Выстрелы с той стороны (СИ) - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 59

— Привет, — сказал на ухо Анастасов. — Ну, как тебе тут?

Отвечать прямо здесь было невежливо, не отвечать тоже — и Габриэлян с легким сожалением покинул компанию. Краем глаза он заметил, что Кессель и Бондарев уже вернулись из курилки.

— Забавно. Как я догадываюсь, это я тебе обязан.

С Анастасовым они вместе учились на искусствоведческом. Сейчас Габриэлян понимал, что это была ошибка — совмещать два высших, но тогда это казалось, да и было, очень увлекательным занятием. Университет он вспоминал с удовольствием.

— Ну, если честно, я только сказал, где тебя найти. Обязан ты Бондареву и Алине…

Алине?

— …ты вроде бы спас ее ученицу от какого-то варка, работавшего в паре с каким-то коррумпированным службистом… Ты вообще в последнее время, по слухам, заделался Ланцелотом. Точнее, Галахадом.

— Да никого я не спасал, — поморщился Габриэлян. — Было совершенно дурацкое дело…

…Что же это Майя Львовна к учительнице за защитой не пошла?

— А почему "точнее, Галахад"? — спросил он, чтобы спросить: так просто сворачивать разговор было неловко.

— Ну… весь отдан служению. Женат на работе, как говорится.

Картинка, моментально сложившаяся в голове, была многосоставной, подвижной и совершенно непристойной.

— Пашенька, — сказал Габриэлян, быстро задвигая к предыдущей триреме еще одну, скоро там целый флот образуется и его пойдут штурмовать троянцы, — это не я на ней, это она на мне — и в особо извращенной форме. Мне, что, лошадей пугать или…

А вот фраза "с Алиной роман завести" отправилась не в бухту на песочек, а в список второочередных дел.

— Я уже успел забыть твою манеру общения, — грустно сказал Паша. — Весь этот твой каскад ассоциаций. Почему лошадей? И почему пугать? Ты знаешь, сколько здесь мужиков, которым некогда, буквально некогда палку кинуть?

— Вот я и спрашиваю, почему ты считаешь, что я от них чем-то отличаюсь? А лошади из старого викторианского правила — что делать можно все, что угодно, только не на середине улицы — лошади пугаются.

— Ну, например, ты отличаешься тем, что я могу в офис вызвать девочку, а ты — нет. Насколько я знаю. Есть, конечно, чистые исключения: Карлов, например, — Паша показал глазами на смущенного чтеца, который, кстати, уже закончил. — Он только с женой и ему тоже некогда.

— Карлов? Тот самый?

— Именно. Сам понимаешь, какие бабы ему позировали, и кто его старался затащить в постель.

Карлов был известным фотохудожником-портретистом. Мирового масштаба — и настоящим фотохудожником, в старинной манере, мастером "светописи" в буквальном смысле слова. Сто лет назад, подумал Габриэлян, совершенно серьезно говорили, что цифровые технологии прикончат фотографию. А двести лет назад говорили, что фотография прикончит живопись. Но прогресс не прикончил ни живопись, ни фотографию, ни стихи, ни "интимную гитару" — только оттеснил в подвалы и пентхаузы. В этом небольшом зале собрались четыре десятка человек, которые миллионными тиражами производят цифровидео, плодя семьи и поколения "родственничков" все из того же романа Брэдбери, что ни год — изобретают новый музыкальный стиль, который, конечно же, с треском сметает старый, тиражируют наборы "сделай сам фильм/музыку/книгу" — и, удалившись от мира за звуконепроницаемые стены, наслаждаются стихами и музыкой позапрошлых веков в исполнении гейш и "ходячих книг"…

А лет через сто кое-что из этого "ширпотреба", вероятно, примутся вот так же смаковать знатоки и ценители — и то, от чего шарахаюсь я, будет смущать их не больше, чем нас — кёльнский собор. А ведь это был фантастический кич, его все поэты Германии костерили века три…

Габриэлян начал думать, как отделаться от Анастасова — но тут Анастасова утащила жена — надо же, некогда ему… Кессель глубоко увяз в разговоре с Бондаревым, Габриэлян вернулся к бару, подхватил еще один коктейль, снова вписался в компанию вокруг Алины — она тоже успела слегка перетасоваться, стихи в очередь читали только четверо, остальные слушали, то приходя, то уходя, и сейчас Алина радовала публику сонетом Микеланджело — видимо, подбадривая Карлова тем, что он не первый художник, любящий изящную словесность.

