Полюбить Дракона (СИ) - Фрес Константин - Страница 39

— Так и было. Но она умерла сто лет назад; и тогда мы не знали о том, что есть живая лоза, последняя, способная надеть корону на голову. А потом она появилась — живая, юная лоза. Только-только проросла из семечка. За ней нужно ухаживать, растить ее. И тогда, вероятно, она выберет того, чья голова достойна ее ветви.

— А если она захочет выбрать Звездного, эта лоза?

— Не захочет; лоза выбирает лишь из тех, кто за ней ухаживает. А еще это дерево обладает памятью; оно должно помнить, что Звездные силой сгибали его ветки, скручивали их в кольца и надевали себе на голову в надежде, что это и будет корона. Но нельзя силой получить ту часть магии, что рождает сама природа. Нельзя мироздание заставить указать на тебя пальцем. Ничего у них не вышло. Короны, что они силой скручивали, были все фальшивые. Поэтому они в ярости и порубили лозу. Всю. А теперь охотятся на последний ее росток. Твоя палка — мы ее подобрали в море, обломок черной лозы. Мать ее оплакивала. Очень надеялась, что прорастет. Что оживет. Но нет; лоза не поверила нам. Никому не поверила, даже в слезы матери. Вот и осталась она у нас… просто палка. Символ власти. Мать лупила ею нерадивых слуг, поваров, что-то пересоливших или устроивших на кухне разгром, гоняла наш гарем…

— Как все сложно и печально, — заметила Диана.

Ее черная лоза лежала возле кровати. Девушка поспешила ее поднять и провела по скрученным веткам ладонью. Ей показалось, что они усохли еще сильнее и загнулись, отчего прямая, как трость, палка стала больше походить на дугу.

— Мы — дети природы, — заметил Лео. — Мы должны были ее слушаться, видеть ее знаки и исполнять ее волю. Но всегда есть те, кто хочет заставить природу слушаться себя. А она этого не любит.

Ирине было не по себе.

Она чувствовала себя… непривычно.

Ирментруда была растеряна, обескуражена. Впервые в жизни ей казалось, что в суете о ней все забыли, и, глядя на нее, саму ее не видят. Эван вел себя так, будто она пустое место, как будто не было между ними ничего — ни борьбы, ни страсти, ни безумных ночей.

Все перегорело.

Все забылось.

Эван, который метался, страдал, неистово жаждал добиться от нее покорности и ласки, так настойчиво, словно от этого зависела его жизнь, вдруг сделал шаг назад. Раньше Ирина думала, что желание мужчин вечно. Не один, так второй. А страсть Эвана казалось ей тем, что не пройдет никогда.

«Он всегда возвращался ко мне! — злобно думала женщина, тайком подбираясь к дверям, за которыми теперь жила Диана. — Не было ни единой женщины, от которой он не приходил бы снова ко мне! Между нами была связь! Я чувствовала ее! Я знала, что она есть, незримая, но прочная, прочнее драконовой брони! Так как же так вышло, что эта связь прервалась?»

На ее глаза набежали слезы, но Ирина смахнула их, удивившись — что за вода потекла из глаз? Ее мучила досада и какое-то неведомое, тянущее, гнетущее чувство, от которого казалось — тело вот-вот порвется, изломается, и исправить это можно лишь устранив соперницу.

Тропический грот!

От мысли о том, что эта негодяйка сейчас там живет, греется на солнышке, нежится в ласковой воде, у Ирины начинало болеть где-то не то в груди, не то в животе. Она со стоном останавливалась, сползала по стене и сворачивалась в клубок, пережидая, когда пройдет зависть и эта режущая боль, что рвала на куски ее душу.

Мало того, что там орхидеи и красивые тропические птицы, мало того, что там растут фруктовые деревья с самыми сладкими и сочными плодами — там еще и сокровища, множество сокровищ!

Зарытые в белом песке морские раковины, полные горящих жемчугов и золота! Плетеные из пестрого шелка гамаки с золотыми кистями, сундучки и шкатулки, будто выброшенные на берег после кораблекрушения, наполненные рубинами и сапфирами!

Этими камешками можно было играть, перебирать из руками, ссыпать в кучу, украшать ими свои волосы и одежду. Эван лишь однажды показывал Ирине эту пещеру. Пытался уговорить ее, чтобы она родила ему наследника.

