Салават-батыр (СИ) - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 48

Подоспевший к берегу в предпоследний день мая Михельсон вознамерился сразу же перебраться на другую сторону. Но его людям не удалось не только приступить к форсированию, но даже приблизиться к реке. При первой же попытке сделать это с противоположного берега взметнулся рой бесчисленных стрел и обрушился на передние ряды карателей. Началась перестрелка, завершившаяся лишь с наступлением сумерек.

Увидав, что солдаты Михельсона, так и не сумев перейти реку, разожгли на берегу костры и расселись вокруг, чтобы перекусить, Салават немного успокоился.

— Аллага шюкюр за то, что надоумил нас переправу кончать. Проклятые кафыры пока что на том берегу застряли, — сказал он своим джигитам и разрешил им заняться приготовлением ужина.

По всему было видно, что люди Михельсона улеглись спать. На их стороне установилась такая тишина, что сомневаться в этом даже не приходилось.

Противники разделены рекой, а ночное небо, усыпанное несметными звездами, одно на всех. Вон какая-то звездочка-искорка пролетела и тут же, вспыхнув, сгорела. Необыкновенно тихо вокруг. Слышно лишь, как плещется под крутым яром вода реки Ай и покачиваются обдуваемые слабым ветерком ветки деревьев…

Очарованный таинством ночи, Салават-батыр лежал на спине, заложив руки за голову, и думал о судьбе родной земли.

Услыхав вблизи шорох, Салават вздрогнул:

— Кто тут?

— Это я, улым.

Абау, и впрямь отцовский голос!

— Почему не отдыхаешь, атай?

— Что-то неспокойно у меня на душе… — прошептал отец. — Думаю, как бы тамошние чего не выкинули.

— Караулы мы выставили, так что не волнуйся, атай.

— Да как же мне не волноваться, улым. Враг хитрющий да бывалый. Кабы эти люди втихую через речку не перебрались.

— Без мостов да паромов, что ли?..

— Э-э-э. Да кому надо, тот и без парома обойдется. Им бы только отыскать где помельче, и тогда все — пиши, пропало.

Отцовская тревога передалась и Салавату.

— Да, не зря говорил Аллахы Тагаля, мол, береженого сберегу, — согласился он и отправил ребят обследовать берег.

Вскоре Салавату доложили, что группе солдат удалось найти брод и при помощи канатов перетащить на противоположный берег часть пушек. Пораженный этой новостью, он вскочил на ноги.

— Готовьтесь к бою, — распорядился Салават и, взлетев на коня, помчался к тому месту, откуда грозила опасность.

Едва дождавшись конца недолгого мрака летней ночи, Михельсон приказал своему войску форсировать реку где в брод, а где вплавь. Повстанцы открыли огонь. Но несмотря на все отчаянные попытки, им не удалось задержать карателей. Те достигали берега под прикрытием своей артиллерии.

Башкиры обрушились на прибывающего противника со всей силой, вступив с ним в бой. И вот уже среди ржания лошадей, призывов и окриков командиров все чаще и чаще стали раздаваться стоны раненых.

Покашливая от едкого дыма, напоминавшего запах подгоревшего молока, Салават отчаянно сражался в самых горячих точках. Рубя вокруг себя вражеских солдат, он беспрестанно взывал к своим:

— Не щадите дошманов! Кончайте их!..

Увернувшись от набросившегося на него солдата, Салават изловчился и снес ему саблей голову, после чего заколол второго и кинулся на третьего. Остальные тоже бесстрашно бились, оттесняя неприятеля назад к реке.

Столь жесткий напор выдержит не всякий. Кое-кто из солдат обратился в бегство, другие попрыгали в воду.

— Дошманы уходят! — закричали джигиты.

— Победа!

Однако ликовать было рано. Пока повстанцы занимались очисткой берега, солдаты, успев занять лощину, обеспечивали переправку главных сил. И вскоре Михельсон смог перейти в наступление. Пехоту он направил в горы, кавалерию — к ущельям, откуда велась непрерывная стрельба.

Люди Салавата долго и упорно сопротивлялись. Как всегда, они сражались отважно, внушая противнику невольное уважение. Но силы были неравны, и это позволило карателям согнать стрелявших с занятых ими позиций. В том бою Салават потерял одного из своих соратников — старшину Айлинской волости Таиша Чаныкаева.

Стремясь сберечь оставшихся в живых, он вынужден был отступить, уведя свой отряд вниз вдоль реки.

Первое время Салават ехал молча, но вскоре не выдержал и запел:

Когда он умолк, к нему громко обратился один из его ближайших помощников:

— Салауат-батыр, а может и мне Спеть?

— Ну что ж, Айтуган-агай, пой, коли хочешь.

Опустив поводья, Айтуган запел свою песню, которая была посвящена Салавату.

Салавату было очень приятно от того, что его славят наравне с Пугачевым.

— Афарин!.. Ай-хай, хорошо поешь, Айтуган-агай! Еще бы и про него самого песню сочинил.

— Про кого? Про Бугасая, что ли? И про него у меня песенка сложена, — воскликнул тот и пропел:

— Надо же, и эта хороша, очень нужная песня, — похвалил Салават. — Споешь ее Бугасаю при случае, ладно?

— Спою. Почему не спеть. А когда мы его самого увидим?

— Скоро, Алла бойорха…

Некоторое время спустя отряд остановился на поляне в окрестностях аула Киги и расположился на привал. Когда молодой командир и его джигиты чаевничали, прискакал гонец и сообщил о приближении Емельяна Пугачева.

Взволнованный этим известием Салават, отставив жестяную кружку с недопитым чаем в сторону, проворно поднялся на ноги и распрямил плечи.

— А где сейчас наш Бугасай-батша?

— В двух-трех верстах отсель, — сказал гонец.

Салават вскочил на своего мухортого жеребца.

— Айда, коняшка, батшу встречать, — бодро крикнул он и в сопровождении охраны поехал по большой дороге. Вскоре он поравнялся с тарантасом, в котором по-царски горделиво восседал, откинувшись назад, сам Пугачев. Остановив коня, Салават бойко приветствовал его:

— Ваше величество, великий государь Петр Федорович, всей душой рад вас видеть. Жду вас с трехтысячным отрядом.

Пугачев, у которого на тот момент не было и тысячи, расчувствовался.

— Ну, уважил, друг. Премного тебе благодарен. Не ошибся я, стало быть, в тебе, — сказал он и едва не прослезился. Потом вдруг опомнился и спросил: — А как у тебя с Михельсоном?

— Позавчера крепко повоевать пришлось, — доложил Салават и, рассказав о последнем сражении на реке Ай, добавил: — Я ведь не всех своих людей на карателей бросил — сотен восемь, не больше.

Скинув чекмень и оставшись в красной рубахе, Емельян Пугачев слез с тарантаса и приобнял Салавата.