Пеплом по стеклу (СИ) - Сингер Эрлин - Страница 5

Китнисс никогда не сомневалась в том, что не имеет проблем с памятью. Она неплохо запоминала лица, а ещё лучше — места, что позволяло сносно ориентироваться на местности. Мироздание нагло усмехнулось ей, обеспечив Китнисс стойкое ощущение дежавю. Эвердин была готова поклясться, что видела своего бестелесного друга по несчастью наяву, — но это чувство ни на йоту не приближало её к тому, чтобы назвать его имя.

Меж тем мужчина всё так же стоял — не приближаясь, молча. Он только рассматривал её, будто она была диковинкой, неизученной ценностью. Возможно, он тоже испытывает уверенность, что где-то видел её, но не может вспомнить, — пронёсся вывод в голове Китнисс. Но почему он молчит? И почему не говорит она сама?

Ответ Китнисс получила довольно скоро: только открыв рот, она поняла, что не способна облечь мысли в слова. Печальная улыбка неизвестного показала, что этот результат знаком и ему.

В следующую секунду пришло понимание, что ночь определённо должна скоро закончиться и ей придётся проснуться. Эта мысль была настолько внезапна и ошеломительна, что Китнисс резко попыталась втянуть воздух, совершенно позабыв о том, что в её нынешнем состоянии дыхание совершенно не требуется.

За миг до пробуждения, столкнувшись глазами с чужым взглядом, она поймала себя на ощущении: ей казалось, что она смотрится в зеркало.

***

Тень насмешки судьбы ещё раз блеснула перед ней наутро: пробуждение оставило ей только смазанный образ замка, словно незримый автор намеренно сделал краски на холсте размытыми, нечёткими. А ещё — стойкое знание того, что этой ночью она видела свою родственную душу. Ни внешности, ни единой отличительной черты, по которой Китнисс могла бы найти его вне сна, — только одну слепую веру, истовую убеждённость в собственной правоте.

Ей не нужна была любовь. Она никогда не искала, не планировала встречу с соулмейтом — для неё это было не важно. От полного безразличия к системе родственных душ её ограждала отмена вероятности участия в Играх как её самой, так и её сестры. Жизнь Прим была даже важнее, и Китнисс всегда знала: даже если младшую Эвердин выберут на Жатве, она сама станет добровольцем — просто не сможет поступить иначе, позволить бросить свою сестру на Арену.

И теперь в её жизни объявился соулмейт. Пока ещё безмолвным призраком, вынужденным по ночам скитаться по окрестностям старого замка, но глубинное осознание того, что это не будет длиться вечность, угрожало затопить Китнисс. Рано или поздно сон соприкоснётся с реальностью, внося в неё новый виток проблем.

***

Что-то было не так — это Китнисс могла сказать с пугающей точностью. Новая ночь в замке неуловимо отличалась от предыдущих. Эвердин вновь была в месте, где пробуждалась от реальности из раза в раз, — в бальной зале. С первого взгляда невозможно было отгадать, в чём отличие, — маленькая деталь словно нарочно ускользала от внимания Китнисс.

Стоит ли пытаться обнаружить таинственного незнакомца, она не знала. Интуиция молчала, и Китнисс решила хоть раз довериться судьбе, если уж той угодно помещать её в неизвестность — без подсказок и даже без голоса.

На сей раз первым нашёл её он. Оказалось, ей не нравится это чувство — когда тебя застигают врасплох. Всю жизнь охотницей была она сама, и привыкать к роли добычи Китнисс не собиралась. Но конечно, судьба с ней советоваться в этом не стала.

Первые минуты они снова просто рассматривали друг друга. У её соулмейта были светлые волосы — длиннее, чем у Пита или Гейла, но всё же слегка короче, чем у Цезаря Фликермана; он был выше неё и, казалось, старше — в голове Китнисс мелькнуло малодушное облегчение от того, что они хотя бы разного пола. Старинный костюм той эпохи, моду которой у Китнисс не было шанса застать, странным образом подходил ему, и она гадала, как в таком случае смотрится она сама.

