Чумные ночи - Памук Орхан - Страница 32

Теперь у входа в почтамт был поставлен служащий, который обрызгивал всех входящих лизолом. Пройдя внутрь, колагасы с радостью обнаружил на обычном месте большие настенные часы фирмы «Тета». Прислушиваясь к эху своих шагов в просторном зале, он обвел взглядом окошки и стойки, за которыми принимали и выдавали письма и посылки, и заметил на высоких столиках для посетителей горшки с уксусом, от которых по залу распространялся приятный аромат. Почтовые служащие и клиенты избегали касаться друг друга пальцами. Колагасы знал от дамата Нури, что такие меры принимают там, где началась холера. Видимо, это было самое большее, что здесь смогли сделать. (Тут нам хочется сообщить читателю: колагасы стоял ровно на том месте, где Бонковскому-паше пришла в голову мысль улизнуть из почтамта через открытую заднюю дверь.)

Директор почтамта Димитрис-эфенди, как и все в Арказе, был в курсе, что колагасы прибыл на остров на пароходе «Азизийе», и слышал о недавнем замужестве трех дочерей Мурада V. Взвешивая тяжелый и толстый конверт с печатью, он прочитал написанное на нем и понял, что это письмо одной представительницы Османской династии другой, так что обращаться с ним надлежит особенно аккуратно.

Колагасы часто приходилось отправлять письма из портовых городов империи в Стамбул. При отправке простого письма из одного порта в другой достаточно было наклеить на конверт марку стоимостью в двадцать пара[85]. Если в каком-нибудь отдаленном городке (вроде Айнароза, Караферье или Аласоньи[86]) в привокзальном почтовом отделении, состоящем из одной комнатки, не находилось марки в двадцать пара, почтовый служащий аккуратно разрезал пополам марку в один куруш. Глядя в табличку с тарифами, Димитрис-эфенди произвел подсчет и попросил заплатить за письмо Пакизе-султан три куруша: сорок пара по обычному тарифу, один куруш за то, что письмо заказное, и еще один за уведомление о вручении.

Колагасы был искренне уверен, что с эпидемией в ближайшее время будет покончено и Пакизе-султан с мужем, а с ними и он сам, продолжат путешествие в Китай на «Азизийе». Об этом он, не таясь, рассказал Пакизе-султан, когда объяснял ей, почему не согласился заплатить за уведомление о вручении. Это признание, которое с удивлением обнаружат в письмах Пакизе-султан те, кто будет их читать, несомненно, свидетельствует, что на тот момент молодому офицеру даже в голову не приходило, какую великую историческую роль суждено ему сыграть.

Колагасы Камиль взял кисточку из баночки с клеем и приклеил на конверт две марки с тугрой Абдул-Хамида, изящными голубыми узорами, звездой и полумесяцем. Димитрис-эфенди поставил на марки два штемпеля, а колагасы тем временем повернулся к часам на стене.

Подходя к этим большим настенным часам фирмы «Тета», он признался самому себе, что из-за них-то в первую очередь его всегда так тянуло на почтамт и что всякий раз, когда в далеких городах ему вспоминается родной остров, на ум приходят эти часы. А почему, собственно, он и сам толком не понимал. Да, двадцать лет назад, когда он впервые пришел сюда, отец сначала с благоговейным видом показал ему тугру Абдул-Хамида у входа, а затем с теми же благодарностью и восхищением в голосе проговорил: «Смотри, сынок, это тоже дар его величества» – и подвел к часам фирмы «Тета», на циферблате которых (и на это также отец обратил внимание Камиля), как и на османских марках, были и арабские, и европейские цифры. В тот день отец рассказал ему, что для европейцев двенадцать часов – это не время восхода и заката солнца, как для мусульман, а полдень, когда солнце стоит в зените. На самом-то деле маленький Камиль знал об этом (благодаря звону церковных колоколов), но то было неосознанное знание, и, может быть, оттого он ощутил беспокойство, которое мы вправе назвать «метафизическим». Могли ли два разных циферблата с разными цифрами показывать одно и то же мгновение? И если султан, который, едва взойдя на трон, повелел построить в столице каждого вилайета Османской империи по часовой башне, желал, чтобы их часы повсюду показывали одно и то же время, то почему на них были нарисованы и арабские, и европейские цифры? Повзрослев, колагасы Камиль испытывал то же самое «метафизическое» беспокойство каждое лето, когда перелистывал и читал наугад пожелтевшие страницы старой книги с оторванной обложкой – книги о Великой французской революции и Свободе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Возвращаясь с почтамта в резиденцию губернатора, где он должен был принять участие в заседании Карантинного комитета, колагасы Камиль некоторое время бездумно, словно сбившись с пути или поддавшись неким чарам, бродил по улицам вокруг часовой башни, которую начали возводить, да так и не достроили к двадцатипятилетию правления султана.

