Анклав (СИ) - Ермошин Андрей Федорович - Страница 38

Сообщение, очевидно, записанное на плёнку, повторилось дважды. И лишь к концу повтора Алекс очнулся, вспомнил, где находится.

В глубине души давно уже зрела догадка: рано или поздно подобное случится, и он, Алекс Кемстов, шахтёр тридцать первой бригады пятого комбината, будет объявлен вне закона. Но не был он готов к тому, что случится это вот так, громом средь ясного неба. Промелькнуло мгновенье, и вот он уже не мог считать себя заступником чьих-то интересов. Потому что отныне был он, и были все остальные — отдельно.

— Идём, идём, тебе нужно домой, — Тимур повлёк его обратно к воротам цеха. Алекс замечал, всем телом чувствовал взгляды, прикованные к нему одному. — Не волнуйся, — увещевал инженер, — он просто лжец. Каждый из нас знает правду. Мы тебя ему не отдадим.

Алекс не помнил, как оказался в своей комнате. С четверть часа просидел на кровати, обхватив голову руками и силясь унять дрожь, хоть как-то отбиться от неистово жалящего роя мыслей.

«Главный зачинщик всё ещё среди вас, — вновь и вновь чудился ему голос Энцеля, — Его имя — Алекс Кемстов».

Раздался громкий стук, и Алекс отдёрнул ладони ото лба. То был даже не стук: кто-то прямо-таки ломился в комнату, барабанил так часто, проворно, будто бы пытаясь высадить дверь с петель за счёт одной лишь вибрации.

«Ну вот и всё, — подумалось ему, — пришли».

Он поднялся с постели и, даже не глядя в глазок, отпер дверь. На пороге стояла Мари; едва увидев Алекса, она бросилась ему на шею.

Прижав сестру к себе, он буквально внёс её в комнату.

— Я знаю, я… всё слышала, — проговорила Мари, запинаясь на каждом слове. Глаза её были полны слёз. — Ты ведь этого не делал! Как он смеет тебя обвинять?

— Какая разница! Я сам за себя, — ответил Алекс в приливе жалости — больше к себе, чем к ней.

— Это не так! Совсем не так!

— Скоро всё кончится.

— Что кончится? Да что с тобой, Алекс? Не смей так… Не узнаю тебя совсем! — она отшатнулась и занесла ладонь, чтобы садануть его по груди. Алекс перехватил её руку, сжал в своей.

— Если не сдамся, то всех погублю.

— Ты защитил нас от катастрофы — только благодаря тому, что отстаивал себя, верил самому себе несмотря ни на что — до сих пор! И сейчас хочешь… Нет, ты не можешь! Энцель надеется купить нас своей амнистией, но плевать на него! И на амнистию, не нужна она нам! В чём мы виноваты? Не в том ли, что просто вывели его на чистую воду? Благодаря тебе!

— А если он прав? — сказал Алекс. — Что, если я впрямь всего-навсего хочу оправдаться за ошибку?

— Это глупость, Алекс! — вспылила Мари. — Ты — и никто другой — нашёл доказательства преступления Энцеля. Вот единственная причина, по которой он хочет тебя устранить! Уже пытался, но ничего не вышло. И не выйдет! После той участи, что он нам готовил, хладнокровно готовил… после этого ты готов поверить, что виной всему какие-то твои муки совести из-за обрушившейся шахты? Из-за чего-то, в чём ты на деле и не виновен вовсе, иначе тебя тем же вечером бросили бы в карцер!

Алекс молчал. Его взгляд метался с одного предмета на другой, скользил по стенам, и лишь иногда отваживался встретиться с глазами сестры: такая гневная решимость полыхала в них.

— А сегодня Энцель подстроил всё с целью сделать тебя виноватым. Как ты не понимаешь — он боится тебя! Боится правды, которую ты открыл. Сдашься, думая, что убережёшь нас — а сам развяжешь ему руки!

— Не все пойдут за нами, — тихо сказал Алекс. — Да, у нас появилось оружие, но люди — большинство из них — скоро осознают, что мятеж перечеркнёт всё, что было до. Их жизни, достижения — всё! Что тогда, а?

— Так сделай, что собирался! — встряхнула его Мари. — Докажи людям, что всё куда серьёзней! Расскажи, почему это не просто мятеж, а вопрос выживания! Расскажи, что против нас — изменник и убийца, а мы — неудобные свидетели у него на пути. И они поймут, увидишь!