Габриэлян вдруг понял, что ему здесь нравится. И нравится не сама компания — за несколькими исключениями он бы ее просто терпел — а то, как этой компанией незаметно рулят шесть изящных женщин. Вот в это можно было нырнуть, как в поток данных в системе, даже не отслеживая, позволяя связям образовываться самостоятельно.

И он дрейфовал по залу, глядя, слушая и запоминая — пока не появилась гитара и не начался маленький, очень камерный концерт Алины. Большая часть присутствующих сконцентрировалась в середине зала, три гейши, до того "окучивавшие" тех, кто не примыкал к Алининой компании, оказались свободны — и Майя в их числе. Габриэлян подошел к ней.

— А вы сегодня будете петь?

— Вряд ли, — она покачала головой. — Это её вечер.

— Профессиональная этика не велит портить бенефис?

— Что-то вроде того.

Они сели на пуфы с самого краешка — вроде бы и принадлежат к компании слушающих — и вроде бы нет.

— Жаль, — сказал Габриэлян.

У Алины голос был глубокий, низкий, очень женственный и уже не очень чистый — возраст. Недостатки она умело маскировала подбором репертуара: русские романсы и баллады, либо поздние стилизации под русские романсы и баллады. Она была не из холма, а скорее из озера.

— Мне очень понравился corpus delicti, — продолжал Габриэлян. — Я его даже сохранил в личной коллекции.

— Поделитесь копией?

— Конечно, Майя Львовна.

— В первый момент нашего знакомства, — Майя немного нервно улыбнулась, — у меня сложилось впечатление, что вам понравился и мой корпус.

"Мне нравится, что вы больны не мной… Мне нравится, что я больна не вами…", — пропела Алина.

— Да. Корпус был очень убедителен. Я на вас, если честно, довольно часто смотрел. Вы так самозабвенно спали…

— А вы завидовали, — улыбнулась Майя, теперь уже безо всякой нервозности.

— Очень.

— Послушайте, эта цидулка, которую я тогда подмахнула, — а вот тут легкомыслие было уже напускным. — Я, в общем, не против, но я совершенно не представляю себе, как это делается.

Клюнуло. Да как же это так, бумажку подсунули, а потом забыли, будто и не нужно никому… Интересно, Майя Львовна понимает, что ее, хм, соблазняют?

— Ох… вот это как раз была формальность. То есть, — поправился Габриэлян, — к вам могут обратиться за помощью, если вы окажетесь в зоне какого-то расследования, но не более. Просто вы, в отличие от большинства граждан, теперь связаны подпиской о неразглашении.

— А, — Майя пригубила свой бокал. — А я уже успела вообразить себе нечто весьма романтическое.

— Мне жаль, что я вас разочаровал.

Майя склонила голову набок и посмотрела в сторону.

— Если мы проговорим еще немного, мной заинтересуется Анастасов.

— Почему?

— Он перехватчик. Его волнуют только женщины, которые уже кому-то принадлежат. Бедная жена.

— А Бондарев? — Габриэляну стало интересно.

— Штурмовик. Если заход на цель не удался — просто летит дальше. Если удался — тоже летит.

— Это справочник. Или альбом. Фотографии, история создания, ТТХ… Будет пользоваться спросом.

— Не будет, — Майя решительно покачала головой. — Рынок переполнен. Вы не следите и не знаете.

— Неужели и такая классификация есть?

— Не знаю. Одной больше, одной меньше, ничего не изменится: мужчине все женщины представляются сумасшедшими, а женщине все мужчины — чудовищами.

С гейшами, подумал Габриэлян, трудно понять, где заканчивается профессиональный флирт и начинается личный. Легко попасть впросак — а зачем нам в этот просак? Не советовал ли Де Валера говорить правду, чтобы сбивать противника с толку?

— Не обобщай и не обобщен будешь?

— Вроде того. Хотя куда уж нашу сестру обобщать-то, мы и так достояние общества.