Легенды Отрезанного Простора (СИ) - Токарева Мария - Страница 28

Несколько лет назад она перешла в свою юрту, выйдя замуж за сильного воина. С тех пор они жили отдельно, и недавно у них родились близнецы-первенцы. Адхи порой скучал по тетушке, которую с детства считал сестрицей. Если он хотел, то всегда мог пойти к ней, разве что не отваживался лишний раз мешать своими детскими расспросами. В племени никто не оставался отделенным и обиженным. Тех, кто таил зло на других, изгоняли. Но еще изгоняли тех, кто слишком отличался…

В этом крылась несправедливость кланов орков. Адхи всегда считал, что нет лучше места, чем родное стойбище, но теперь все больше опасался изменений, произошедших с ним. В племя орков никогда бы не приняли ни человека, ни кудесника. Еще могли при всех изругать нерадивую хозяйку, если она вышила своим детям неверные узоры на вороте и рукавах нижней рубашки. Если кто-то предавался праздности в тяжелое для племени время, его и вовсе били палками. А если юный орк уходил на охоту в недозволенное время, в начало полной луны, то его добычу считали проклятой и с позором закапывали за краем стойбища.

Адхи раньше и не задумывался, сколько странных запретов окутывали его жизнь. С кудесниками он и в начало полной луны охотился, и ел мясо «неправильных» животных — ничего не происходило. Вроде бы даже духи не отринули его.

Да, племена орков состояли из множества странных верований, но все-таки мучительно хотелось домой, отчего Адхи пробудился посреди ночи.

Он вспоминал сны о доме, которые уносили его в далекие годы детства, беззаботное время, когда он был в тех летах, что и Дада. Когда его когти были еще мягкими и он тоже задумывался, вкусный ли изначальный молочный океан.

«Хочу домой. В мой настоящий дом», — отчетливо понял Адхи, вставая и сбрасывая лоскутное одеяло. Нижняя рубашка и штаны, поставленные на колышки у медленно тлеющего костра, уже успели просохнуть. Раны тоже не беспокоили, пусть сонная слабость все еще перекатывалась в теле, особенно пульсируя в голенях. Но Адхи и не собирался путешествовать пешком.

Он окинул задумчивым взглядом лагерь кудесников: Ледор и Аобран спали рядом, придвинувшись к костру. Офелиса и Чигуса привычно скрывались в кибитке, только их птицы дремали в отдалении, зарывшись головами в бурые перья, всхрапывали распряженные лошади. Лагерь дышал тишиной, и никто не собирался останавливать одного пробудившегося орка.

Адхи тихонько оделся, натянул измятые стоптанные сапоги и отправился за край лагеря, а там на миг закрыл глаза и вспомнил те невероятные ощущения, которые испытывал, когда ткал двери между мирами. Теперь он сконцентрировался на родной юрте, на внутреннем убранстве, на лицах отца и матери, на всем, что оставалось где-то там, вдалеке.

И вот посреди степи выросла настоящая дверь, деревянная, осязаемая. Адхи улыбнулся и открыл ее. Вновь его на миг окутал звон голосов, но он уже знал, что не попадет в чужие края. Он шел домой и хотел попасть в родную юрту. И испугался, что окажется на пепелище, ведь племя Огненной Травы могло настигнуть в любой миг.

Но он вынырнул посреди мирно спящего стойбища. В поле паслись стада, всхрапывали кони, юрты растянулись полукругом, как выросшие из земли холмики. Адхи же направился к одному заветному жилищу, где остались в одиночестве его родители, пусть вещи все еще отталкивали его, пусть он и выглядел полупрозрачным призраком-невидимкой. Он не боялся и уже не впадал в отчаяние. Он радовался, что из любого уголка мира теперь всегда сумеет перенеслись домой, чтобы убедиться: все в порядке. Живы родители, жив старый шаман, юрты не разрушены и продолжается существование племени.

«Дома, я дома. Но я… уже другой. И это не конец пути», — подумал Адхи, опускаясь на колени и устало пересыпая в руках песок. Казалось, здесь даже земной прах выглядел иначе. Все отдавало ощущением навек утраченного, навсегда ушла пора его беззаботности и детства, даже если он еще не прошел посвящение у духов. И навсегда он перестал быть настоящей частью племени, Адхи это чувствовал со светлой печалью в сердце.

