Меньшее зло - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 75

Из дома выскочил человек в берете, побежал к столу. Сказал что-то чернявому. Тот кивнул и понёс свою рыжую к дверям. Который в берете — засеменил рядом, всё норовил подхватить бокал, если рыжая уронит. Почти уже у самого порога — подхватил.

Люди в беретах и водители собрались у машин, повернулись к дому, смотрят на освещённые окна. В одном окне свет погас, потом в другом, в третьем. А в четвёртом остался, слабый такой, мерцающий. Свеча на подоконнике. «Порядок, — сказал один, видать, старший, — значит, такой будет расклад: вы трое — в дозор, ты — на дрова, ты и ты — на мясо. Остальным отдыхать пока. До утра время наше». Все дружно заржали. «Тихо вы, козлы, — скомандовал старший, боязливо покосившись на окно со свечой, — охренели совсем».

— Курорт тут, чисто курорт, — кряхтел водитель, разваливая ржавым колуном сосновые кругляки. — Чистый курорт. Воздух-то! Снежок. Горы, — каждое слово произносилось им на выдохе, под стук разлетающихся поленьев. — Сейчас бы взять какую-никакую — и в стожок.

При этом он с явной завистью покосился в сторону освещённого свечой окна.

Ночь прошла тихо. Когда рассвело, со стороны шлагбаума прошли трое из ночного дозора. Через несколько минут из сторожки показались остальные. Зевали, рассаживаясь за столом, заваленным оставшимися с вечера грязными мисками, шампурами и кусками подмёрзшего хлеба. Разливали из термосов дымящийся коричневый чай. Старший сказал строго: «Вчера не проследил: чтоб больше бардака такого не оставляли; увидит — заругается». «Да чего он там увидит, — возразил ему кто-то, — ты пойди послушай под окном, там такая музыка, понимаешь, я даже возбудился…» Опять заржали, но аккуратно, с оглядкой.

Пёс осторожно приблизился к столу. Эти люди никак не проявляли враждебности, скорее, симпатизировали ему, хотя никак не могли знать историю его жизни. Сразу после приезда они заметили его на крыльце дома, где пёс лежал, внимательно наблюдая за шумным чернявым. «Вот зверюга, мужики, — сказал старший, — не маячь, не маячь, а то хватит зубами — ногу как спичку поломает».

И старший был прав. Однако его слова на отношение приехавших повлияли скорее положительно, они заговаривали с псом, бросали ему куски жареного мяса и хлеба, а не другую еду. Потрепать за загривок никто тем не менее не отважился.

Но это неважно. Если бы пёс, как и многие его собратья по ту сторону гор, привык к другой еде, для него никакого значения не имело бы — трогают его руками или нет. Важно было бы единственно — насколько остро ощущается голод. И если достаточно остро, то человек, своими руками разрушивший взращённый поколениями службы запрет, стал бы первой и самой лёгкой добычей. Поэтому по ту сторону гор их и держали на цепях, не позволяя охотиться самостоятельно, а лишь забрасывая за проволоку ещё тёплые человеческие тела.

Собаку можно легко приучить к человечине — превратить её в профессионального людоеда труднее, но тоже можно. Вопрос времени. Время это зависит от породы. Грязно-белые с вытянутыми тупыми мордами и коричневые с черным, на длинных ногах, единым касанием перегрызавшие шейные позвонки, как правило, превращались в людоедов за вполне приемлемый срок. С овчарками было сложнее, хотя если начинать работу прямо со щенком, тоже получалось довольно быстро. Иногда мешало происхождение — до поры.

Бабку пса звали Марой. Из части её имени и части имени деда получилось имя отца — Макар. Потом от Айны Макар родил сына. И так получилось, что его имя, образованное по тем же правилам, совпало с именем деда — тоже Карай.

Многое, почти невероятное, надо совершить с потомственным сторожевым псом, чтобы он осознанно стал людоедом. Хотя заставить питаться человечиной можно — ничем пёс не лучше человека, который, как известно, вполне может употреблять в пищу себе подобных.

Когда начинённый взрывчаткой автомобиль разнёс ограду из колючей проволоки, в вонючем дыму беспорядочно заметались человеческие фигурки и вылетели из рушащейся стены стальные цепи, державшие собак на безопасном от хозяев расстоянии, Карай ушёл — сперва на окраину города, потом дальше, где торчали на горизонте чёрные горы. За горами и обнаружилось это самое место — спокойное, тихое, пахнущее снегом и хвоей.

