Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 40

Иезуит, как есть иезуит — цель оправдывает средства.

— Третьего дня, как вы знаете, в Царском селе умалишенный бросился с ножом на коляску, в которой ехал император, власти нервничают, генералы сами себя пугают и наверняка отдадут приказ действовать силой, — не оставлял я попытки достучаться до Гапона. — Сколько может погибнуть? В конце концов, могут убить и вас.

— А меня и так, и так убьют. Пока меня оставляют в покое, но ведь спустя некоторое время, когда все войдет в свою спокойную колею, меня непременно уберут… — неожиданно священник помрачнел. — Мой конец так или иначе неизбежен: в одном случае на баррикадах, в другом от ножа, яда, револьвера или в тюрьме…

Эк его шарахает… Но горяч, горяч, а тут, как говорил Феликс Эдмундович, надо бы иметь холодную голову.

— Да бросьте, давайте лучше вместе сделаем настоящие профсоюзы, сильные, по всей России как вы и хотите, а не будем подвергать уже сделанное такому риску. Вы же людей на убой ведете!

— Никто никогда меня не понимал, и вы не понимаете. Рабочие меня любят, но боятся, вы вот ненавидите и совершенно незаслуженно обвиняете меня в том, в чем я не могу быть виновен. Но никто не задумывается о том, что ведь и у меня обыкновенная человеческая душа, что ведь и я такой же человек, как и другие люди, что и у меня такие же слабости, как и у других.

— Да через ваши слабости будут сотни убитых, неужели не ясно?

Гапон молчал. Помолчал и я, поглядел в окно и пожалел, что я не террорист — убить упрямую тварь и сорвать шествие. Или встряхнуть над пропастью, как Ленина. И снова проскочила мысль, что раньше я бы уже взбесился, а сейчас спокоен.

— Хорошо. Мы оставляем за собой право бороться против организации шествия, вплоть до изоляции руководителей Собрания.

— Если это угроза, то предупреждаю, что буду действовать только согласно моим убеждениям, — зыркнул Гапон исподлобья.

На том разговор и окончили.

Глава 16

Июль 1904

Два дня после разговора с Гапоном прошли в лихорадочных попытках исправить или направить ситуацию и начисто разбили наши иллюзии о том, что мы контролируем процесс.

Рабочие пригороды трясло, на Выборгской и Петроградской стороне, за Невской, Московской и далекою Нарвской заставами, на Васильевском и в Колпино шли собрания и митинги. Мы выдернули всех, кого только могли и направили в отделы “Собрания”, пытаясь достучаться и объяснить, что шествие ничем, кроме стрельбы и убитых, кончится не может.

Но — бесполезно.

Гапон ездил по отделам и произносил речи о том, что нужно идти, причем не просто рабочим, а с женами и детьми, скотина такая, а если царь отдаст приказ стрелять — ну ничего, значит, нет больше у нас царя. Прямо слышалось в этом бессмертное “А бабы новых нарожают”.

Брожение и общее возбуждение в городе нарастали, бастовали уже свыше ста пятидесяти предприятий, от многотысячных гигантов вроде Путиловского, “Треугольника” или Невского судостроительного до мелких заводиков и мастерских на два-три десятка рабочих, всего около ста тысяч человек, насколько мы смогли определить.

В отделы “Собрания” шел поток людей — вступать в члены, подписывать петицию и слушать агитаторов, толковавших ее содержание.

Общий порыв, сродни религиозной экзальтации, охватил питерских рабочих и мы никак не могли переломить этого настроения. Даже если нам удавалось убедить несколько человек, остальные тут же начинали стыдить “отступников” и кричать на нас, все усилия уходили, как вода в песок. Решимость была необыкновенная, случайные недоразумения гасились суровыми словами “Не время спорить!”, если кто-то спрашивал, а вдруг царь долго не выйдет, то ему отвечали, что тогда придется ждать до глубокой ночи и на такой случай просто надо взять с собой еды.

Уже к обеду стало ясно, что в шествии примут участие все отделы Собрания и что наша попытка провалилась. Вечером мы собрались на квартире путиловского инженера Петра Рутенберга, практика из эсеров, носившего усы и очки прямо как у американского президента Тедди Рузвельта.

