Ночные Хранители (СИ) - Аберто Ева - Страница 3

— Что ты там прочла? — она ткнула пальцем себе за голову

— Кто такие безымянные? — я пошла в наступление. Все это мне порядком надоело, и я хотела лишь поскорей вернутся домой. Кто знает, сколько часов я здесь провела?

— Хочешь познать нашу суть? Аарон был бы в восторге от тебя. Жаль, я не знаю твоего настоящего имени

— Я Василиса. Лисс

— Нет, я не про это имя. Давай узнаем, в чем твоя сила и я покажу тебе, кто такие безымянные — я вспомнила слова. Не очень-то хотелось «приносить себя в жертву», но против Джеральдины ничего не попишешь — что ты видишь? — женщина обвела рукой три оконных рамы в паре метров от меня. Фразы ничего не значили, то и дело обрывались на странных словах, которых я не знала, но на всякий случай я зачитала пару из них. Джеральдина хмыкнула и ткнула пальцем в противоположную стену. Здесь слова были расставлены на древний манер. Некоторые я знала только из пыльного словаря школьной библиотеки. С каждым прочитанным словом девочка в белом подходила ближе, заинтересовано глядя на мать. Все понимают, что происходит, но только не я. Я оборвала фразу на середине и обернулась к женщине. Безымянная покачала головой и кивнула мне за спину:

— Ты можешь ходить в прошлое — изумленно сказала девочка. А я вдруг поняла, что она не представилась

— Как тебя зовут?

— Разве это важно? — воскликнула Джеральдина и, схватив меня ледяными пальцами за плечо, развернула к себе — ты умеешь ходить в прошлое. Ты можешь изменить свою жизнь столько раз, сколько хочешь. Жить без печали если хочешь — вечно. Подумай, сколько ты способна сделать. Что тебя тревожит, пугает? Все может быть иначе, как белый лист. Если что-то грозит твоим близким, тебе не составит труда вернутся и исправить какой угодно их выбор. Меняй свою жизнь в опасные моменты — один раз, три, десять. Если хочешь — зови это бессмертием. Лучшей жизнью для всех, кого ты любишь. Как ты можешь думать о чем-то другом? Если тебе не нравится Зала-Вне-Времени — она обвела взглядом помещение — вернись и не ходи во двор, не касайся Раскола — слова Джеральдины звучали в моей голове, эхом отдавая фразу про лучшую жизнь и бессмертие. Я вспомнила руны над ее головой, вырезанные в дубовой раме: «в ней нет черного, а потому она не существует» и ее восторженную фразу: «может быть иначе, как белый лист»

— Ты хочешь сделать меня безымянной? Кто ты такая? Кто вы такие?

— Не горячись — тонкие пальцы, хрустнув, выпустили мое плечо. Я потерла саднящую кожу и отошла назад, чуть спиной не налетев на девочку в белом. Девочку без имени — что в нас плохого? Мы живем так, как хотят все, без горя, страданий и слез. Потому мы противны остальным. Но ты можешь дать им счастье и показать, насколько они ошибаются. Такие, как ты рождаются раз в бесконечность. Ты можешь вернутся и все изменить — а я подумала о том, что не будь я из «Колдуний Ночи», я бы не встретила эту сумасшедшую. Я бы и знать не знала про «безымянных». Если друзья услышат о том, что я могу заглянуть в их прошлое — я останусь одна

— Все, что я хочу изменить — мой дурацкий дар — воскликнула я и подошла к женщине в упор — что делать? — понимая, что прыгаю в темный омут с безумицей и безымянной девочкой, и все же кидаясь с головой — я не просила становится колдуньей и мне не важно, что теперь случится. Мне нечего терять.

— Астровод — заявила Джеральдина. Я непонимающе уставилась на нее — там все началось. Первые Колдуньи Ночи появились там. Аарон. Он встретит тебя и поможет все исправить; с твоим даром все будет много легче, чем в первый раз — безымянная девочка почему-то вздрогнула. А я, готовая ко всему, продолжала сверлить женщину взглядом, ожидая, когда смогу все исправить. Поскорее бы домой.

