Пораженец (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 4

На короткой остановке в Окуловке секретарь принес телеграмму — со станции Бологое почтительно осведомлялись у господина директора, возможно ли задержать его поезд на два часа ввиду большого напряжения в движении.

— Телеграфируйте что у нас не экстренная поездка, нарушать движение не будем, — добродушно ответил Собко и обратился уже ко мне, — как раз ноги разомнем, прогуляемся, погоды вон какие стоят!

В Бологом нас завели на запасной путь, куда не замедлил явиться начальник станции, дабы лично предстать перед начальственными очами — правила чиновного этикета никто не отменял.

Поручкавшись, мы под извинения местного путейца, что не подали к платформе, ступили с лесенки вагона на землю и двинули в сторону озера, слушая железнодорожные новости и отчеты. Минут через десять доклад закончился, мы как раз достигли берега и наш информатор был милостиво отпущен к исполнению своих обязанностей.

— Вот что в моем нынешнем положении порой бесит, так это все эти поклоны и реверансы, — наблюдая за поспешно удалявшимся в сторону вокзала, заметил Собко. — Маньчжурские отношения вспоминаю прямо со слезами, до чего там все проще было.

— Терпите, Ваше превосходительство, — поддел я Васю.

Тот развернулся и даром что не взял меня за грудки.

— Ты меня превосходительством не попрекай! Я не за чины и награды служу, а ради дела!

— Знаю-знаю, Василий Петрович, не кипятись, пойдем-ка лучше, глянем, что там за ротонда, — махнул я рукой в сторону небольшой стройки метрах в тридцати от уреза воды.

Каменщики выкладывали арки над узкими тройными окнами крестообразного здания.

— Бог в помощь, не подскажете, что возводите? — задал вопрос Собко десятнику.

Тот повернулся к нам от работы, увидел петлицы, звезду Станислава и завис на несколько секунд — уж больно плохо вязалось обращение с генеральским рангом — но спохватился, скинул картуз и перекрестился:

— Спаси бог, поминальную часовню.

— В память чего?

— Так пожар у нас был, — насупил брови мужик, — Бологовский синематограф, может, слышали?

Еще бы не слышать, год назад тут сгорело восемьдесят человек и еще человек двадцать было обожжено. Трагедия случилась из-за взрыва газа в светильнике киноаппарата, зал имел один узкий выход… Что самое ужасное — среди погибших было много детей.

Теперь уже снял фуражку и перекрестился Собко, я счел за благо последовать его примеру.

— Спасибо, не будем мешать, — поклонился часовне генерал, и мы тронулись наверх, к Покровскому собору.

— Черт те что, — вымолвил через несколько минут Вася. — Такая катастрофа и на пустом же месте! Вот чего стоило не загромождать проход?

— Знаешь, я сам так чуть не сгорел лет пять назад, — вспомнил я историю нашего с Савинковым “похода в кино”. — Едва сел, гляжу, установка с открытым огнем, кругом дерево да нитроцеллюлоза, запасных выходов нет, плюнул на все и скорей наружу. Едва вышел — полыхнуло… Механика со всем его хозяйством обязательно надо в негорючую выгородку помещать, двери широкие делать…

— А что же ты молчал? Почему не писал, не требовал изменить правила, если все понимаешь?

— Четырнадцать прошений и докладных записок. Че-тыр-над-цать, — зло отчеканил я по слогам. — Знаешь, сколько я получил ответов?

Собко сжал зубы и посмотрел в сторону.

— Два. “Министерство не считает возможным вмешиваться” и “Канцелярия генерал-губернатора полагает существующие правила достаточными”, остальные как в песок ушли, — я плюнул и матерно выругался. — Извини, Вася, зла порой не хватает на бюрократию нашу. Пока у самих под задницей не загорится, хрен почешутся.

Пока мы в молчании шли обратно до станции, рядом с министерским поездом встали под погрузку товарные вагоны, куда крепкие мужики споро перекидывали содержимое диковинных телег. Собственно, необычным была только каркасная решетка, в ее ячейках помещались ящики, часть разгруженного ранее стояла штабелем чуть поодаль, на уклоне.

