Рыбья кость (СИ) - Баюн София - Страница 14

Рихард почему-то надеялся, что Тодерик поймет, что он издевается. Даже к штрафу был готов. Но чуда не произошло.

— Надеюсь, следующий отчет тоже будет зеленый, — белозубо оскалился Тодерик. — Удачного вам дня, мистер Гершелл!

— Удачного дня, — ответил Рихард пустому пространству конвента.

Тодерик отключился от конференции, а барабан с пластинками продолжал вращаться.

Глава 5. Решетки, башни и катакомбы

Предчувствия Марш не обманули — она проснулась с красными отметинами от очков и затекшей шеей. И пробуждение нельзя было назвать приятным — первым, что она увидела, было ее собственное лицо, уставившееся на нее серыми глазами, подсвеченными голубым сигналом автосохранения.

— Гадость какая, — с отвращением пробормотала она, стягивая очки.

Нужно взять в привычку выходить из конвента перед сном.

В общей ванной висел плотный пар, пропахший апельсиновым концентратом — почти все соседи успели проснуться, принять душ и оставить на белом кафельном полу неопрятные мыльные лужи, которые еще не вытерли сердитые зеленые лаборы-уборщики.

Несколько кабинок были заняты. Из одной доносился неритмичный переливчатый вой, и Марш с тоской поняла, что головная боль усиливается на высоких нотах. Она искренне понадеялась, что человек за матовым пластиком бьется в агонии и так пытается позвать на помощь.

В первой же свободной кабинке было сыро, а на кафеле виднелись чьи-то разноцветные волосы. Марш иногда думала, ненавидела ли бы она людей хоть немного меньше, если бы у нее была личная ванна, как старых домах. Этим утром она была готова поверить, что очень любила бы людей, будь у нее была личная ванна.

Наконец она нашла чистую кабинку, приветливо подмигивающую серебристыми распылителями. Несколько минут стояла, растирая по лицу водяной туман с резкой отдушкой — Марш знала, что чем больше в воде ароматизатора, тем хуже она очищена, и в этот раз фильтр явно забился больше нормы.

Вернувшись в комнату она долго разглядывала лицо в зеркале. Наверное, повязку все-таки стоило снимать, хотя производитель обещал, что в ней можно мыться и спать. А еще обещали, что не будет искажений.

Марш, усмехнувшись, выдвинула встроенную панель, достала одну из плоских черных банок и широкую кисть.

Она собиралась ехать в Старый Город, а врачи не советовали выезжать из кварталов без защитной краски. Говорили, что там слишком много пыльцы, пыли, неэкранируемого солнечного света. Вообще-то можно было носить маски, но Марш не хотела — пугать людей белым лицом с синим пятном повязки было куда веселее, чем весь день потеть в дерьмовом пластике и с трудом втягивать воздух из переносных фильтров. Лучше краска и респиратор.

Старый город Марш любила, несмотря на то, что лишила его целых трех домов. На уроки истории в школах Младшего Эддаберга было отведено всего несколько занятий в год, но Марш прекрасно поняла все, чего не сказали учителя.

Раньше дома были дороги в обслуживании, ненадежны и требовали множества дорогостоящих модификаций — окон, да не простых, а разной формы, с хорошими видами, широкими подоконниками. Балконов, тоже обязательно разнообразной формы. Эстетичных фасадов, украшенных подъездов, ухоженных дворов. Все это трескалось, откалывалось, ржавело и ветшало, а из окон сквозило. Стекла еще бились, говорят, и это с некоторых пор Марш особенно веселило.

А нужны балконы и ухоженные дворы были, чтобы люди не сходили с ума. Потом архитекторы наконец-то додумались, как построить систему вентиляции так, чтобы окна стали не нужны, и как построить устойчивое здание такого размера, чтобы в него вмещался небольшой город. Конечно, ради устойчивости пришлось пожертвовать даже большей частью перемычек, и жилые кварталы стали просто белоснежными параллелепипедами, зато жилье там было дешево и реже требовало ремонта. Только фильтры в вентиляционной системе надо было постоянно менять.

И теперь Старый Город раскинулся вокруг жилых кварталов, которые не видели его слепыми белыми стенами. А Марш видела.

