Академия (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 49

— О Создатель! — восклицаю я с нарочитым раздражением — Да не сексом заниматься, конечно же! Лечить тебя буду! Ну?! Или сейчас выгоню и останешься со страшной мордой! Быстро в постель!

Вздрагивает, согнувшись, держа левую руку на едва заметном пушке внизу живота (ну как подросток, ей-богу!), правой прикрывая соски — семенит к кровати. Неловко, боком заваливается на нее, и так остается лежать. Ну, смех и грех! Что за дурацкая целомудренность!

— Прямо ложись! Прямо! Ну?!

Ложится «солдатиком», вытянув руки вдоль боков. Плоский живот чуть вздрагивает — то ли сердце так колотится, то ли дыхание сбилось. Груди почти не расплющились — крепкие, девичьи, торчат — как две горки!

Мда…мне сейчас только голых девок разглядывать! Примерно половина этого города меня убить хочет, а я…соски красивые, да! И бедра, попка без целлюлита. А смуглость здешним девкам идет — эдакие светлые мулатки, и загорать не надо. Только лица не негроидные, вполне себе европейские лица. Испанок напоминают, или итальянок. Или армянок. Только армянки сильно волосатые, а у этих и оволосение на теле совсем небольшое. Может, выдергивают?

Опять не о том думаю, черт меня подери! Включаю магическое зрение, начинаю рассматривать ауру, и…ахаю! Это еще что такое?! Я такого еще не видал! Это самое, что я считал родимым пятном — оно…живое! Оно пьет из девчонки жизнь! Пульсирует красным и черным!

— Послушай, Ана… — начинаю я осторожно — У тебя это пятно иногда болит?

— Все время болит — вздыхает девушка, так и лежа с закрытыми глазами — Иногда сильно болит, вечером, ночью, а иногда терпимо. Вот как сейчас. Горит огнем, и…болит.

— Скажи…а тебя никто не проклинал? — спрашиваю я, чувствую, что нащупал тропинку.

— Мама говорила…что наша соседка прокляла меня и маму — девушка отвечает не сразу, после долгой паузы — Папа женился на маме, а раньше соседка была его невестой. Он как увидел маму, так сразу бросил соседку. И на маме женился. Мама и рассказала — соседка встретила ее и сказала, что мама и ее поганое отродье сдохнут в мучениях. Мама после того заболела и умерла. А у меня с детства вот это пятно… Лекари и говорят, что не в силах его снять. А вы…вы сможете, господин?

— Зови меня просто Петр, ладно? — отмахиваюсь я — И на «ты». Ну…по крайней мере когда мы с тобой наедине. А теперь помолчи. Я должен подумать.

— Это проклятие, хозяин — вмешивается призрачная Анна — Я посещала курсы первой помощи. И преподаватель рассказывал, что болезни, которые наведены порчей, снять практически невозможно. Что снять их могут только те, кто умеет наводить порчу.

— Что, он намекал на некромантов? — удивился я — Это что же получается, я могу порчу наводить? А как это делать?

— Я не знаю, хозяин — пожала плечами Анна — И как снять порчу не знаю. Но то, что ты это можешь сделать — уверена.

Наклоняюсь над девушкой, и рассматриваю опухоль ближе. Красное свечение…а вон — ножки! Черные такие ножки, нити, которые уходят в тело! Везде, по всей опухоли — они входят в тело девушки, как вбитые в нее гвозди!

Гвозди. Ага. А я — гвоздодер! Провожу по телу девушки руками — она дрожит, мышцы напряжены, ноги сжала так, что коленки побелели. Дурочка! Если бы я захотел тебя изнасиловать — да для меня это плевое дело! Усыпил, и готово!

Кстати…а какого черта я не использую это умение в бою? Коснулся врага — и готово! Он уснул! Только вот касаться надо кожи врага — его собственной кожи, а не куртки. А он скорее всего не пожелает моего навязчивого петтинга, переходящего в смерть. Но сейчас не о том!

Провожу рукой по опухоли, ощущаю жар, будто эта пакость разогрета до температуры кипения. Мда…девушка и правда должна испытывать такие страдания, что другой бы уже окочурился! Терпеливая девчонка. Привыкла, конечно, да еще у женщин болевой порог гораздо выше, чем у мужчин — давно уже ученые выяснили.

В магическом зрении опухоль видится совсем другой, чем когда смотришь на нее просто глазами. В обычном мире опухоль плоская, чуть возвышается над кожей. Здесь же — она пухлая, толстая, отвратительная, как слизень, или как многоножка с черно-красными ногами-щупальцами!.