По мере приближения стало видно, что вся пирамида имеет опасный крен в нашу сторону. Грузчики, увлеченные работой, этот край не видели и продолжали свое дело, так что когда верхние ящики со скрипом начали заваливаться, кроме нас рядом никого не оказалось.

— Вася, держи! — кинулся я к стопке и успел в последний момент, когда вся конструкция уже начала движение вниз.

Собко двумя широкими шагами подскочил ко мне и удержал верхние два ящика, до которых я не мог достать.

— Эй, мужики! Падает!

Первым среагировал молодой парень, стоявший с тетрадкой в раскрытой двери вагона, бросил записи, спрыгнул на насыпь и кинулся к нам, по дороге скликая остальных.

Минута — и набежавшие грузчики разметали кривой штабель и перенесли его на ровное место.

— Никола, бурундей ты эдакий, опять поддон не подложил? Вычтем! — рявкнул учетчик на одного из мужиков и обратился уже к нам. — Вот спасибо, господа хорошие…

Но тут Вася закончил отряхиваться от стружки и предстал во всей своей красе и славе.

И точно как десятник ранее, собеседник впал в ступор — не каждый день в Бологое приезжают такие чины и уж точно носители орденских звезд не бросаются подпирать ящики.

А я углядел на ящиках знакомую эмблему — девочку с бутылкой молока.

— Союз молочных артелей? А куда отправляете?

— Сейчас в Москву, а так и в Питер тоже… — несколько заторможенно ответил учетчик и вдруг заулыбался. — Ой, вы же Скамов! Я вас на кооперативном съезде видел!

— Он самый, — протянул я руку, — будем знакомы, Михаил Дмитриевич.

— Сеня я, Семен Ляхов, — поправился парень, пожимая ее.

— Собко, Василий Петрович, — присоединился и его превосходительство, Сеня пожал ему руку с некоторой опаской. Грузчики предпочли поклониться издали и обождать, пока там начальство договорит, заодно подымить самокрутками.

— Что грузите?

— Масло, сметану, молоко.

— Молоко? А не портится? — заинтересовался Вася.

— Не, — радостно ответил Семен, — у нас тут заводик артельный, на паях, мы по методу Пастера молоко нагреваем, неделю стоять может! А отправляем быстро, утренняя дойка через сутки на продаже в столицах.

— И что, берут? Полно ведь свежего? — продолжал допытываться Собко.

— Образованные хорошо берут, — учетчик зыркнул на нас, пытаясь понять, не обидел ли, но мы не отреагировали и он продолжил.

— Молока покамест немного отправляем, еще толком с возвратной тарой не наладили. Вот, — вынул он из проволочного ящика квадратную литровую бутылку. И продолжил, предупреждая следующий вопрос: — По тринадцать копеек идет, три копейки сама бутылка с пробкой.

Вася повертел в руках бутыль, ковырнул пальцем пружинную защелку, запечатанную маркой с той же молочной эмблемой.

— Это, я так понимаю, чтобы видно было, что не вскрывалось? — потыкал он пальцем в наклейку. — А попробовать дадите?

— Никак не могу, у меня все по счету, — виновато улыбнулся Ляхов, но вдруг расцвел. — А вон, на станции лавка от союза, там наше молоко каждый день, и самое свежее! И все остальное, и даже свинина тушеная в банках есть, недавно делать начали!

— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — прервали нас крики, от поезда торопился секретарь. — Телеграмма из министерства!

Собко поморщился и двинулся навстречу.

— Ну, бывай, Сеня!

— Спасибо, Михал Дмитрич, — улыбнулся учетчик и не удержавшись, спросил, понизив голос, — А он правда действительный статский?

— Правда-правда, он и с паровозными бригадами ездит, и на бронепоезде воевал, и в мастерских в любой угол влезть может. Правильный человек, трудяга, его все путейцы знают и любят.

— Надо же, — недоверчиво покачал головой парень. — Ну, счастливой дороги!

— И тебе удачи! — помахал я на прощание.

В вагоне Вася выговаривал секретарю.

— Я же просил в неофициальной обстановке именовать меня Василием Петровичем!

— Прошу простить, виноват. Чай готов, прикажете подавать?

Вагон тронулся, звякнули подстаканники и ложечки, проплыл мимо перрон, где нас проводил лично начальник станции и снова застучали колеса.