Подземелья Лондона (СИ) - Блэйлок Джеймс - Страница 35

Финн, отдышавшись после первого потрясения, сообразил, что Нарбондо угрозы не представляет. Правая рука злодея была пленена грибами, толстый пласт мерцающих гифов разросся по верху головы, буквально слившись со скальпом. Зеленая плоть грибов пульсировала, словно сердце, перекачивая какие-то соки.

Финн прижался к дверце, отчаянно борясь с желанием открыть ее и выпрыгнуть наружу. Он слышал, как жуют и топчутся лошади, как возница спрыгнул на землю, как уводят лошадей. Наступила тишина, и парнишка воспользовался случаем приотворить дверцу и выглянуть. Они находились в каретном сарае. Финн заметил черный брогам, высокую стену, на которой висела сбруя, завесу дождя в дверном проеме — правда, дверь очень быстро скользнула в пазы, отгородив каретный сарай от внешнего мира. Финн оказался в ловушке.

Он закрыл дверцу и посмотрел на Нарбондо, который тяжело заворочался, словно собираясь проснуться. Окутавшие злодейского доктора гифы содрогнулись — казалось, они ожили, ощутив движение пленника. Шляпка гриба — величиной с тарелку — приблизилась к плечу Финна и медленно потянулась к нему, видимо, ощущая присутствие еще одной потенциальной жертвы; внешняя кромка гриба сморщилась и скривилась, будто губа человека. Финн, заметив на ней тысячи крохотных присосок, которые вытягивались и сокращались, попытался отступить к двери, но что-то удержало его ступню: шляпка другого гриба приникла к носку ботинка. Парнишка отдернул ногу, вырвав полумесяц зеленой плоти. Вокруг заклубилась вонь промокшей навозной кучи.

Финн выхватил устричный ножик и сдернул с него ножны, прикидывая, станут чудовища защищаться, если он полоснет их, или нет и насколько быстро они могут двигаться. Носок ботинка с куском гриба все еще светился. В этот миг послышались чьи-то голоса, и Финн с удивлением почувствовал, что фургон снова тронулся вперед, покачиваясь на рессорах, а затем остановился с приглушенным лязгом, поскольку достиг некой цели. Все внимание Финна сейчас занимали грибы — нож парнишка держал в правой руке, а левая лежала на задвижке дверцы. Фургон еще раз дернулся, после чего донесся звук заработавшего механизма, а чувства сообщили, что сомнительное убежище едет куда-то вниз.

«Более чем странно», — подумал Финн и снова на мгновение приоткрыл дверцу. Оказалось, что они в самом деле опускаются в освещенную шахту, облицованную деревом. Поклажу фургона — большой деревянный ящик-футляр, в котором доктор Нарбондо покоился, словно в склепе, на ложе из грибов, — вкатили в лифт и запустили его на спуск. В какой-то момент шум мотора затих — прибыли! Финн продумывал разные виды лжи, которые объяснят, что он делает в этом ящике, но ему не пришло в голову ничего лучше, чем говорить, что он укрылся в фургоне от дождя.

Теперь до него донесся скрип откручиваемых болтов или запоров, и одна стенка начала складываться, одновременно поднимаясь наверх. Помещение снаружи заливал кроваво-красный свет, который, взаимодействуя с зеленым мерцанием грибов, окрасил все внутри футляра в болезненно-желтые оттенки.

Финн сжал устричный ножик за спиной и присел в готовности к прыжку, вслушиваясь в странный набор звуков — шипение мехов, бульканье исполинского котла, тиканье огромных часов или метронома.

Парнишка перебрал имевшиеся у него варианты — их оказалось немного. Однажды Финну довелось пустить нож в ход, что ему очень не понравилось, хотя и спасло жизнь. Лучше убежать, если выпадет шанс.

Складная стена с громким стуком легла на крышу ящика. И прямо перед Финном оказался стоявший на короткой стремянке карлик. У него была длинная борода, высокая бобровая шапка, выглядевшая перевернутым близнецом бороды, и грязный кожаный фартук. Он смотрел на Финна безо всякого удивления, а затем странным высоким голосом — голосом, который парнишка слышал прежде, — спросил:

— У тебя есть имя, молодой «подай-принеси»?

Вопрос был произнесен совершенно деловым тоном, без тени гнева, удивления или подозрения.

— Финн Конрад, сэр, — ответил Финн, вылезая из ящика на пол и пряча нож.

