2070 (СИ) - Вель Ольга - Страница 41

— Мне стоило и раньше заметить, что тебе здесь не место, когда ты начал говорить, что на этой планете угнетающая обстановка, — Узза нежно погладила мои плечи, и сквозь ткань я ощутил приятное покалывание. — Это пройдёт. Думаю, ты очень долго копил в себе негативные эмоции, а сейчас просто что-то сработало, как спусковой крючок. Я даже подозреваю, что именно… — Узза бросила взгляд мне за спину, где осталась площадь. — Я уже говорила, у нас отличные психологи. Они поговорят с тобой, помогут наладить внутренний баланс и обучат способам медитации. И всё станет так, как должно быть. Но сейчас нам необходимо закончить дела.

Я кивнул. В этот раз Узза помогла мне забраться на лошадь. Про себя я порадовался, что на улице кроме нас никого не было.

Когда мы оказались у школы, возле столба с наказанными собралась толпа. Возле Сталии стояла её мать и поила дочь водой, не обращая внимания на солдат. Те, на удивление, не предпринимали никаких попыток отогнать идморку. Заметив нас, ученики расступились, и мы, не спешиваясь, подъехали к Сталии, Норву и их матери. Как я не напрягал память, мне не удавалось вспомнить её имя. Почувствовав наше присутствие, она обернулась.

— Что вы наделали? — неприятным голосом закричала пожилая идморка. — Звери! Вы, проклятые Богами, как смеете трогать наших детей, отравлять их разум своими безумными идеями, принижать и опускать на уровень жёлтых рабов? Вы обещали! — отскочив от столба с неожиданной прытью, она схватила Узза за правую ногу и попыталась стащить с лошади.

В тот же миг клеймо на её запястье загорелось красным, и идморка упала на землю, неестественно выгнув спину и ноги. Она не кричала, нет… Её лицо исказилось, а челюсть свело настолько сильной судорогой, что она не могла издать ни звука.

— Мама! — Сталиа рванулась вперёд, но цепи, крепко охватывающие её запястья, были куда крепче. — Что вы творите? Не трогайте её, не смейте! Отец! — она заозиралась, выискивая в толпе Понироса. — Отец, помоги!

Я тоже огляделся и увидел его. Он стоял, окружённый сыновьями, с перекошенным от боли лицом, но не двигался. Сталиа кричала, и с каждым её зовом он вздрагивал. Сыновья тормошили его, что-то шептали наперебой, но он не реагировал. О чём он думал? Готов ли был пожертвовать своей семьёй ради расположения Иных и светлого будущего своей планеты? А он верил — я знал это — верил, что Иные сделают его планету процветающим Раем. О, он был против старинных устоев и непоколебимой власти целителей! По его мнению, именно учёные должны были возглавлять современное общество, они должны были открывать новые горизонты и осваивать неизведанные широты космоса. Но в то же время он был главой семьи. Одним из немногих представителей касты голубокожих, что не прибегал к телесным наказаниям, а словами и советом помогал своим детям, когда те не могли что-то понять или освоить. Мне стало жаль его.

Тем временем Узза тоже обратила на него внимание.

— Понирос! — он вздрогнул, когда она окликнула его. Сделал шаг назад, будто собрался бежать, и я приготовился в любой момент сорваться за ним в погоню. Верность Уззе затмевала любое сочувствие. — Ну же, Понирос! — в голосе Уззы прорезались угрожающие нотки. — Выходи сюда. Нам нужен твой совет, мудрый ты мой советник.

Понирос медленно пошёл к нам.