Не уговорил…

Тогда Ирине думалось, что все ей принадлежит. Что влюбленный князь все положит к ее ногам. И спешить некуда. Она не хотела быть его княгиней; не хотела плескаться вечно в одном и том же бассейне, не хотела ему рожать детей, да и свою тайную пещеру в море тоже совсем не хотела бросать.

Там у нее были припрятаны подарки от других драконов; и простые бусы из отшлифованного стекла цвета морской волны и спелых алых ягод, и изящные драгоценные венцы. Этого было совсем немного в сравнении с тем, что мог дать ей князь, но это было ее. Она не желала это терять, и даже думать не хотела о том, что ее тайник разыщет какая-нибудь другая, более удачливая самка.

А теперь вдруг оказалось, что за этими мелочами она упустила главное. Князь получил желаемое от другой, и все то, что Ирина считала своим, вдруг оказалось недоступным. Нет подарков; нет золота, нет красивых платьев. И тропический рай достался другой — той, что согласилась быть с князем. Ирина видела, как дракон щедро одаривает Диану, как он ласков и нежен с нею, как пылает от чего-то неведомого, непонятного, но такого прекрасного. И тогда Ирментруда Ирина понимала, что все, что она видит — это упущенная ею жизнь, которую она может наблюдать только со стороны.

Ее разум посетила странная мысль, какая до сих пор просто не рождалась в голове драконицы. Оказалось, что за все надо платить. Своим выбором, своей свободой — ведь если б она не заупрямилась тогда, то теперь бы уже была княгиней, и тропический грот был бы ее. Надо было только согласиться на условия князя, пожертвовать своей свободой и забыть о других мужчинах.

А это не так уж просто!

Ведь много мужчин сулили ей множество подарков.

Ирина любила их получать, да и отнимать у других Ирментруд — тоже. Добытые в драке, монетки и камешки не самой большой величины ей были дороже всего.

А теперь все. Отнимать не у кого — даже гарема нет у Эвана. И она, Ирина, совершенно непонятно зачем тут находится. Эван больше не любил ее; Лео не любил ее никогда, и даже когда она была любимицей князя, Лео предпочитал постели других самок.

Теперь Ирина бы не нужна никому. Она слонялась по замку, ела и пила, надевала чужие платья, оставленные глупыми Ирментрудами, выманенными Дианой в море, и ее ожидало только одно: обрастание чешуей и дорога в море.

Скорее всего, Эван именно этого ждал.

— Это нечестно, нечестно! Почему я должна от чего-то отказываться!? Почему мне не дают то, чего я хочу, просто так?! Я же лучше всех! Я всех умнее, и даже многих — красивее! Это же я, а не какая-то безвестная рыбешка со дна! Эта подлая рыбина, — шипела Ирина зло, — Диана, все внимание к себе притянула! Околдовала! Да я готова поспорить, что она говорила много льстивых слов своим поганым сладеньким язычком! Иначе как бы ей удалось очаровать обоих братьев? Эвана легко обуздать; он готов к этому, он жаждет подставить спину и катать эту мошенницу по волнам, но Лео?! Лео хитрый, как старый толстый крокодил, сто лет проживший в тине… он видит всех насквозь. Мысль еще родиться не успела в голове, а Лео уже ее понимает! Что он там разглядел, в голове этой девчонки, что ложится с ней на одно ложе и стоит за нее горой?! Ну неужто же она так хитра, что умеет и в мыслях лгать!?

В своих злобных размышлениях Ирина не заметила, как рядом оказался Лео. Молодой дракон налетел на нее, пребольно ухватил за локоть, заставляя подняться на ноги.

— Так-так-так, — протянул он, подозрительно оглядывая Ирину с ног до головы. — Что ты тут отираешься? Чего тут надо?

Лео был одет нарядно, по-домашнему, в руках его был длинный лаковый футляр такой дорогой работы и из такого редкого дерева, что Ирина сразу поняла — в нем у молодого дракона украшение для Дианы.

Что-то очень дорогое и красивое.

— Лео, — заскулила Ирина, отирая мокрые глаза, — кажется, я заболела… Мне бы на солнышке погреться…

— Ага, — сказал Лео, внимательно оглядывая самку, — и поиграть изумрудами? Переливы света в их гранях самое лучшее лекарство, не так ли?