Здесь его, сразу освоившего крыльцо большого каменного дома, рядом с блестящей консервной банкой, не то чтобы приняли, но не гнали и пару раз в день выносили ему миску, которую он, дождавшись, пока люди удалятся, жадно вылизывал длинным красным языком. И воспоминания о другой еде постепенно стали уходить.

Воспоминания вернулись неожиданно, когда приехали шумные люди на автомобилях, которые стали жарить мясо на костре и бросать ему куски. Люди напомнили ему оставшихся по ту сторону гор хозяев — они были так же одинаково одеты, у них было оружие и широкие сверкающие ножи, которыми они легко рассекали дымящуюся баранину. Эти люди, очевидно, служили чернявому и его рыжей подруге, охраняя от злого умысла. Но у людей лучшие конвоиры получаются из собственных охранников.

Чернявый же, начальствуя над своим сопровождением, удивительным образом на хозяина не походил, он был из другого племени. И это безошибочно понималось псом, немедленно испытавшим при его появлении тянущую тоску и безотчётный страх. Затем страх сменился новым, более острым чувством, возникшим, когда в некий день чернявый и рыжая проходили неподалёку. «Красивый, — сказала рыжая, — настоящий сэвидж, но домашний, я думаю — можно его погладить?»

Пёс уловил призрак движения протянувшейся к нему руки, вдавился в доски крыльца и предупреждающе рыкнул. Именно в этот момент он безошибочно опознал на рыжей и её спутнике знакомое только ему и его оставшимся в Ханкале собратьям клеймо другой еды.

Девушка слабо вскрикнула, чернявый легко отодвинул её в сторону и присел перед Караем на корточки.

— Посмотри-ка мне в глаза, — сказал чернявый. — Ты почему рычишь? Зачем ты пугаешь мирных людей? Ты же обычный сторожевой пёс, без ошейника. Ты должен любить людей, а не рычать на них. Дай-ка лапу.

В глазах человека пёс увидел весёлое безумие, понял, что сейчас его начнут трепать по загривку и, не на шутку испугавшись того, что неминуемо должно произойти следом, метнулся в сторону, залившись хриплым лаем.

Сбежалась охрана, отгородившая чернявого и рыжую от пса. Старший замахнулся черным, остро воняющим сапогом, но чернявый крикнул повелительно, и охрана успокоилась. Отошла, бросая на пса подозрительные взгляды.

— Взбесился, что ли? — спросил один из охраны, оглядываясь. — Всё время спокойный был. У-у, волчара…

— Присматривай за ним, — приказал старший. — Мало ли что.

Но особо присматривать не пришлось, потому что чернявый и девушка на улице практически не появлялись — всего два или три раза вышли они из дома, где на подоконнике горела свеча, да ещё как-то днём девушка показалась на крыльце одна, сделала несколько неуверенных шагов к соснам, где на разложенных на снегу спальниках живописно загорали сменившиеся охранники, остановилась и прикрыла шарфом рот, когда старший вскочил и быстро пошёл ей навстречу.

— Какие проблемы? — стараясь быть любезным, спросил старший. — Чем помочь?

Девушка помотала головой, повернулась и побежала обратно. Старший вернулся на место.

— Ну ва-аще! — произнёс он в небо. — Ва-аще. Губы, заметили, в каком состоянии? Тут у них медпункт есть, интересно? Ещё сутки в таком режиме протрахаются — можем не довезти.

Начавшаяся вечером того же дня непонятная суматоха растревожила пса. Мимо шлагбаума засновали чужие машины. Из них выскакивали люди, совали старшему пакеты, иногда шептали что-то на ухо, он кивал головой, показывал на окно со свечой и красноречиво разводил руками. Потом очередной прибывший сунул ему невиданных размеров мобильный телефон с длинной антенной. Старший сказал «алло», потом отодвинул аппарат от уха, посмотрел на светящийся зелёным экран и отрапортовал в микрофон: «Так точно, шестьдесят семь восемь ноль, слушаю». С полминуты молчал, бросая наверх тревожные взгляды, потом заорал неожиданно охрипшим голосом: