Чумные ночи - Памук Орхан - Страница 17

В церковь Бонковский-паша заходить не стал – подумал, что обратит на себя внимание прихожан, которые не дадут ему спокойно осмотреть мингерскую святыню, да и не хотелось, чтобы его снова обрызгали лизолом. Он прогулялся вдоль лавок, притулившихся к стене. Тут же, при церкви, имелся мужской лицей. Бонковскому пришло на память, как тридцать лет назад он преподавал химию в стамбульских лицеях, и ему захотелось рассказать здешним одуревшим от безделья ученикам о химических веществах, о микробах и о чуме.

Выходя с церковного двора, Бонковский заметил элегантно одетого старика грека и спросил у него по-французски, как пройти в Вавлу. Тот отвечал с трудом, запинаясь. Всего через два часа после обнаружения тела Бонковского этот старик (дальний родственник богачей Алдони) расскажет полиции о встрече и о заданном главным санитарным инспектором вопросе, после чего с ним еще долгое время будут обходиться чуть ли не как с подозреваемым; десять лет спустя он пожалуется на это в интервью афинской газете.

Покинув церковный двор, Бонковский-паша прошел мимо бакалейных и зеленных лавок, часть которых была закрыта, и знаменитой своим миндальным курабье пекарни Зофири, которая существует и сейчас, в 2017 году, когда я пишу эти строки. Затем он двинулся вниз по улице Эшек-Аныртан. Здесь ему навстречу попалась небольшая похоронная процессия, несущая вверх по склону огромный табут[61], и он посторонился, давая ей дорогу. Это из своей парикмахерской, на пересечении с проспектом Хамидийе, видел парикмахер Панайот. Поскольку покойника унесли, а следующего еще не доставили, во дворе мечети, построенной в 1776 году на деньги знаменитого уроженца Мингера Ахмета Ферита-паши, одно время занимавшего пост великого визиря, было безлюдно. Купол у этой мечети был куда меньше, чем у Новой. Бонковский-паша пересек двор, вышел через ворота, обращенные к морю, и, прогулявшись по узеньким улочкам, окутанным липовым ароматом, оказался перед больницей «Хамидийе». Строительство больницы было еще не вполне завершено, однако тем утром она уже начала принимать больных. Увидев это, Бонковский подумал, что здесь его могут поджидать люди из Надзорного управления, и углубился в кварталы Кадирлер и Герме.

Здесь эпидемия уже успела унести немало жизней. Бонковский-паша смотрел на текущие посреди улиц нечистоты, на босоногих детей, на двух братьев, по неведомой причине затеявших драку. Прошел он и мимо дома того шейха, что выдал Байраму-эфенди амулет, теперь лежавший у Бонковского в кармане. Об этом мы знаем из рапорта полицейского в штатском, который нес дежурство в этом районе.

Полицейский не знал, кто такой Бонковский-паша. Однако он видел, как неподалеку от текке незнакомца остановил какой-то молодой человек и между ними завязался разговор, начало которого полицейский успел услышать:

– Господин лекарь, у нас больной, осмотрите его, пожалуйста.

– Я не лекарь…

Они еще некоторое время разговаривали, но полицейский уже не мог разобрать слов. Потом эти двое удалились.

Через несколько минут быстрой ходьбы главный санитарный инспектор и взволнованный молодой человек оказались в садике при доме, окруженном низкой оградой, в которой, однако, не было калитки. Бонковский попытался открыть дверь дома, но она, словно во сне, не поддавалась, и, опять-таки как во сне, он понимал, что даже если она откроется, ничего хорошего из этого не выйдет. Наконец дверь открылась. Они вошли. Внутри стоял обычный для зачумленных домов запах: пахло по́том, блевотиной и зловонным дыханием. Бонковский почувствовал, что, если немедленно не открыть о́кна, он, чего доброго, сам заразится чумой, и задержал дыхание. Однако окон никто не открывал. Где же больной? Но и больного ему показывать не торопились. Вместо этого все смотрели на него так недобро и осуждающе, что Бонковскому стало не по себе и подумалось, что сейчас он задохнется. Вперед вышел зеленоглазый шатен.