Глава 18

Заседание Карантинного комитета Мингера, в котором приняли участие девятнадцать его членов и председатель, состоялось в первый день мая. Поскольку за последние двадцать пять лет ни одной серьезной эпидемии на острове не случалось, комитет существовал, по сути, только на бумаге, и это было первое серьезное его заседание. Глава православной общины и настоятель собора Святой Троицы, обладатель пышной бороды Константинос Ланерас и настоятель церкви Святого Георгия, страдающий астмой Иставракис-эфенди надели самые красивые свои рясы, клобуки, омофоры и большие нагрудные кресты.

Если не считать доктора Илиаса и дамата Нури, все члены комитета знали друг друга давно. Бывало, когда между общинами острова возникали распри из-за похищенных девушек, губернатор вызывал их в этот самый кабинет, чтобы выслушать стороны и, слегка пожурив, но никого не отправив в тюрьму, примирить. Или же когда требовалось протянуть новую телеграфную линию в один из городков внутренней части Мингера, Сами-паша, убежденный, что жители острова обязательно должны внести в это дело свой вклад, усаживал кое-кого из них вокруг старого деревянного стола и заводил душещипательные речи о любви подданных к его величеству.

Главы общин, владельцы аптек, консулы, военные из гарнизона, сам господин губернатор – словом, все знали, что чума, начав распространяться из западной части порта вверх по близлежащим холмам, успела очень сильно затронуть расположенные там мусульманские кварталы, и открыто говорили, что кварталы эти, в частности Герме, Чите и Кадирлер, необходимо окружить санитарным кордоном, дабы пресечь дальнейшее распространение заразы. Там ежедневно умирало уже по четыре-пять человек, однако заразившиеся чумой вольны были, как и прежде, свободно перемещаться по городу.

А еще шепотом переговаривающиеся члены комитета до начала заседания пришли к согласию относительно того, что убийство Бонковского-паши носило политический характер; никто, впрочем, открыто не говорил, кого следует подозревать. Один лишь французский консул месье Андон заявил, что это убийство есть не что иное, как направленный против науки, медицины и Запада удар, а нанесли его обезумевшие фанатики. И если, решительно прибавил французский консул, господин губернатор в самое ближайшее время не найдет убийц и тех, кто за ними стоит, это нужно будет расценивать как своего рода вызов европейским державам.

Решения, которые надлежало принять Карантинному комитету вилайета Мингер, были накануне вечером, пункт за пунктом, телеграфированы из Стамбула Министерством здравоохранения Османской империи. В Стамбул же список необходимых мер, то и дело обновляемый и корректируемый, передавали, опять-таки по телеграфу, из Международной карантинной службы. Мингерскому Карантинному комитету полагалось сообразовать предписанные меры с обстановкой, сложившейся на острове, официально объявить о введении этих мер и обеспечить их исполнение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Все школы закрывались на каникулы. Этот пункт даже не обсуждали. Большинство родителей и так уже перестали пускать туда своих чад. По школьным дворам шатались только ребята из неблагополучных семей, где детьми не очень-то интересовались. Однако вопрос о государственных учреждениях – какое не закрывать, а какому приостановить свою работу – предоставили решать самим этим учреждениям и их начальникам. Начиная с утра третьего дня после заседания под карантин подпадали все суда, приходящие на остров из Александрии, Северной Африки, Суэцкого канала, близлежащих островов и вообще с Востока. Они рассматривались как «безусловно заразные», и все их пассажиры могли ступить на берег лишь после пяти дней изоляции. Также было решено применять пятидневный карантин ко всем судам, отправляющимся с острова.