Большая пайка - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 41

На второе собрание, которое, как и договаривались, произошло через месяц, Платон полетел сам. Оратор из него всегда был никудышный, он запинался, блеял, забывал слова, но при этом говорил с таким напором и такой убежденностью, что противостоять ему было невероятно трудно. Платон без труда продавил решение о приеме «Инфокара», получив сто процентов голосов, а когда стали обсуждать, сколько процентов акций надо выделить «Инфокару», сказал:

— Для нас это непринципиально. Обычно мы закрепляем за собой контрольный пакет. Но здесь мы на этом настаивать не будем. Дадите двадцать процентов — возьмем двадцать, дадите десять — тоже скажем спасибо. Если хотите проявить к нам уважение, примите нас на сорок процентов.

Он говорил еще какое-то время, упирая на то, что цифра сама по себе не важна и речь идет всего лишь о признании заслуг партнера и уважении к нему.

В результате «Инфокар» получил сорок процентов акций, что для Еропкина было полной и неприятной неожиданностью. Натужно улыбаясь, он поздравил Платона, пообнимался с ним и вечером привез к самолету готовый к подписанию протокол. Платон пробежал протокол, подписал, хотел было вернуть Еропкину, потом передумал и поставил свою подпись на каждой странице. Еропкин жутко обиделся.

— Значит, не доверяешь? — со слезой спросил он.

— Не глупи, Сашок, — успокоил его Платон. — У нас так принято. Без запарафированных страниц ни одна инфокаровская бумага на свет не появляется. И тебе советую так же делать.

Прилетев в Москву, Платон доложился, передал в договорной отдел копию подписанного протокола, поручил Марку проследить за тем, чтобы все было доведено до конца, и снова отбыл за рубеж. А Еропкин опять принялся за свое.

Три месяца он не мог зарегистрировать протокол о приеме «Инфокара», ссылаясь на чрезвычайную занятость на производстве. Потом зарегистрировал, но отправку копии в Москву всячески затягивал. И отправил ее только тогда, когда озверевший Марк пообещал завтра же прилететь в Питер и самолично вытрясти из Еропкина документы.

Получив зарегистрированный протокол, Марк узнал много интересного. Нет, нет, основополагающая договоренность о сорока процентах «Инфокара» сохранилась.

Но завизированные Платоном страницы, за исключением последней, Еропкин похерил, а вместо них подложил другие. И если раньше все принципиальные решения принимались большинством в три четверти плюс один голос, то теперь достаточно было простого большинства. Что, при сорока процентах «Инфокара», позволяло полностью игнорировать его мнение по всем вопросам. Когда же вызванного в Москву Еропкина строго спросили, как это все произошло и почему он позволяет себе подделывать документы, тот спокойно ответил, что в его канцелярии произошел пожар, о чем имеется соответствующий акт пожарной охраны, все документы сгорели, и их пришлось восстанавливать по памяти. Но он ничего страшного не видит, так как главный вопрос решен — «Инфокар» стал акционером и получил аж сорок процентов, — а как будут приниматься решения, это дело десятое, здесь можно договариваться в рабочем порядке. После чего Еропкин отбыл, напомнив на прощание, что невредно было бы оплатить свою долю в акционерном капитале. А то регистрация будет признана недействительной. И не забыть про оборотные средства, про два миллиона долларов. За вычетом стоимости трех «мерседесов».

С тех пор были сделаны три попытки оплатить долю в уставном капитале — и все неудачные. Переводимые в Санкт-Петербург деньги через несколько дней возвращались обратно. Либо Еропкин специально указывал не правильные номера счетов, либо тут же закрывал счета и открывал новые, но перевести деньги так и не удалось. Тогда потерявший терпение Муса позвонил Штурмину, тот пришел к Еропкину и внес в кассу наличные, получив соответствующую расписку. По слухам, Еропкин, узнав об этом, топал ногами, орал и выгнал кассиршу к чертовой матери.

И вот теперь сложилась патовая ситуация. С одной стороны, на еропкинское предприятие затрачена такая уйма денег, что бросить это дело никак нельзя. С другой — держать его в теперешнем состоянии тоже нельзя, потому что это та же потеря денег, да еще неудобно перед немцами, которым пообещали к февралю выпустить первый отремонтированный автомобиль. А вливать туда деньги, пока всем заправляет Еропкин, глупо. Проще их сразу же выкинуть на улицу. При этом ни увеличить уставный капитал, ни снять Еропкина невозможно — нет большинства голосов.