— А что дальше? Если не подчинимся, если вы не приведёте меня к Энцелю, он уберёт меня силой! Что ему стоит? Я погибну, ничего не добившись. А вслед за мной перебьют и вас!

— Нет! — прервала его Мари. — Как ты опять не видишь, Энцель никогда не устранит тебя силой! Даже имея возможность, не сделает этого. А знаешь, почему? Потому что в таком случае все до единого поймут, что ты был прав! Зачем устранять клеветника, который разбрасывается пустыми обвинениями? Твоя гибель лишь раскрыла бы людям глаза! Не убрать — заставить тебя публично отречься от своей позиции — вот чего жаждет Энцель. Только это сможет вновь смирить тех, кто верен тебе, а таких — он знает это, уже немало — и сделать нас вновь послушными. Иначе — он проиграл!

Ошарашенный, Алекс глядел на сестру:

— Я ведь не предполагал… не знал, во что это выльется: стрельба, смерти… Не желал этого, не был готов. Как я могу убедить людей поверить… Нет, только не я!

— Всякий на твоём месте говорил бы то же самое. К такому нельзя быть готовым, — сказала Мари чуть тише. — Только никому другому тебя уже не заменить, не теперь. Ты начал, тебе и продолжать. Иначе — гибель. Для всех.

Алекс хотел ответить, но что-то внутри него сопротивлялось любому возражению. Какими мелочными и трусливыми оправданиями казались они теперь, перед лицом такой самоотверженной храбрости. И, подумав об этом, отбросил их с удивительной лёгкостью, как смахивают со стола крошки — почти механически.

Так легко, естественно почувствовалось ему в ту же секунду.

Мари схватила с тумбочки измятый лист бумаги, протянула Алексу:

— Ты знаешь, как убедить людей. Лучше кого-либо другого. Так вот, садись и пиши!

— Откуда такая уверенность? — спросил тот, забирая листок.

— Однажды ты уже смог убедить кое-кого. Меня.

Тоскливо-серый рассвет скорее походил на сумерки. Мороз, ударивший прошлой ночью, пробирал до костей, а воздух, тугой и тяжёлый, сковывал дыхание. В такую погоду редкий посельчанин решался покинуть нагретый уголок без необходимости, стараясь сократить время под открытым небом до минимума. Но сегодняшний случай был из разряда особых.

Площадка пятого комбината с трудом вмещала всех откликнувшихся; люди стояли плотно, плечом к плечу — без шума, давки и криков — прислушивались к динамикам громкой связи.

«Мы вскрыли больше двадцати опор стены на южной стороне. Все они были заминированы. Многие из вас видели собственными глазами и не дадут соврать. Давайте вскроем ещё пятьдесят, сто — сколько угодно. Я гарантирую — результат будет тем же!» — говорил Алекс подрагивающим от холода голосом.

В роли импровизированной трибуны выступало распахнутое окно на втором этаже, к которому из диспетчерской дотянули провода системы интеркома и принесли микрофон. Алекс чувствовал колоссальную ответственность за каждое слово, но, к удивлению своему, почти сразу научился игнорировать это ощущение. Как игнорировал вяжущую боль в мышцах после смен на шахте.

Он продолжал речь:

«Нет смысла спрашивать, кто подготовил диверсию. Как бы многие не хотели верить в это, но только управа имела возможность провезти в посёлок и установить бомбы втайне от всех. Какой бы ни была их цель, является очевидным, что в случае успеха диверсии шахты были бы полностью уничтожены, а поставки фламмия — прерваны. Всем нам хорошо известно, кому это выгодно.

И теперь, когда диверсия сорвана, что Энцель может нам противопоставить? У него горстка людей. Они вооружены, но этого мало, чтобы сдержать нас. Вот почему все его угрозы — пустой блеф, уловки, попытка снова пустить нам пыль в глаза. Только в том случае, если мы согласимся на его нелепую амнистию, ему удастся вернуть контроль. И только! Это — его последняя надежда избежать разоблачения и огласки за пределами посёлка. Энцель заперт, зажат в тиски между нами и всей страной, ему некуда отсюда деться. Я призываю вас подумать — что будет, когда в посёлок придёт очередной поезд с провизией, а разгружать его окажется некому? Что будет, когда руководство страны узнает о том, что Энцель здесь планировал? Давайте же выясним! Недолго самозванцам осталось сидеть в управе. От нас требуется только не поддаваться на провокации, игнорировать лживые обещания предателя! Наши стойкость и терпение — лучшая помощь, на которую страна может сейчас рассчитывать.»