Китнисс никогда не обладала способностью считывать эмоции и мысли других, но сейчас ей казалось, что она понимает его. В глазах незнакомца вспыхивали те же чувства, что она ощущала внутри себя: настороженность, опасение, исследовательский интерес и, пожалуй, любопытство.

Именно на последнее она предпочла списать то, что, поддавшись импульсу, протянула руку в попытке коснуться соулмейта.

Перед тем как исчезнуть, она поняла, что, вопреки своей бесплотной природе, ощущает тепло его ладони.

***

Дни сменяли ночи, в каждую из которых Китнисс попадала в замок, вновь и вновь встречаясь со своим незнакомцем. Прошедшие недели принесли знание того, что им одинаково нравится стоять у края обрыва, изучать прикосновения рук друг друга и танцевать. Она никогда не думала, что будет получать удовольствие от настолько бесполезного занятия, как танцы, но их ритмичные движения под безмолвную музыку замка стали тем, что начало приносить радость.

С каждым днём изменения всё больше охватывали замок. Теперь Китнисс ясно видела, что трещины на колоннах почти полностью испарились, в тёмных углах замка больше не завывал ветер, а сад наполнился голосами птиц.

Анализировать изменения вдумчиво получалось плохо, когда она замечала, что больше тепла руки на своей ладони ей нравятся его глаза.

***

По мере того, как во снах росло её принятие своей родственной души, её дневное беспокойство усиливалось. Прошло больше полутора месяцев еженощного пребывания в старом замке, а они оба не имели представления, как искать друг друга.

С вопросом о методах поиска Китнисс подходила и к матери (но получила расплывчатый ответ, после чего её мать снова ушла глубоко в себя), и к Гейлу с Мадж, и к Питу — однако все они могли быть награждены партизанской медалью: разглашать тайну обнаружения соулмейта считалось кощунством.

***

Настала зима, когда Китнисс призналась себе, что её ночные свидания превратились в острую потребность. Эта зависимость внушала ей страх: она не должна была, она с самого начала не должна была привязываться и испытывать положительные эмоции к неведомому мужчине. Китнисс не умела, Китнисс до одури боялась любить.

Связь соулмейтов — яд, который исподволь проникает прямо в душу, распуская корни в глубине сердца. И они — все их взгляды друг на друга, совместные молчаливые прогулки, где тишина никогда не была напряжённой, невесомые касания пальцев, чувственные танцы в огромной бальной зале старого замка, передающие мысли лучше любых слов, — заползли Китнисс под кожу, до краёв наполнили её кровь, отравили собой, будто самый сильный токсин.

И она не смогла сдержать слёзы, когда это чистое, яркое осознание будто насквозь прорезало её суть.

— Почему… почему ты плачешь? — хрипло, будто разучившись пользоваться голосом, спросил её уже такой знакомый незнакомец.

Захлестнувшие её эмоции были столь сильны, что она даже не нашла в себе сил удивиться, лишь срываясь на усилившиеся рыдания, словно переворачивающие что-то внутри неё.

— Ну-ну, тише, тише, — она чувствовала, как он притянул её в бережные объятия, ласково гладя по голове и пытаясь таким образом успокоить её. — Что же тебя так расстроило, солнышко?

— Я не могу, я не должна, — сбивчиво, едва слышно удалось выдавить ей, — я не хочу влюбляться в тебя, — её голос — срывающийся шёпот.

— А что же ты? — замерев на мгновение, тихо спросил он.

— А я, кажется, сделала это.

***

Прошло ещё полмесяца, и ни разу за это время они не вспоминали о её словах. Было нечто куда занимательнее — тембр чужого голоса. Теперь они стали говорить обо всём на свете: о странном старом замке, который свёл их, об ожившей природе вокруг, о книгах из обширной библиотеки, найденной ими в один из дней; о приобретённой ими обоими способности трогать материальные предметы и о мыслях друг о друге.

Но до сих пор они не могли назвать друг другу имена — речь, будто по команде, отнималась; как не могли и рассказать о своём прошлом. Вариант с письменным описанием всего этого был отброшен, как только они поняли, что любые сделанные надписи попросту не проявляются. Неумолимая судьба с извращённой жестокостью оттягивала момент их настоящей встречи.