Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 42

***

В здании конторы Механического завода, где была и квартира Нобеля, уже разворачивались “практики”, на дверях вместо швейцаров встали по несколько крепких молодых ребят, у каждого из четырех телефонных аппаратов сидели дежурные, из ближайших лавок тащили еду впрок, куда-то убегали посыльные… Чисто Смольный в Октябрьскую революцию, броневика только не хватает, печально подумал я и отправился знакомиться с Эмилем Людвиговичем.

Поладили мы с ним быстро, вплоть до того, что он распорядился подготовить спальные места, предоставил кипяток и многие бытовые мелочи.

Наконец-то я присел и сообразил, что с утра ничего не ел. Ребята быстро сварганили чаю, я схватил кусок хлеба с колбасой, нарезанной на газете. Что там пишут, кстати?

“Проведенный вне связи с действиями Маньчжурских армий и без их поддержки хотя бы демонстрацией, набег конницы от Сыфонтая на Инкоу не достиг всех поставленных целей — разрушено только два железнодорожных моста.”

Что-то я вообще не помню, что там в реале было. Но хоть два моста — они бы раньше так воевали.

— Как там посыльные к интеллигенции?

— Неплохо. В редакции “Наших дней” была сходка, тоже считают, что без кровопролития не обойдется. Они послали было делегацию к министрам — получили отлуп, сейчас собирают деньги.

— Что в городе?

— В отделах митинги, Гапона видели в нескольких местах, готовят шествие, кое-где “отступникам” намяли бока.

— Какие речи говорят?

— Царя поминают, мол, если не захочет нас выслушать, то не надо нам царя.

— Ого, и часто такое?

— Через одного.

— Власти и войска?

— Солдат стягивают, скорее всего, будут заставы на мостах и резерв на Дворцовой.

— Логично, давайте-ка тогда прикинем, где будут стычки и куда выдвинуть сандружины.

***

Переночевал я в конторе и с утра засел за стол с принесенной еще вчера картой Питера, а вскоре начали звонить телефоны.

Рабочие тысячами собирались у отделов, по всему городу буквально лагерем встали войска — с винтовками в козлах, с походными кухнями, с конными разъездами вокруг… Мосты в центр перекрыли, но соседние с нами Гренадерский и Сампсониевский были свободны, телефон работал без перебоев… “Мосты, банки, вокзалы, телеграф, телефон” — внезапно всплыло в голове.

Часов в одиннадцать все пришло в движении.

— Гапон у Нарвской заставы! — прокричал дежурный. — Идет во главе, несут хоругви и транспарант “Солдаты, не стреляйте в народ!”

С этой минуты полчаса аппараты трезвонили без умолку.

— На Васильевском разгоняют нагайками!

— У Нарвских ворот стрельба!

— Шлиссельбургский мост — казаки с пиками!

— У Академии художеств топчут конями!

В полдень в открытые окна долетели ружейные залпы со стороны Петропавловки, минут пять спустя оттуда позвонил наблюдатель:

— У Троицкого моста стрельба! До сорока пострадавших!

Через полчаса вал сообщений начал затухать, шествия были рассеяны, но рабочие пробирались к Дворцовой площади мелкими группами, даже на лодках, вовсю работали перевозы через Неву у Смольного.

Еще через час я не выдержал.

— Я в центр, вроде все стихло, надо посмотреть, как там наши.

Наверное, Борис углядел у меня в глазах, что возражать бесполезно и молча выделил двух провожатых из числа одетых “по господски”.

— Нет, господа хорошие, не поеду, у Троицкого побоище, стреляют, а ну как лошадь поранят! — первые два извозчика отказались, третьего уговорили аж за пять рублей довезти нас хотя бы до Марсова поля. Несмотря на его страхи, мы свободно проехали заслон пехоты и кавалерии на Литейном мосту — офицер осмотрел трех чисто одетых мужчин в перчатках и дал команду пропустить, так что мы уговорили извозчика довезти нас хотя бы до Садовой. Он высадил нас на углу Итальянской и умчался, нахлестывая лошадь.