Глава 17

Когда-то давно в школе я серьёзно поссорился с учителем литературы. На том уроке мы разбирали балладу Стивенсона «Вересковый мёд». Мрачная и неоднозначная история, она сильно встревожила меня. Прочитал её я сильно заранее, недели за три, желая впечатлить учителя, а заодно обдумать её хорошенько и сформулировать мнение о ней. Ожидая от автора «Острова сокровищ» балладу о храбрых воинах, сражениях и весёлых пирах, я оказался буквально раздавлен жуткой историей предательства и странного патриотизма. Я ходил подавленный и хмурый и всё никак не мог переваривать поступок отца из баллады. Поэтому, когда на уроке учитель начал говорить о великом героизме и любви карлика к родине, я не выдержал. Я всегда был спокоен и вежлив, и даже в спорах на литературные темы помнил о субординации. Наверное, поэтому учитель был шокирован моей пламенной речью до такой степени, что не пытался заставить меня замолчать. Я долго и в резких выражениях говорил то, что думал о предательстве и убийстве сына отцом — и ради чего? — какого-то напитка? Я отодвигал на задний план жестокость шотландского короля, уничтожившего целый народ, но акцентировал внимание на не менее зверском, на мой взгляд, поступке карлика. Когда я закончил, учитель ещё несколько минут молча смотрел на меня, то снимая очки, чтобы протереть их полой пиджака, то снова водружая их на крючковатый нос. Мои одноклассники переводили взгляд с меня на него, ожидая, когда разразится буря. На удивление, учитель начал говорить спокойно, слегка подрагивающим голосом. Он отметил, что, хоть формат моих мыслей и был несколько эксцентричным, я высказал именно свои идеи, а не чьи-то из учебника или интернета. Это было единственное, за что он похвалил меня. После он, глядя в окно, начал длинную речь о любви к родине, своему народу и возвышению общества над личностью. Он утверждал, что нельзя было ни карлику, ни мальчику склоняться перед королём и открывать тайный рецепт. И дело ведь даже не в самом рецепте… Всё куда глубже и символичнее, но мне простительна поверхность мышления в силу возраста. Я слушал его, прикусывая зубами внутреннюю часть щеки, чтобы не сорваться. Я понимал, что он имеет право на своё мнение, но мне было до боли тяжело его слышать. Наконец, он закончил и, глядя на меня, снисходительно усмехнулся. В его глазах я ясно читал, что он считает меня ещё глупым ребёнком, пусть и не лишённым перспектив личностного роста. Наверное, именно это стало последней каплей. Если бы он просто перешёл к другому вопросу или вызвал родителей в школу, я бы смирился. Но эта ухмылка была сродни неспортивному поведению: добивать поверженного соперника недостойно. И я, дрожащим от волнения голосом, поинтересовался, согласился бы он так же обречь своего ребёнка на гибель. Та ссора стала одной из легенд моей школы. Нельзя было сказать, что кто-то в ней оказался победителем. После долгого разговора с учителем, директором и школьным психологом, родители провели со мной беседу. Они не ругали меня за грубость учителю, но объяснили, что далеко не всегда то, что кажется мне неправильным и недостойным, является таковым на самом деле. И есть люди, которые будут придерживаться диаметрально противоположного мнения. А когда дело касается семьи, нельзя ни в коем случае навязывать человеку свои взгляды и пытаться его переубедить, и тем более непозволительно использовать болевые точки, чтобы одержать верх над оппонентом.

Эта история вспомнилась само собой, пока Понирос двигался к нам. Никогда не думал, что могу оказаться в роли безжалостного короля. Впрочем, и роль отца я с трудом мог наложить на себя. Вряд ли на Идмо когда-либо слышали про вересковый мёд, но почему-то я был уверен, что некий аналог этой истории у идморцев был. Или же у кого-то из присутствующих был шанс в будущем написать сказание о идморце, которого поставили перед выбором: семья или родина.

Жена Понироса перестала корчиться от боли и теперь просто лежала, раскинув руки и глядя куда-то в сторону. Кончики её пальцев окрасились кровью: она обломала себе ногти о твёрдую землю. Сталиа наконец перестала кричать и теперь просто обвисла, не обращая внимания на боль в вывороченных руках. Тише всех вёл себя Норв. Он прижимался, насколько позволяли цепи, к сестре и не реагировал на происходящее, только быстро переводил взгляд с учеников на нас с Уззой, потом на мать, а затем опять на соплеменников.

«Ребёнок, всего лишь глупый ребёнок, невольно вовлечённый в жестокие взрослые игры» — подумал я. С тоской огляделся и почувствовал дикое желание завыть от окружающего меня мира. Узза бросила на меня предостерегающий взгляд.

Наконец, Понирос оказался подле Уззы. Казалось, он постарел лет на двадцать, пока шёл эти несколько метров.