Аби каждый день пытался зачитывать ей официальную рассылку. Там обязательно говорилось, что Старый Город нужно снести окончательно, и что культурной ценности дома не представляют, а денег на реставрацию ни у кого нет. Изо для в день, вот уже лет семь Марш шикала на Аби, чтобы заткнулся, а Старый Город так и стоял. Зарастал высокой живой травой, в которой каждую весну распускались крошечные красные цветы, первые этажи домов укрывал мох, а верхние — вьюнки. Зеленые нити проникали в трещины и сердито расталкивали потемневший камень и бетон, постепенно поглощая и переваривая дома, мостовые и дороги.

А зимой зелень тускнела, и обнажался бурый камень в черных узорах трещин.

Но Марш ездила сюда не для того, чтобы любоваться стенами.

…

Аэробус прибыл на платформу через полчаса. Марш сидела на самом краю платформы и курила, щурясь на проносящиеся внизу огни.

— Репорт за демонстрацию несовершеннолетним пагубных привычек, — просипел Аби.

Хоть бы раз утра доброго пожелал. Марш, не оборачиваясь, подняла руку и показала людям у себя за спиной разведенные указательный и средний пальцы.

— Репорт за оскорбление, репорт за оскорбление, репорт за…

— Сколько? — мрачно спросила она, морщась от настойчивого бормотания.

Как жаль, что Аби нельзя заткнуть. Человек должен все выслушать, всех недовольных пересчитать.

«Интересно, что Аби сказал Леопольду? — вдруг подумала она. — Он же получил один крупный штраф. Официальный, наверное…»

— … за оскорбление. Ваш рейтинг понижен на четыре позиции.

— Всего-то? — хмыкнула она. — Как бы я начала день без порции общественного неодобрения.

Вдалеке тяжело загудел аэробус. Марш нехотя встала с платформы и отошла за линию — не хотелось попасть в трубу. Если уж она решит умирать — найдет способ получше, чем быть размазанной по разноцветной летающей железке.

Аэробус снижался медленно. Огромный и неуклюжий, с круглыми боками и злым острым носом, он навис над платформой мерцающим датчиками днищем, снижаясь так медленно, что Марш начала сомневаться, что вообще хочет куда-то ехать. Наконец, с шорохом выехал трап, зацепившись за приветственно выдвинувшиеся пазы. Люди на платформе не двигались. Раздался едва слышный треск, и по бокам трапа сгустились темные поля, которые должны были не дать пассажирам упасть и успокоить тех, кому было страшно идти по доске над разноцветной пустотой. Марш считала, что поля можно было смело делать прозрачными — люди бросились в переполненный аэробус так, как будто их эвакуировали из-под обстрела.

Она позволила толпе подхватить себя и втолкнуть на нижнюю палубу. Марш тут же вильнула в сторону и села на ближайшее свободное кресло — никто не хотел садиться на нижней палубе, еще и у входа, но именно там обычно и было единственное свободное место в давке. Пока остальные надеялись пробиться наверх, Марш успевала удобно устроиться внизу.

Дверь с шорохом закрылась. Тонированные борта аэробуса были прозрачными внутри, и Марш смотрела на людей, оставшихся на платформе. На медленно вползающие трапы и на то, как платформа, наконец, уменьшается, и люди уменьшаются, и только башни остаются огромными, белыми и несправедливо уродливыми.

Женщина рядом заерзала и что-то забормотала, но Марш не оборачивалась. Терпеть не могла разглядывать соседей.

Аэробус набирал высоту. Палубу заливало нарастающее гудение, а днище дребезжало и тряслось, как будто вот-вот распадется на пластины, разбросав людей по трубе. Неудивительно, что все первым делом щемились на верхние палубы.

Ее соседка зачем-то начала пробираться к выходу. Марш почувствовала, как начинает дергаться глаз, и это было вдвойне обидно, потому что глаза, который бы не дергался, у нее не было.

Отвлечь себя мрачной шуткой не получилось — на сидение рядом снова кто-то сел. Марш надеялась, что ее заденут и не извинятся. Тогда можно будет отправить на соседа репорт за какое-нибудь травмирующее вторжение в личное пространство, а то и на непреднамеренное физическое насилие, если вдруг ей наступят на ногу.