— Финн, точно? Хорошее имя, в нем есть какая-то фишка. А я повсюду известен как Бомонт-гном, соответственно своим размерам. Матушка была француженка, упокой ее душу. В этом доме злодейства, как бы то ни было, я ношу имя мистер Филби Заундс.

— Могу я тогда звать вас Бомонт — или вы предпочитаете мистера Заундса? — до Финна вдруг дошло, что эта встреча — невероятное стечение обстоятельств, — и ему стало интересно, что затевает карлик.

Тот долго рассматривал Финна, а потом сказал:

— Можешь звать меня Бомонт, но не в компании. Я ведь тебя знаю, милейший, а ты знаешь меня. Подумай хорошенько. Ты ехал зайцем в фургоне Нарбондо все то время, пока мы по болотам пробирались в «Тенистый дом». Я заметил тебя, когда ты забирался сзади и прятался там, в Сент-Мэри-Ху, и снова увидел тебя, когда ты принес мне завтрак на следующее утро. И не кто иной, как ты, въехал в том громадном воздушном корабле в собор и спустился по веревочной лестнице искусно, словно кастрированный кот. Да, это я водил экипаж доктора, понимаешь, и это я играл на органе, когда рушились стены собора. Моя музыка разнесла церковь на куски. Большой орган — скопление труб, звуки которых обрушили стены, и снова пал Иерихон. Это сделала «Маленькая фуга». Помнишь? Ты же был там. И слышал ее, без сомнения.

Финн потерял дар речи, но сумел кивнуть. Каждое слово карлика было правдой, хотя о «Маленькой фуге»[27] Финн не знал ничего. Все это дело было таинственным, как и присутствие бывшего кучера Нарбондо в этом месте.

Первый раз Финн отчетливо разглядел карлика в Лондоне, на Ангельской аллее подле Джордж-ярд — тот управлял повозкой Нарбондо. Финн забрался тогда в багажное отделение и соскочил размять кости, когда они добрались до деревушки Сент-Мэри Ху на болотах, как и сказал карлик. Потом Финн залез обратно и доехал до «Тенистого дома», считая, что его не заметили. Но, как оказалось, ошибся на этот счет. Карлик видел его, но не выдал. Финн не знал, что и думать. Конечно, сейчас карлик не проявляет враждебности — Финн умел это чувствовать, даже если человек это старательно скрывал. Более того, Финну казалось, что он встретил старого друга, когда тот был очень нужен… Хотя почему карлик так себя ведет, Финн понять никак не мог.

Теперь он позволил себе осмотреться: в нескольких футах позади его старого нового знакомого на залитой красным светом широкой каменной скамье стояли несколько цирюльных тазиков, где бурлила зеленая жидкость. В двух тазах на столбиках светящейся плоти, похожих на шеи, стояли отрубленные головы, мужская и женская. Финн с изумлением осознал, что «плоть» — это толстый пласт грибной ножки. Глаза мужчины были открыты, а рот двигался, будто тот пытался одновременно жевать и говорить. Женская голова казалась то ли спящей, то ли мертвой — разобрать было трудно. Над скамьей нависала геометрически правильная сеть медных трубок с крошечными отверстиями, через которые некая аэрированная жидкость капала в тазики, омывая грибы и головы. За скамьей раздавалось шипение, вдохи и выдохи пузыря величиной со среднего гиппопотама. Его придавливала стальная пластина, которая снова подымалась, когда пузырь сплющивался полностью, и тогда гигантское легкое надувалось вновь, всасывая воздух.

Финн вдруг подумал, что женская голова принадлежала матери Клары. Скорее всего, так. Томми говорил, что голова Сары Райт исчезла, и Финн догадывался, что убил и изуродовал несчастную Шедвелл — злодей, который доставил в этот самый дом и Клару! Глаза женщины задвигались, поворачиваясь за сомкнутыми веками, а потом послышался печальный звук, что-то между вздохом и стоном. Потом она моргнула и уставилась на Финна, который в ужасе отвернулся. Пожалуй, ничего более жуткого ему видеть не доводилось.

— Они живые, видишь, — сказал Бомонт, — хотя они только головы. Это жабы делают такое и зеленая кровь, которая тоже из жаб. Время от времени одна из них произносит что-нибудь, и можно даже разобрать слова, если подойти очень близко, но это ничего не значит. Мне говорили, что есть и третья голова — в свинцовом ящике, который стоит вон там; его откроют нынче вечером, чтобы поставить голову на слой жаб. Она мертва уже очень давно, хотя может же соленая свинина стоять в бочке сто лет.