Аккуратно подцепляю черную ножку пальцем, тяну…чпок! «Ножка» рвется с каким-то «мокрым», сосущим звуком. Смотрю на опухоль — она задергалась, зашевелилась, а девушка вдруг охнула, застонала, и сквозь зубы выдавила:

— Больно! Очень…больно!»

Дурак! — ругаю себя, и тут же погружаю Ану в сон. Хорошо! Вот теперь можно и продолжить!

Одна ножка…друга…третья…черт подери, их тут сотня, не меньше! А может и две сотни! Но что делать?! Цепляю — отрываю, цепляю — отрываю. И замечаю — опухоль стала уменьшаться в размерах. Бледнеет и исчезает там, где я вырвал эти самые поганые «ножки». И меняет форму. «Ножки» каким-то образом все равно оказываются по периметру опухоли. Видимо это принципиально — замкнуть контур.

Еще! Еще ножка! Еще!

У меня уже дрожат руки от усталости, но я не прекращаю работу. Последнюю «ложноножку» оторвал минут через сорок, когда сил почти не осталось, а сердце стучало так, как если бы я только что закончил сорокакилометровый пробег. От опухоли ничего не осталось. Вообще — ничего! Чистая, ровная, красивая кожа, отличающаяся от остальной кожи на теле только тем, что она сейчас чуть посветлее (давно не видела солнца?).

И тогда я последним усилием выравниваю цвет кожи девчонки. А еще — привожу к тому состоянию, в котором я лично хотел бы девчонку видеть — уничтожаю волосы на теле, чуть посветлее делаю глаза, и кожу…пусть будет побелее. Что-то меня уже достали мулатки. Мулатки хороши, когда вокруг одни бледные, незагорелые мадамы — экзотика, ну как же! А тут экзотика — белоснежная кожа. Ну так пускай будет чуть побелее. Легкий так сказать загар.

Все! Готово! Отключаю Видение, осматриваю девушку обычным зрением. Прекрасная работа! Только вот вымотался — как черт знает кто! Сердце колотится, в глазах красные круги — перенапрягся. Не зря Велур использовал меня как аккумулятор энергии — небось надоело так же себя истязать. Эх, мне бы мутаген!

С трудом ворочая девушку (маленькая, а такая тяжелая!), откидываю одеяло, накрываю ее. На последних каплях сил сбрасываю мундир и ботинки, складывая штаны, китель и рубашку на тумбочку (глажено ведь!) — и плюхаюсь рядом с девчонкой. Тоже накрываюсь одеялом, и…проваливаюсь в сон, будто по башке жахнули угольным мешком. Спать! Теперь — только спать!

***

Ана проснулась как от толчка. Где она?

Сон. Ей снился сон. Будто бы она совершенно обнажена, и бежит, мчится по зеленому лугу! Солнце, ветерок охлаждает разгоряченное тело! А впереди…впереди прекрасный юноша с голубыми, как небо глазами! Его кожа бела как снег, зубы — будто жемчуг, который она видел на богатой даме. Юноша тоже обнажен, и он…хочет ее! Ана видит это — точно ее хочет! И она бросается в его объятия — сильные, горячие, и такие желанные!

Сопит. Кто-то сопит ей в подмышку. Дыхание горячее, и…ей щекотно. Щекотно?! Кто?! Где?! Почему!

И тут видит руку — ладонь лежит у нее на груди, закрывая сосок, а у ее подмышки…голова…он! Он, ее господин! Петр Син! А она, Ана, совершенно голая лежит рядом с ним!

Кровь толчками ударила в голову, в ушах зазвенело. Неужели она переспала с ним? Только как это произошло, когда?! Почему она ничего не помнит?! И неужели такой знаменитый, такой…такой красивый юноша позарился на нее, убогую?! На уродину!

Ана невольно касается того места, где у нее располагается опухоль, привычная с самого детства, и…не находит ее! Гладит, трет щеку — нет! Опухоли нет! Ана уже забыла о том, что совершенно обнажена, забыла о стыде, о том, что лежит голая в постели с ее работодателем — опухоли нет! Совсем нет!

Тихонько плачет. Рыдания все сильнее, сильнее, сильнее… И вот она уже не может сдержаться, закусывает зубами подушку и воет, выдавая в этом вое все — свою боль, свое отчаяние, свою безнадегу, накопленную за эти страшные, черные годы! И вспоминает — это он! ОН ее вылечил!