Право на одиночество (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 42

Слова лились из меня, и я почти чувствовала змеиное шипение, которое было готово вырваться из моей груди. Но, нет… это всего лишь моё воображение. Не более того.

– Поэтому я не любила танцевать. Танцующий бегемот – что может быть отвратительней? Я несколько раз ходила в ночные клубы со своей лучшей подругой, и все эти разы тихо ненавидела окружающих. За их красоту, отсутствие комплексов, за их беспечность… Сама себе я всегда казалась похожей на клубок ниток, только вместо ниток – мои страхи и комплексы. А знаете, чего я боялась больше всего, Максим Петрович?

Всё это время начальник внимательно смотрел мне в глаза. Я не могла понять, о чём он думает.

– Догадываюсь, – тихо сказал он. – Но разреши мои сомнения.

– Я боялась показать свою слабость, – судя по удивлению, мелькнувшему во взгляде Громова, он подумал о чём-то другом. – Я нарочито надевала на себя маску равнодушия, и лишь небо знает, чего мне это стоило и какие демоны в это время бушевали в моей душе. Я боялась, что кто-то хоть на миг поймёт, что за личиной снежной королевы – нежная и хрупкая девочка, которая плачет от каждого нанесённого ей оскорбления. Не спрашивайте меня, почему я так боялась именно этого – я не знаю. Но каждый день, встречая на своём пути трудности, насмешки, жестокость, я говорила себе, что не имею права быть слабой. А после смерти родителей…

Я закрыла глаза, вновь переживая тот ноябрьский день.

– После смерти родителей я действительно стала снежной королевой. Я перестала притворяться. Меня ничто не могло больше напугать или унизить – мне было всё равно. И, знаете… Я всю жизнь стремилась к подобным ощущениям, я всегда хотела быть сильной. Но, конечно, не такой ценой. Однако, достигнув этого, я поняла, что умерла.

Первые ласковые солнечные лучи нежно прикасались к стволам деревьев, к остаткам снега, уже покрытого грязью, и к нашим лицам. Я не могла понять, о чём думает Громов, да и не пыталась…

– Каждый человек мечтает о доле другого, – продолжила я. – Мечтает стать красивее, лучше, выше, смелее. Но мало кто понимает, какая это непозволительная роскошь – отказ от самого себя. Ломая свою личность, ничего, кроме пустоты, не чувствуешь. И мне жаль, по-настоящему жаль, что место той искренней и нежной девочки заняла снежная королева, украв её душу и заключив в глыбу льда. Но… – я глубоко вздохнула, – я признаюсь вам в своей слабости. Пожалуй, единственной на данной момент. И слабость эта в том, что мне так проще жить. Я пошла по самой короткой и пустой дороге, выбрав путь одиночества. И это моё право.

Я почти дословно повторила ту фразу… «Право на одиночество»... Она уже давно стала моим проклятьем. Но никому, даже Громову, я не собиралась рассказывать всей правды о себе и своём проклятье.

Помолчав немного, Максим Петрович тихо сказал:

– Это самая печальная сказка о снежной королеве, которую я когда-либо слышал.

– Это ещё не конец, – я улыбнулась. – Ведь сегодня вам удалось немного растопить её лёд. И я даже ненадолго вспомнила ту девочку, которой была раньше. Я всегда ненавидела ночные клубы за громкую музыку и огромное количество неискренних людей. Но сегодня, танцуя, я почувствовала, как во мне подняла голову прежняя Наташа.

– Это хорошо или плохо? – настороженно спросил Громов. Я рассмеялась.

– Максим Петрович, уже три года я не испытывала таких эмоций, как сегодня. И вы спрашиваете, хорошо это или плохо?

– Но ты же сама только что упомянула, – он тоже заулыбался, – какую именно дорогу выбрала.

Я покачала головой.

– Это не имеет никакого отношения к моему пути. Это касается только жизни моей души. Я признаюсь вам, Максим Петрович, я была уверена, что та девочка во мне умерла окончательно и бесповоротно. Но сегодня я убедилась, что это не так. И… я рада. Я скучаю по самой себе.

Я опустила голову, чтобы скрыть слёзы. Да уж, я слишком много плачу в последнее время. Но это нисколько меня не огорчает.