Джеральдина запрокинула голову, обнажая белую шею с острым выпирающим кадыком и зашептала, сжимая и разжимая пальцы — от острых ногтей на ладонях алели следы. Я машинально отступила, погрузившись в свои мысли. Смогу ли я все забыть? Неужели мне в одиночку придется уничтожить целое поколение опытных ведьм? Не успев прийти к утешающему решению, я заметила, что около Джеральдины вновь закручивается воронка как тогда, в саду. Поймав мой взгляд, безымянная девочка кивнула, и я приблизилась к переходу. Успокаивая себя неким Аароном, который, по словам Джеральдины, мне поможет, я глубоко вздохнула.

Волшебник Солнца

В первый раз я умер 13 апреля.

Острые капли по кожаной куртке, водяные разводы на очках и пустая дорога. Из-под колес — брызги на блестящий тротуар и свежую траву. Полночь.

Я отпустил руки и, как в детстве на велосипеде под гору, поехал, виляя колесом. Раскрытые к небу ладони мгновенно намокли и пустили ручьи вниз, под мотоцикл. В темноте ночи, под мигающим фонарем, меня занесло вправо, в запаркованную машину. Глупая смерть.

После того вечера я помню только боль. Иногда — яркий свет больничной палаты, громкие голоса, звон стекла и хлопки дверей. Потом все застилало пульсирующей алой пеленой боли, и я отключался. Нескоро стал, открывая с утра глаза, протирать их, прогоняя ночной кошмар, и садится в постели. По моей просьбе белье сменили на темно-синее. Чистая белизна палаты и без того резала глаза.

Когда мне озвучили диагноз я почти расстроился, что меня выписывают. Этого тихого, стерильного покоя днем осталось меньше двух недель. Ночью же ничего не спасало.

Особенно подействовало полнолуние. Мне казалось, что я чертов оборотень потому, что ничего другое, кажется, не могло приносить таких страданий. Мои соседи по палате шутили, что мне далеко не шестнадцать ведь я, как старик, жаловался на боли в непогоду. Вообще мои соседи по палате много шутили, непозволительно много, но сказать ничего я не мог. Все силы уходили на сопротивление боли.

За неделю до выписки этот кошмар стал отступать. Я даже взялся за учебу от нечего делать. Впрочем, одно мерзкое, липкое чувство осталось — доктора настаивали на моей коме, но я точно знал, что умер. Я знал, что влетел в металл машины головой, хотя написано было, что боком и не смертельно. Мотоцикл был погнут спереди, это точно определили дома. Стараясь не обращать внимание на эту странность, я активно собирался домой, мечтая забыть.

Второй раз это случилось 22 августа. Десять лет спустя.

Жаркий асфальт, жгущий ноги сквозь подошву кед, шумная набережная и голубой пар, поднимающийся с реки. Весь город отступил под завесу горячей дымки. Наушники о чем-то гудят, а я, отделившись от компании друзей, подошел к перилам вдоль пешеходной дорожки. Обведя взглядом тот берег реки, я нагнулся и зачерпнул ладонью воду, ощутив ее горячее прикосновение.

Рядом раздались голоса, и кто-то грубо схватил меня за ремень брюк. За спиной что-то крикнули, но я не расслышал потому, что был приподнят, да и перекинут через низкий каменный забор. Плавать я не умею.

Глупая смерть. Я помню, как минуту еще мог задерживать дыхание. Как пытался выплыть. Потом — секунда, а, может, четверть часа — темнота и я открыл глаза.

Распластавшись на горячем асфальте в странной позе, я видел все вокруг сквозь алую завесу боли. Пылающая, она не давала мне покоя.

Два дня спустя я поднялся на кровати в больничной койке. Соседи перешучивались. Четыре дня спустя я вышел оттуда со стойким чувством, что не дышал больше, чем заявленные в истории болезни две минуты тридцать секунд. Чувствуя себя чертовым оборотнем солнца — в жаркие дни, я уходил внутрь бетонного здания больницы, надеясь прогнать боль. Мечтая все забыть.

Я стал осторожнее. Ходил в компании друзей, переехал поближе к родным; не пользовался такси, не оставался наедине с незнакомцами; выучил правила, и, в конце концов, боль после белых палат прошла, перестала резать глаза красной пеленой ночами. Осталось только странное чувство, почти физически разливаясь по телу — тревога. Я не мог понять, что произошло и просто гнал мысли прочь.