Наконец он подошел к заветной юрте, которая стояла на непривычном месте на новом стойбище, но оставалась до щемящего родной. И он видел дверь, уже не призрачный «прокол» из сплетения белых линий, а обычную свою дверь, которую он легко и без размышлений открывал каждый день еще в начале лета, даже не замечая, как красиво отец вырезал узоры, как искусно мать расписала ее яркими цветами.

А теперь его рука потянулась к изогнутой ручке и вновь не сумела коснуться ее. Адхи оставался призраком степи, сотканным из белых линий. Он скорбно опустил голову и, погружаясь в мир сияющих сплетений, вошел внутрь, пролетев сквозь войлочную стену.

«Мама… Отец!» — немо воскликнул он, когда увидел знакомые фигуры на устланном коврами ложе. Они крепко спали, тесно прижавшись друг к другу, точно застигнутые непогодой потерянные отроки. И рядом с ними пустовали еще два тесных ложа, такие знакомые, такие привычные.

«Это мое одеяло, а это одеяло Дады, а это его кафтанчик…» — с болью думал Адхи, рассматривая знакомые вещи, отчего слезы наворачивались на глаза. Эта пустота в юрте словно кричала: здесь остались предметы умерших. Но они оба были еще живы! Живы, пусть и в других мирах.

— Мы вернемся. Оба вернемся, — пообещал Адхи маме, становясь на колени рядом с родительским ложем, и неощутимо погладил ее по волосам, нежно, едва уловимо. Так она гладила его в детстве, утешая страх или боль маленького сына. Как же хотелось теперь успокоить ее, облегчить страдание разлуки, подсказать как-то, что один из ее сыновей рядом и теперь обладает силой, способной защитить все племя.

Но у него еще оставался невыполненный долг и перед родителями, и перед собой. Беззащитный Дада стал жертвой дара старшего слышать Белого Дракона, их обоих безвинно вовлекли в страшную игру высших сил. И, похоже, Белому Дракону тоже не нравилась такая вопиющая несправедливость, он хотел бы помочь все исправить, но не мог по щелчку пальцев вернуть прежний порядок.

— Адхи… — вздохнула мама сквозь сон, и по осунувшейся щеке скатилась крупная слеза. За нее, за эту крошечную соленую каплю, отверженный сын племени сумел бы победить и самого Змея Хаоса, и всех его служителей. Лишь бы мама больше никогда не плакала, лишь бы не витал в их юрте стылый дух утраты, как в дни после похорон маленькой сестренки.

— Я вернусь, вернусь не один, — твердил Адхи, покидая юрту, вновь пролетая сквозь стены легким призраком.

— Адхи… Это ты? Ты здесь? Я не вижу тебя, но чувствую, — донесся из-за спины знакомый голос. Шаман Ругон стоял возле юрты, слепо глядя перед собой и неуверенно поводя посохом.

— Я здесь! Здесь! — как можно громче воскликнул Адхи, но его слова потонули в порыве легкого ветерка, никто его не услышал. Тогда он подошел и дотронулся до руки шамана, хотя раньше никогда не позволял себе такой смелости, всегда считая служителя духов священной фигурой.

— Ты здесь… Здесь. Куда же ведут себя духи, ох, куда? — потеплел голос старика, а взгляд его еще больше затуманился, глаза закатились. — Вижу я поселения с высокими юртами в три ряда и дорогами из булыжников. Нет там океана травы, а солнце светит лиловыми лучами. Стоят там две юрты, две юрты среди развалин древнего града. В одной — Белый Дракон, а в другой — Змей Хаоса. Не ведаю, что показывают мне духи, но путь твой лежит к этим двум каменным юртам.

— Спасибо! — горячо возблагодарил шамана Адхи, но голос его вновь не услышали, только старик ощупывал пространство, не в силах коснуться незримого пришельца. И так убеждался, что говорит не с пустотой.

— Ступай. Духи наставят тебя, — выдохнул Ругон. — Однажды ты вернешься, и мы встретим тебя.

Адхи кивнул и улыбнулся, потом вспоминая, что ни его жестов, ни его слов не слышат и не видят. Но он уже все для себя решил. Он вновь открывал дверь в пространстве, рисуя сияющие узоры, за эту несуществующую витую ручку он мог потянуть без препятствий, только такие двери принимали его отныне.

Вскоре он вновь ступил на траву возле лагеря, где уже замечалось оживленное движение. Кудесники о чем-то совещались и обыскивали кибитки.