Я почувствовала руку Громова на своём подбородке. Подняла глаза. Максим Петрович улыбался, а из-за выражения его глаз по моему телу прокатилась волна маленьких иголочек. Нежность… господи, какая нежность!

– Милая моя Наташа, – его голос будто обволакивал меня заботой. – И я повторю то же, что уже говорил тебе не раз: ты необыкновенная девушка. Так чувствовать способен далеко не каждый человек на этой планете. И спасибо, что поделилась со мной частичкой своих воспоминаний. Ты даже не представляешь, как это важно для меня.

Последнюю фразу Максим Петрович почти прошептал. А затем наклонился и нежно поцеловал меня в шею. Я вздрогнула и прерывисто вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы сказать… что?

Ещё один поцелуй, немного ниже, а затем ещё один. Мысли растворились в воздухе. Осталась только одна: неужели я зря рассказывала ему всё это? Неужели он не понял, что я НЕ ХОЧУ?!

Ага, вот только моё тело, кажется, считало иначе. Потому что как объяснить то, что руки сами обняли Громова, сами привлекли его ближе, а голова запрокинулась, позволяя ему дальше исследовать мою шею. Всё это оказалось настолько не похоже на то, что я чувствовала с другими, когда в моей голове не было ничего, кроме мыслей, а тело было натянутым, как струна. И попробуй сказать хоть слово, когда всё тело растекается по лавочке. Теперь я понимала Антона с его утверждением, что ему никогда не отказывали в постели. Откажешь тут! Мысли разбегались со скоростью зайцев.

Но Громов остановился сам.

– Извини, – тихо сказал Максим Петрович, чуть отстраняясь и помогая мне сесть прямо. – Я слишком долго находился рядом с тобой. Этому искушению сложно противостоять. Но обещаю, больше не повторится.

Да? А жаль.

Но вслух я сказала:

– Ничего страшного. Я всё понимаю. Но теперь я хочу домой. Там моя кошка уже, поди, весь диван обглодала с голодухи.

Громов улыбнулся, достал мобильный телефон и вызвал такси.

Уже перед своим домом я вспомнила одну вещь.

– Максим Петрович, а вас жена не убьёт за то, что вы этой ночью неизвестно с кем время проводили? – тихо спросила я, с тревогой глядя на начальника.

Он как-то странно улыбнулся.

– Не убьёт. Не волнуйся. А вот Алиса точно будет задавать вопросы.

– И что вы ей скажете? – я с подозрением на него покосилась.

– Правду, – Громов ухмыльнулся. – Я не обманываю свою дочь. Кстати, если ты не возражаешь, я тебя как-нибудь с ней познакомлю.

Я от изумления раскрыла рот.

– Серьёзно?

– Конечно. Только вот не знаю, когда это случится, но мы непременно это устроим, – и, подмигнув, Максим Петрович помог мне выбраться из такси.

17

Только дома я осознала, в каком разгроме оставила квартиру. Алиса дулась на меня полдня, но в конце концов сменила гнев на милость. Убравшись и постирав всю свою одежду, я включила компьютер.

Письма от Антона. Целых два! Первое было обычным, с фотографиями и описаниями трудовых будней, а второе – тревожным, с вопросами о том, почему я не отвечаю на звонки. Я улыбнулась, представив, какие, должно быть, ужасы нафантазировал себе друг.

Из-за Молотова я больше не терзалась. Громов был прав – этим спором он только показал гниль собственной души, а меня она не коснулась. Теперь-то понятно, зачем он так напирал и склонял меня к постели. Как хорошо, что мне хватило благоразумия устоять. Впрочем… если судить по тому, как я реагирую на ласки мужчин, в ближайшем будущем стать женщиной мне не светит.

И как бы сильно мне ни нравился Громов, но пойти против его жены и дочерей я просто не могла. Это означало бы одно: предать моих родителей. Причём дважды. В первом случае я предам их, когда лягу в постель с тем, кого не люблю. А до любви мне ещё точно далеко, как до Китая. А во-вторых, связь с женатым мужчиной, боль и ревность жены и дочерей… Да я лучше уволюсь из «Радуги».

Вздохнув, я принялась писать ответ Антону. Скрывать отношения с Молотовым я не собиралась, впрочем, пощадила воображение друга и не стала описывать лишние подробности его ухаживаний.