Все было тихо, но лишь стоило нам тронутся в сторону Невского, как оттуда раздались залпы и сразу же крики, в просвет улицы было видно, как густеет празднично одетая толпа на проспекте, мелькают светлые рубахи и платья и слышно, как нарастает возмущенный гул.

Когда мы добрались до Казанского собора, в сквере перед которым развевался белый флаг с красным крестом, бойня вспыхнула с новой силой.

От моста через Мойку слышались вопли, ржание лошадей, звон разбитого стекла и выстрелы. Несколько раз толпу прорезали кавалеристы, лупя наотмашь шашками и в общей свалке было непонятно, плашмя они бьют или рубят. Крики на проспекте нарастали, толпа оттерла меня от провожатых

— Хунхузы!

— С японцами не можете, с нами воюете?

— Псы! Сволочи!

— Помогите! Убили!

Казаки развернулись и ринулись обратно, в просвете отхлынувшей толпы стали видны лежащие на мостовой тела, брошенные картузы и женские платки и кровь, кровь, кровь…

На меня, считавшего верхом жестокости гуманный разгон, когда каждого за ручки-ножки несут в автозак и где максимум можно получить дубиналом по хребтине, вид убитых и лужи крови привели в состояние холодной решимости и я полез за пистолетом…

Где-то на краю сознания пряталась мысль “Нет, нельзя, нельзя делать то, что делают они, иначе не будет никакой разницы.”

Навстречу снова качнулась толпа, я успел заметить расширенные от ужаса зрачки бегущей навстречу женщины с залитым кровью лицом, меня ухватили за рукав и потащили в сторону памятника Кутузову.

— Пусти! Пусти! — пытался я вырываться, но резкий тычок в солнечное сплетение выбил из меня дыхание. Ловя ртом воздух, я опустился на подножие постамента и наконец углядел, что это мои провожатые.

— Вы уж извините, Сосед, но Крамер наказал вас в свалку не пускать.

Я обмяк.

Через пару минут отдышался и мы наконец-то добрались до флага и сандружины, где, к моему удивлению, распоряжался Боткин.

Пострадавших несли и вели — по большей части обычную воскресную публику, пришедшую посмотреть, как будут вручать царю петицию. Вот и посмотрели, бога душу мать…

Чтобы забыться, я включился в работу на перевязочном пункте, пару раз приходилось отгонять от раненых наглых атаманцев (слава богу, что Боткин приехал в форме!) и к вечеру я уже мало чего соображал.

Раньше я представлял себе самодержавие больше по книжкам, эдакий бумажный тигр, дурилка картонная и относился к его бурбонам с улыбочкой, как к туповатым, но исполнительным дурачкам, которые не видят очевидного.

А сегодня я ненавидел. По настоящему, сильно, и даже начинал бояться, как бы эта лютая ненависть не закрыла мне светлую цель — делать революцию для людей, а не для того, чтобы уничтожить этих тварей.

Я поднял голову.

Неходячих пострадавших отправили в больницы, кто мог ходить — разошлись сами, мрачные дворники посыпали песком лужи крови и сгребали оставшийся после шествия мусор, войска вернулись в казармы…

Рядом, прямо на траве сквера, были сложены трупы в заляпанных кровью светлых летних рубахах и платьях, и плыл над городом тяжелый железистый запах.

Глава 17

Лето 1904

Митяй стоял в паре с толстым увальнем Борькой Полежаевым на втором этаже училища, где были выстроены на молебен все классы. Мелкий и совсем не солидный попик из соседней Антипьевской церкви, он же учитель закона божьего, вел торжественное мероприятие, которым открывается учебный год, сбоку дирижировал положенными песнопениями регент церковного хора.

Родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу.

Пахло ладаном, в тело впивались застегнутые на все крючки и пуговицы отглаженные мундиры реалистов, затянутые поверх ремнями с латунными пряжками, но в рядах, несмотря на строгие взгляды и частые цыканья учителей, все равно шептались. И как было не шептаться — позади же было лето с его приключениями, которыми надо было срочно поделиться с товарищами, да еще какое лето!

Борька прямо подпрыгивал от нетерпения и стоило тягомотине закончится, да всем наконец перездороваться и дружески охлопаться, а то и дать тычка давно не виденному приятелю, сделал страшное лицо и зашептал: