Большая пайка - Дубов Юлий Анатольевич - Страница 114

Он сам создал условия, когда любая интрига может быть реализована без каких-либо препятствий. Если, конечно, не считать препятствием сорок лет дружбы.

До сих пор Платон и на мгновение не допускал, что Муса его предал. Но то, что это может произойти в любую минуту и что последствия будут ужасны, он осознавал все отчетливее. Ему даже хотелось быть благодарным Ларри за это новое понимание, но благодарность гасла, не успев родиться, — мешало ощущение беды.

Платон вдруг увидел надвигающееся одиночество.

…Как завороженный, стоял Платон у могилы Петьки Кирсанова, слушал речь директора, что-то говорил сам. Потом бросил горсть земли на крышку гроба и отошел в сторону, прикрываемый плотным кольцом людей в бронежилетах. Вдруг рядом с ним, неизвестно как, образовался Ларри.

— Вот что, — решительно произнес Платон. — Пока не разберемся, в чем тут дело, из-за чего грохнули Петьку, почему взорвали банк и зачем весь этот цирк, я никуда не уеду. Пока я не буду точно знать, что у нас здесь творится, с места не тронусь. Скажи, пусть меня везут в клуб.

Оказавшись в клубе, Платон заперся у себя в кабинете, приказал ни с кем не соединять, на любые вопросы отвечать, что он улетел за границу, схватил лист бумаги, карандаш и стал рисовать загогулины. Он рисовал почти час. Потом потребовал соединить его с Марией и принялся диктовать. К вечеру в клуб, сквозь тройное кольцо охраны, потянулись курьеры с документами. Курьеры отдавали бумаги администратору, связывались по телефону с Марией, выслушивали дальнейшие указания, по-военному говорили «есть» и отбывали по назначенным им маршрутам.

Больше никого в клуб не допускали. Марк, появившийся после похорон с толпой посетителей, был отправлен восвояси под тем предлогом, что помещения срочно потребовали химобработки и вообще глобальной уборки. Он долго поводил носом, чувствуя нечто необычное, но был вынужден уехать. Администраторы стояли насмерть. Мария перевела офис на военное положение. Единственным человеком, получавшим точную информацию, был Ларри. Он съездил на поминки, выпил несколько рюмок, сказал речь, а потом вернулся в контору, вызвал Федора Федоровича, рассмотрел вместе с ним надиктованные Платоном заметки и впрягся в работу.

Около полуночи Ларри вызвонили из клуба по мобильному телефону.

— Можете сейчас приехать? — спросил администратор. — У нас есть для вас документы. Это означало, что Платон зовет в гости.

— Что это? — спросил Платон, тряся листками бумаги, когда Ларри вошел к нему в кабинет. — Кто-нибудь про это знает?

У него в руках был договор с Первым Народным банком о покупке векселя на три миллиона долларов. И две платежки, подтверждающие перевод на счет этого же банка указанной в договоре суммы.

— Первый раз вижу, — констатировал Ларри, изучив бумаги. — Просто первый раз.

— Это Петина подпись?

— Да, — кивнули Ларри и Федор Федорович.

— Ну что? Нашли ответ? Что это за банк?

Федор Федорович повернулся на стуле и нажал на кнопку звонка.

— Снимите копию, — вежливо попросил он вошедшего администратора.

Нескучный сад

Я все время думаю о тебе. Смешно… Я даже не знаю, помнишь ты меня или нет. Сколько же у тебя было таких, как я… секретарш… аспиранток… Не пересчитать… Да еще жена, которую я страшно боялась, но не из-за себя, а из-за тебя. Я никогда не рассказывала тебе, как однажды случайно наткнулась на нее в магазине. Я узнала ее по фотографии, которая стояла у тебя на столе, на работе. А она меня никогда не видела, и не думаю, что даже догадывалась о моем существовании. Это было, когда у нас все еще было на взлете, и я только-только договорилась о квартире, и ты еще читал мне стихи, а я смотрела на тебя во все глаза и никак не могла насмотреться, и, когда ты провожал меня домой, мы целовались в метро, в подъездах, в лифтах… Но даже тогда я твердо знала, что ничего не будет, хотя будет все. Там, в магазине, я пошла за твоей женой и увидела, как она покупает тебе рубашки. Помнишь? Нет, конечно же, ты не помнишь, как через несколько дней, там, у Наташки, я завязывала тебе галстук и как бы между прочим сказала — жена, наверное, рубашку покупала, а ты покраснел и стал отнекиваться. И я окончательно поняла, что у тебя есть две жизни, и в той, другой жизни мне делать нечего.

Какую же ошибку я совершила тогда! Помнишь, ты позвонил мне вечером под седьмое ноября и сказал, что утром приедешь и увезешь меня? Может быть, может быть, так оно и случилось бы, но я не могла придумать, как объяснить Славке, проплакала всю ночь и на следующий день не подходила к телефону. Я знаю, ты звонил много раз, но, услышав Славкин голос, вешал трубку. А потом ты пропал, не появлялся на работе два дня и не звонил. Только много позже я узнала, что твою дочку забрали тогда в больницу. И больше мы никогда уже об этом не говорили.

Потом ты ушел из Института, стал заниматься коммерцией, и все твои друзья ушли тоже, а я так и осталась в лаборатории, занимаясь неизвестно чем. И я стала стареть.

Однажды я встретила тебя на улице, ты был в большой компании, вы все смеялись и собирались рассаживаться по стоявшим у тротуара машинам, а я шла мимо с двумя тяжелыми сумками и увидела тебя, а ты меня даже не заметил.

Тем вечером я впервые рассказала про все Славке.

Я знаю, что ты давно уже живешь один. Мир тесен, и у нас намного больше общих знакомых, чем можно было бы ожидать. И развелся ты вовсе не из-за меня, а из-за кого-то другого, я знаю даже, из-за кого, только там все равно ничего не получилось, но и это уже не имеет значения. Наша жизнь давно сделана, а если и не сделана — все равно поздно.

Помнишь Нескучный сад?

Хорошо, что у нас это было…

Разборка

Срочно вызванный в клуб Сысоев долго не мог понять, что происходит. Откуда взялся улетевший сразу же после похорон Платон, и почему сменили охрану, и почему с ним так разговаривают, и откуда он может знать про какой-то Первый Народный банк. Но серьезность ситуации стала понятной ему с первых же секунд.

— У тебя с Первым Народным есть отношения? — в четвертый раз спрашивал Платон, черкая красным карандашом по бумаге.

— Я это название только здесь и услышал, — в четвертый раз отвечал Виктор, — Ты можешь объяснить, в чем дело?

— Так, — сказал Платон, переглянувшись с Ларри. — Только здесь, значит, только здесь. Оставим это. Ты посиди пока вон там. Нам переговорить надо.

— Не могу в это поверить, — категорично заявил Платон, когда за Виктором закрылась дверь. — Не могу. Чтобы Витька украл деньги… Ларри пожал плечами.

— Я тоже не могу. Нам ведь всего-то и нужно узнать, с какого хрена на этом договоре появилась его виза. А он говорит, что про Первый Народный банк никогда не слышал. Вот ведь что странно. Почему ты не хочешь спросить у него прямо?

— Что спрашивать? Подпись точно его. Как он может ничего не знать про этот банк? Значит — врет. Но почему? Почему? Ты можешь объяснить?

Странно все как-то складывалось. Непонятный договор с неизвестным банком, необъяснимо засекреченный, хранящийся отдельно в личном сейфе Кирсанова.

Договор, почему-то завизированный Сысоевым, который тем не менее клянется, что никогда про этот банк не слышал. Взрыв у Гольдина. Взрыв, произошедший в тот самый момент, когда приехали за копиями платежек — единственным набором документов, точно фиксирующим движение всех денежных средств. Вовремя предотвращенная попытка устроить бойню на кладбище. Кто-то начал крупную игру, но логика ходов не угадывалась.

Ларри задумался и через несколько минут сказал:

— Давай просчитаем. Мы Сысоеву договор не показывали. Он не знает, что оригинал у нас. Забыли про все, про все отношения… Одно из двух. Либо он сыграл против нас и убежден, что мы до этого договора не добрались. Либо он вправду ничего не знает. Взял и подмахнул случайно Что мы теряем, если покажем ему его подпись?