Меньшее зло - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 100

Какие-то пешки — девочка-журналистка да парочка дельцов-нуворишей… Всё, что они делали, даже нельзя назвать сопротивлением, просто инстинктивная — да-да, именно инстинктивная — самозащита. И этого оказалось достаточно.

«Старость, — с тоской подумал Старик, — старость. Больно и тяжело».

— Игорек, — сказал Старик, — попросите повара зайти. Я тут распорядиться хочу.

Вошёл повар, в белом колпаке и фартуке, встал у двери.

— Присядьте, Шамиль, — приказал Старик. — Хочу спросить у вас одну вещь.

— Спрашивайте, господин, — Шамиль опустился на край стула, уставился на Старика немигающими глазами.

— Мне донесли, что у вас есть какой-то особый нож. Который не нужно точить. Расскажите.

— Принести, господин?

— Нет. Просто расскажите. Нет таких ножей, которые не надо было бы точить. Мне просто интересно.

— Поварской нож, господин. Для разделки мяса. Такой у каждого повара есть. Молодой повар, который ещё не умеет правильно резать мясо, пользуется ножом, как топором. Ему приходится нож всё время точить и раз в полгода менять, потому что появляются зазубрины. Опытный повар не рубит, он режет. У него нож проходит вдоль кости, мимо сухожилия. Поэтому у опытного повара зазубрин на ноже не бывает. Опытный повар точит нож не чаще, чем раз в год, и не меняет никогда. Хороший повар видит в туше пустоту и направляет свой нож в пустоту. Он делает несколько движений, и туша сама распадается на части. Поэтому хорошему повару никогда не нужно точить свой нож. Я — хороший повар.

— Я понял, — сказал Старик. — Дело не в ноже.

— Да. Дело в поваре, господин.

— Вы у меня давно? Месяц?

— Двадцать четыре дня, господин.

— Чай для меня вы готовите?

— Да, господин.

— У этого зелёного чая странный привкус. Вы что-нибудь знаете?

— Знаю, господин.

— Тогда скажите, только честно. Сколько мне осталось?

— Нисколько, господин. Вы уже умерли. Я хотел для вас другой смерти, потому что вы убили моих друзей. Но вы оказались очень старым и очень слабым. Поэтому до приготовленного для вас конца, когда слезет вся кожа…

— Не надо. Не люблю физиологических подробностей.

— До этого конца вы не доживёте. Сердце откажет намного раньше.

— Вас это расстраивает?

— Нет. Теперь — уже нет. Я — солдат. Я не знал раньше, что вы тоже солдат. Если бы знал, вошёл бы к вам с ножом, господин.

— Хорошо, Шамиль. Идите на кухню, переоденьтесь и уходите из дома. Скажите, что я вас отпустил. Прощай, солдат!

— Прощайте, господин!

Интерлюдия. Vale

Нет, ака, он никогда не был ханом. Хан — это как когда-то у вас царь, потом президент. Вот ваш Сталин тоже не был царь, Сталин был больше, чем царь. Иван Грозный, в школе учили, ему надоело, что он царь, посадил вместо себя ордынца, а сам ушёл с Аллахом разговаривать. Иван Грозный получился не царь, а ордынец — царь, и что? Грозного все помнят, а ордынца забыли как и зовут.

Так вот, ака, ханом он не был. Он и не мог быть ханом, потому что настоящий хан — это чингизид. А он был совсем худого рода, никто не знал, от кого он родился. Говорили, что от помощника Чагатая, но толком никто не знает. Сам Чагатай был сыном Чингисхана. Если помощник выказывал нерадивость, Чагатай приказывал бить плёткой. Слуги при шатре Чагатая били его помощника плёткой. Вот из какого знатного рода он был, если правду говорят про Чагатая.

Его все называли просто эмиром. Эмир — не хан. Вот есть хан, а у хана много эмиров. Он же, ака, такой был эмир, у которого много ханов. Вот он какой был эмир.

Знаешь, что он всегда говорил? Он так говорил: «Этот мир не стоит того, чтобы иметь двух ханов». Вот как он говорил. Поэтому он хотел собрать весь этот недостойный мир в один кулак и поставить сверху хана. Чтобы никто потом не смог воспротивиться воле правителя. Потому что — отчего все беды? Каждый хочет оторвать кусок для себя: хану — своё, эмиру — своё, мулле — своё, дехканину ничего не останется. Несправедливо. Сильный заберёт все, ничего не даст слабому.