Настроение было, прямо скажем, подавленное, в первую голову из-за собственного бессилия перед народной стихией, которая грозила смыть каждого из нас, как щепку.

Снова проскакивали малодушные мысли о том, что я сделал все, что мог, что я уже не мальчик, что у меня семья и любимая работа и надо бросать игры в революцию и просто жить. В конце концов, уехать в Штаты, денег с патентов хватит и мне и даже внукам, с Эдисоном разберемся…

Но, ммать, ребята смотрят на меня и надо держаться.

— Остановить шествие мы, очевидно, не сумеем. Поэтому давайте думать, что делать дальше.

— Полагаю, после того, как царь так или иначе примет петицию… — начал один из питерских, по виду техник или младший инженер.

Я лишь махнул рукой

— Не примет. В город уже прибывают войска, то есть власти намерены не допустить шествия, а рабочие наоборот, настроены во что бы то ни стало дойти до Зимнего дворца.

— Кровопролитие неизбежно? — поднял голову Петр.

— Думаю, да.

Вот так вот, хотел спасти миллионы, а предотвратить бойню и спасти хотя бы несколько сотен не можешь… Спасти несколько сотен… спасти…

— Товарищи, а есть среди нас медики?

Неожиданный вопрос вызвал некоторое оживление, Красин оглядел собравшихся и ответил:

— Здесь нет, но среди наших много студентов медицинских факультетов…

— Развернуть перевязочные пункты? — Савинков, как всегда, соображал быстрее прочих.

— Да. Несколько, лучше всего что-то вроде санитарных летучек за колонной каждого отдела.

— Людей найдем, нужны деньги на закупку марли, бинтов, йода и прочего, — собравшиеся оживились, почувствовав хоть какое-то дело с реальной пользой.

— Деньги — последнее, что можно сегодня жалеть. Никитич, вы отвечаете за санитарные дружины.

— А если войска нападут на наши перевязочные пункты?

— Нужен флаг Красного Креста и повязки.

— Сделаем.

— Узнайте у медиков, кто из профессоров имеет влияние в Красном Кресте, — обратился я к питерским, я завтра с утра постараюсь его убедить и уже вместе поедем, договоримся об использовании флага.

— А может, выкрасть Гапона? И запереть его где-нибудь на пару дней, а? — вдруг с надеждой предложил Рутенберг.

Все посмотрели на Бориса.

— С ним постоянно два телохранителя из рабочих, вокруг десятки людей, ночевать он наверняка будет в одном из отделов. Придется действовать силой, а коли так — без стрельбы не обойдется и будут жертвы.

Снова воцарилось тяжелое молчание. Что мы еще можем? Помощь, координация…

— Нам нужен штаб, где мы можем принимать сообщения, какая-нибудь контора, желательно с несколькими телефонами.

— Механический завод Нобеля, — тут же предложил техник и начал деловито перечислять. — Расположен на Выборгской, близко к центру. Большая контора, четыре абонента. Хозяин, Эмиль Людвигович, относится к нам с симпатией, да и завод все равно бастует, конторе делать нечего. Если с ним поговорить, он наверняка не откажет.

— Хорошо. Дальше, нам нужно подготовить две листовки от имени “Правды”.

— Почему две? — спросил кто-то из табачного дыма в глубине комнаты, где собрались курящие.

— На завтра о том, как себя вести при столкновении с войсками. При выстрелах ложиться на землю, отходить дворами и так далее. На воскресенье… — я на несколько секунд задумался, — раз уж не можем предотвратить, то должны извлечь максимальную пользу для дела. Нужно писать о том, что мы пытались остановить, ничего не вышло и потому мы считаем все произошедшее провокацией и возлагаем всю вину на самодержавие. И сворачиваем поддержку полицейских профсоюзов, как полностью дискредитированных. И призываем ко всеобщей забастовке.

— А если шествие пройдет мирно и сумеет вручить петицию? — все еще надеялся техник.

— Просто уничтожим тираж.

— Тогда нужен текст, — Савинков что-то попутно отмечал в маленьком блокноте. — Напечатаем завтра, но при такой спешке и двух листовках подряд мы засветим печатню.