волей-неволей отказаться от культивируемой слабости, которую отождествляли со словом «женственность» на протяжении почти всей человеческой истории. В условиях пандемии орора, когда мужчина, прошедший пубертат, полностью зависел от гормональных депо, а женщина могла уберечься, только постоянно беременея и рожая, и при этом — не отрывалась от производства, сельского хозяйства, военной службы, слабость нельзя было себе позволить. В условиях дефицита мужчин, сравнимого только с «военной ямой» 1939–1945 гг., и при этом насущной необходимости спасаться от инфекции «бабушкиным способом» пришлось отбросить миф о том, что женщина есть начало пассивное, ожидающее, мужчина же — активное, вожделеющее. Этот миф и без того был изрядно подорван к началу 21 столетия, но в эпоху, когда пассивное ожидание стало буквально «смерти подобно», его отшвырнули как ненужную ветошь.

Примечательно, что орор не задерживался нигде дольше, чем на полгода, но социальные изменения, пришедшие следом, по радикальности превосходили все известное нам — начиная с тех времен, когда женщины впервые обрели право голоса.

(…)

Образ русской женщины той эпохи запечатлен на плакате «Неженских профессий нет», известном также под названием «Ковшевая Катя». Плакат сознательно повторяет знаменитый рисунок Норманна Рокуэлла «Рози-клепальщица», с той разницей, что Ковшевая Катя, в отличие от Рози, не ест ланч, а кормит грудью своего ребенка, к которому пришла в «материнский час» в заводские ясли. Плакат, при нарочитой композиционной схожести, вызывающе докуметален: реальной Рози никогда не существовало, это собирательный образ американских женщин-работниц времен Второй Мировой, а вот Екатерина Андросова действительно была ковшевой на Челябинском сталелитейном заводе.

Как известно, Норманн Рокуэлл скопировал позу Рози с изображения пророка Исайи (работа Микеланджело в Сикстинской капелле), противопоставив тем самым созерцательное лицо и праздную позу мужчины-пророка женской фигуре, полной энергии и задора. Евгений Пелых, фотографируя Андросову, попросил ее принять схожую позу, но лицо модели снова стало созерцательным, а поза расслабленной, отдохновенной: «материнский час» действительно был драгоценным моментом отдыха для женщин, работавших у раскаленных ковшей. А присутствие младенца в кадре начисто заставляет забыть о Микеланджело даже тех, кто хорошо знаком с его Исайей, и обратиться к образу Мадонны, тысячелетней ролевой модели женственности в нашей культуре. На второй половине плаката Пелых снова делает совершенно сознательную отсылку к знаменитой картине Энгра «Жанна Дарк при коронации Карла»: Катя держит в руках кислородное копье, ломкий силуэт защитной спецодежды напоминает доспех. Идеологический посыл очевиден: занимаясь «неженской работой», женщина отнюдь не превращается в чудовище или посмешище, и ипостась героини органично сочетается в ней с ипостасью нежной матери. Примечательно, что Пелых, создавая образ новой женщины, апеллировал к двум известнейшим традиционным образам и взывал к старой модели женственности, в центре которой — материнство.

(…)

Словно сама судьба позаботилась о том, чтобы сделать из Андросовой «ролевую модель» поколения: она прошла путь от ковшевой до начальника смены, затем — цеха, и дальше — до завпроизводством. Все руководящие должности на заводе в 50-е годы прошлого столетия занимали женщины, и Челябинский сталелитейный был в этом смысле правилом, а не исключением. В ряде регионов мужчины вообще переводились на карантинное положение и полностью исключались на год-два из общественной жизни. Любопытно, что, судя по отчетам работавших с ними психологов, «заточенные» мужчины в большинстве своем начинали проявлять повышенную эмоциональность, склонность к манипулятивному поведению, оценочную зависимость — словом, те качества характера, которые прежде считались «типично женскими».

Нельзя сказать, что женщинам «чумного поколения» такая ситуация нравилась. Судя по личным документам эпохи, большинство из них хотело если не возвращения на вторые роли, то, по меньшей мере, отдыха. Конечно, эти стремления возникли не от хорошей жизни и не от пресыщения свободой — жизнь женщины была очень тяжелой. Обстоятельства воскресили частушку времен Второй Мировой — «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», и с ролью «мужика» многие расстались бы без сожаления, как то случилось с поколением Рози-клепальщиц, которые дождались с войны Чарли-морпехов, и в массе своей вернулись на кухни, сменив комбинезон на юбку-колокол «степфордской жены». Но к Екатерине Андросовой не мог вернуться с того света ее муж, к миллиардам других женщин — тоже. Отступать было некуда.

А когда возможность для отступления появилась у следующего поколения, оказалось, что мир уже изменился необратимо. Традиционная полоролевая модель, давшая трещину в ХХ веке, после Полуночи просто рассыпалась. Сохранились ностальгические воспоминания, изрядно приукрашенные, как это всегда бывает с ностальгическими воспоминаниями, о «настоящих женщинах» и «настоящих мужчинах».