– Вы снова, желая нам зла, принесли на наш остров чуму и карантин, – процедил он. – Но теперь у вас ничего не выйдет!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава 9

Высадив главного санитарного инспектора на Мингере, пароход «Азизийе» шел до Александрии еще два дня. По прибытии члены делегации были восторженно встречены сотрудниками дипломатической миссии Германской империи. Немецкий консул, озабоченный и разгневанный убийством посла Германии в Китае, устроил для них прием, на который были приглашены также консулы других европейских стран, и пресс-конференцию, дабы о цели делегации сообщили «Пирамид», «Иджипшн газетт» и другие издающиеся на английском языке египетские газеты, а вслед за ними – газеты индийские и китайские (в особенности мусульманские). Кайзер Вильгельм, видевший в подавлении китайского восстания хороший повод показать всему миру свою силу, желал, чтобы еще до прибытия делегации в Пекин всем было ведомо: султан Османской империи, халиф всех последователей ислама, поддерживает не китайских мятежников-мусульман, а европейцев.

Пакизе-султан и ее муж проводили дни и ночи в своей каюте на «Азизийе». Когда пароход пришвартовался у недавно отстроенной александрийской пристани, на палубу хлынули, словно пираты на абордаж, босоногие носильщики-бедуины в халатах и, не спрашивая ни у кого разрешения, принялись хватать и тащить на берег тюки и чемоданы. Глядя на это зрелище, Пакизе-султан вслух порадовалась, что, как османская принцесса, не может сходить с корабля. Ей было известно, что колагасы[62] Камиль, которому поручена охрана делегации, имеет приказ ни на шаг не отходить от родственницы султана, если той вздумается сойти на берег в каком-нибудь порту.

В первый александрийский вечер, любуясь закатом с палубы «Азизийе», Пакизе-султан заговорила с мужем о своем отце, царственном узнике Чырагана. Рассказала, как иногда вместе с сестрами улучала случай побыть с ним наедине в битком набитом людьми дворце, чтобы поиграть на фортепиано. Поведала о том, каким чувствительным и ранимым человеком был ее отец, как он, движимый самыми добрыми намерениями, тайно вступил в масонскую ложу, что, к сожалению, было впоследствии неверно истолковано. Однажды, увидев, что Пакизе-султан с сестрами разглядывают в географическом атласе карту Африки, отец припомнил, как двадцать лет назад ездил в Египет вместе с тогдашним султаном, своим дядей Абдул-Азизом, и младшим братом, шехзаде Абдул-Хамидом-эфенди, будущим Абдул-Хамидом II. (После все трое побывали также в Париже, Лондоне и Вене.) В Египте три султана Османской империи (один правящий и два будущих) не только отправились на верблюдах к пирамидам, но и впервые в жизни прокатились на поезде. «Если будет угодно Всевышнему, то и по османским землям когда-нибудь проляжет железная дорога!» – поклялись тогда они друг другу. И еще Мурад V рассказал дочерям, пока те разглядывали карту Африки в атласе, что египетский народ проявлял к османскому султану и его племянникам самое доброе расположение. Восемнадцать лет назад смещенный правитель в своем дворце-узилище сильно огорчился и даже заплакал, когда узнал, что Египет заняли англичане.

Пакизе-султан была третьей дочерью Мурада V, который правил всего три месяца в 1876 году, после чего высшие сановники империи свергли его, сочтя неуравновешенным, если не сумасшедшим, и посадили на трон его младшего брата. За три месяца до того его дядя, султан Абдул-Азиз, тоже лишился власти в результате заговора высокопоставленных сановников, а затем через неделю был убит – якобы покончил с собой. Неудивительно, полагала Пакизе-султан, что после таких страшных злоключений ее отец Мурад V испытал нервное потрясение. Шехзаде Абдул-Хамид-эфенди, ставший в результате этих неожиданных событий султаном, не пользовался такой известностью и любовью в народе, как его старший брат Мурад. С самых первых дней правления его охватил страх остаться не у дел вслед за дядей и братом, и оттого он уготовил Мураду V строгий режим заключения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})