Эмир хотел по-другому. Он хотел соединить мир, сделать одну справедливую власть и каждому дать по справедливости и по заслугам. Ты можешь вести войско и побеждать в битве? Возьми войско и иди вперёд. Только не обмани: не убьёт враг — накажет эмир. Хочешь обрабатывать землю? Возьми, сколько надо. Только не обмани: если земля не родит, тебя зароют в неё вместе с престарелыми родителями и малыми детьми, и придёт другой, который на твоей крови вырастит урожай.

Знаешь, ака, я читаю русские газеты — мне смешно и грустно. У вас есть странные люди, ака, они говорят, что все должны быть свободны и пусть каждый сам за себя принимает решения. Они не понимают, что над свободными обязательно должен быть вот такой эмир. Потому что только при нём люди и могут быть свободными. Пусть каждый думает за себя, но только если есть эмир, который хоть немножко думает обо всех вместе.

Ака, я кандидатскую диссертацию про Достоевского писал, что нет ничего для человека невыносимее свободы. Не мы сказали — вы сами сказали. Как после таких великих слов можно говорить про свободу, что каждый за себя, все такое?… Может, и есть глупые люди, которые поверят, побегут за теми, кто так говорит. Но они потом опомнятся, остановятся, оглянутся и тех, кто им про свободу сказал, обязательно повесят. Или расстреляют. Уж как получится. Потому что настоящая свобода может быть, только если есть вот такой великий эмир. Или хан. А иначе это не свобода. Это знаешь как? Когда смотришь ранним утром на горы, там туман, а чуть поднялся ветер — и нет тумана, только солнце жжёт, и понимаешь, что прохлада привиделась, а сделать ничего нельзя.

Так я про эмира… Он хотел, чтобы был один мир и один хан. Чтобы сделать мир единым, он шёл вперёд со своим войском. Дети его, те — да. Дети становились ханами, ака. Когда он покорял страну, то сына там ставил ханом. Потому что ему дальше надо было идти на запад, и за спиной должен оставаться верный. Он на время делал много ханов, а сам по всему свету искал одного, которому мог бы доверить завоёванный мир.

Я вернусь назад, ака, к самому началу, когда он не был эмиром, когда только родился. Тогда Чагатай ходил в набеги на соседей и брал с собой помощника, а у помощника была жена. Говорят, из Китая, из Поднебесной. Но это, я полагаю, ака, потом китайцы сами придумали, чтобы породниться с таким человеком, к себе его приписать. Во время одного из набегов он и родился, прямо в телеге. Говорили, что родился хромым. Это неправда, ака, охромел он в сорок семь лет, когда жёг Сеистан: тогда отступившие воины оставили его одного, и конница хана Джента промчалась над его бесчувственным телом. После этого, ака, он стал очень жестоким, сам пытал пленников и приказывал бросать младенцев на копья воинов.

А в самом начале он не был хромым. Он родился уже седым — это правда, и в младенческой ладони был зажат сгусток крови. Его мать — пусть китаянка — увидела новорождённого, который посмотрел на неё жёлтыми, как у тигра, глазами, и умерла. Младенца выкармливали кобыльим молоком, и в четыре года он уже сидел в седле и научился стрелять из лука.

Это, конечно, легенда, и не надо к таким вещам относиться серьёзно, ака, но говорят, что за все семьдесят лет его жизни никто так и не отважился встретить его взгляд. Кроме одного человека, о котором я сейчас расскажу.

Сначала эмир выбрал столицу для своего будущего мира — Самарканд, — украсил город великолепными постройками. Ханом поставил Суюргатмыша, потомка великого Чингисхана. Суюргатмыш был плохим ханом, слабым. Муллы крутили Суюргатмышем, как хотели. Говорили: делай это — и он делал, потом говорили: а теперь делай то — и он опять слушался.

Эмир был недоволен, он гневался на Суюргатмыша за то, что ошибся в нём. Заставил уйти и передать ханский титул сыну Махмуду. Тот оказался лучше, но не совсем. Зато муллы обиделись на эмира, потому что он убрал послушного им Суюргатмыша и от их власти почти совсем ничего не осталось. Напрямую против эмира они бунтовать опасались, но открыто говорили в мечетях и медресе, что эмир не исполняет законы пророка.