— А зачем они дали мне про это читать? — спросил Терьян, когда Виктор закончил рассказывать.

Виктор пожал плечами:

— Если собираешься здесь работать и хочешь знать, чем приходится заниматься и что такое «Инфокар», то более характерного материала нет. Другое дело, что из бумажек ты всей истории не узнаешь.

Но Сергею показалось, что Виктор чего-то не договаривает.

Примерно через полчаса он досмотрел последнюю папку, собрал бумаги и понес их возвращать. Заполнявшая приемную толпа частично переместилась в кабинет Марка, откуда доносился жуткий шум.

— Я капитан дальнего плавания! — кричал человек в кителе. — Я двадцать лет на руководящей работе! И не позволю себя, то есть меня, оскорблять!

— А никто и не оскорбляет, — орал в ответ Марк. — Я хочу видеть нормальный документ, а не филькину грамоту. Здесь никакие две цифры не бьются.

— Все бьется! — ярился капитан дальнего плавания. — Я двадцать лет на руководящей работе. Вот это прибавить вот это, — он тыкал пальцем в измятую бумажку, — совсем не должно быть вот это. Потому что вот это нужно вычесть.

Марк выхватил бумажку из рук капитана, вгляделся в нее и сбавил тон.

— Ну-ка. Вот это прибавить вот это и вычесть вот это… Будет вот это.

Правильно. Угу. Наталья! — Он перебросил бумажку капитана на соседний стол, окруженный тремя посетителями. — Посмотри-ка смету. Вы, Семен Аркадьевич, — успокаивающе улыбаясь, обратился он к капитану, — займитесь с блондинкой. От себя отрываю.

— Так, — сказал он, когда капитан перешел к соседнему столу. — Сумасшедший дом. Сергей, что у тебя?

Сергей положил на стол папки с питерскими бумагами. Марк немедленно завопил:

— Ты куда кладешь? Ты не видишь, что здесь документы?

— А куда мне их девать? — спросил Терьян, одуревший от шума и дыма и не ожидавший столь резкой реакции Марка.

— Никуда не девать! Я тебе выдал бумаги, чтобы ты с ними работал! Вот иди и работай.

— Я уже все прочел, — тихо сказал Сергей, чувствуя спиной взгляды всех собравшихся в комнате и испытывая желание швырнуть папки Марку в голову.

— Прочел? — Марк саркастически ухмыльнулся. — Ладно. Сейчас я здесь закончу и поговорим.

— А пока мне их так и держать? — поинтересовался Терьян.

Марк сделал было движение по направлению к папкам, но передумал.

— Секретарю отдай.

Сергей передал папки сидевшей у двери девушке и вернулся в переговорную.

Постоял у стола, налил рюмку из принесенной днем бутылки, выпил, закурил, потом сел в кресло, закинул руки за голову и задумался. Решение об «Инфокаре», созревавшее давно и принятое практически мгновенно, до сих пор воспринималось им всего лишь как изменение среды обитания с сохранением всех атрибутов психологического комфорта. Но уже эти несколько часов показали, что среда обитания, несмотря на обилие знакомых лиц, изменилась слишком уж радикально.

Взять хотя бы эту питерскую историю. С Еропкиным все было ясно, но условия, в которых тот проворачивал свои махинации, Сергея поразили. Миллионные инвестиции, свободное обращение с акционерным капиталом и долями, скупка голосов, взятки начальству, непростые отношения с бандитами… Про все это он слышал, про многое читал в газетах, но не представлял, что, пока он продолжал упрямо писать свои формулы, его друзья и однокашники так легко освоятся в горячей атмосфере времен покорения Дикого Запада. И Сергей почувствовал тревожную неуверенность — сможет ли он хоть как-то сравняться с ними? А еще его беспокоило ощущение каких-то подводных течений, недомолвок, угадываемого, но не объяснимого столкновения интересов — столкновения, которого в отношениях между людьми, знающими друг друга чуть ли не с колыбели и делающими одно дело, просто не могло быть, но которое тем не менее скрыто присутствовало, обнаруживаясь в случайно сказанных словах и брошенных взглядах. И замученный, какой-то опущенный вид Сысоева, его слова, что здесь все непросто, снова неприятно поразили Терьяна.