Ева и ее мужчины - Дубчак Анна Васильевна - Страница 16

Я хочу посмотреть на твое тело.

И она не смогла ему отказать в такой малости. Она сняла с себя халат. Почему женщины не любят Гришу?

Он опустился перед ней на колени и обвил руками ее тонкую талию.

— Я много раз представлял тебя обнаженной, но ты лучше, чем в моих мечтах… Я не знал, что у тебя такая талия, такая нежная спина, — шептал он, прижимаясь щекой к ее животу, — такая красивая грудь и гладкий живот… Я понимаю всех твоих мужчин.

Ева растроганно смотрела, как Гриша целует ее колени, и в порыве нахлынувшей на нее нежности обняла его голову, провела пальцами по черным кудрям.

— Ты хочешь быть моим мужчиной? — прошептала она и затаила дыхание, смутно представляя себе, что может последовать за ее словами.

— Да. Хотя бы раз. Я сделаю все, как ты скажешь.

Она легла на спину и закрыла глаза.

— Ты можешь мне не поверить, но я тоже этого хочу. Ну же…

Ева открыла глаза и сразу же вспомнила, что она дома. В дверь еще раз позвонили, а она все разглядывала орнамент на стене, напомнивший ей почему-то первые минуты близости с Гришей. Она сошла с ума.

«Но он оказался прекрасным любовником», — подумала Ева, направляясь к двери.

Она чувствовала себя превосходно. Казалось, тело выражало ей благодарность за все те безумства, которые она позволила себе с тех пор, как приехала домой. Разум молчал. Совесть тоже. Жизнь дарила ей сладостные минуты любви, пусть и окрашенной в ярко-красные тона самообмана и сиреневые — благодарности.

Увидев на пороге Фибиха, она обняла его.

Профессор выглядел озадаченным.

— Ева, с приездом, конечно, но мне кажется, я совершил непоправимую ошибку.

— Что случилось? Что-нибудь с картинами?

— Ну вот, вы все и поняли. Они же как дети вам, я понимаю.

— Что-нибудь пропало? Не молчите! Я же за ними и приехала!

— Нет-нет, боже упаси, все они целехоньки. Но я показал их одному человеку. Я даже не запомнил, как его зовут. Мой адрес ему дал некий Рубин. Кажется, это ваш хороший знакомый.

«Не то слово».

— И что? Он их посмотрел? Что-нибудь сказал?

— Нет. Он только причмокивал губами. По-моему, они ему понравились.

— И вы не побоялись впустить к себе в дом незнакомого человека?

— У него такая благородная внешность. К тому же он в годах. Ну нельзя же, согласитесь, в каждом человеке видеть грабителя или убийцу. Кроме того, ближе к старости человек несколько иначе смотрит на эти вещи.

Словом, я вам признался.

— Глеб Борисыч, вы не знаете, почему я до сих пор держу вас на пороге?

— Нет, извините.

— Да потому, смешной вы человек, что испугали меня до смерти. Проходите, пожалуйста.

— Нет-нет, я хочу сказать вам еще вот что…

Звонил Бернар. — Он по-птичьи наклонил голову набок и внимательно посмотрел на Еву. — Вчера вечером. Он беспокоился, что вы не берете трубку.

— Боже! — Она взволнованно затеребила поясок халата. — Все очень просто: я не успела включить телефон. — На этот раз она не лгала, телефон действительно был отключен.

— Он будет звонить вечером. А еще он передал вам привет.

— Спасибо. Может, зайдете?

— Нет, благодарю. Ко мне сейчас придет друг.., мы с ним должны доиграть партию в шахматы…

Ева метнулась в; кладовку и достала оттуда чемодан.

— Я же совсем забыла! Все проспала. У меня для вас посылка. От Пейрара.

— Ну вот… Спасибо. Это тоже про саранчу, но только про другую…

Он ушел, а Ева решила все-таки перед тем, как звонить Драницыну, выпить чаю. На столе она нашла маленькую сафьяновую коробочку. Она открыла ее и обомлела: там лежало кольцо с крупным бриллиантом. Гриша..'. Ева поцеловала кольцо и еще долго стояла, глядя в окно.

Вечером, когда она ждала прихода Драницына и нервничала, не зная, что ей лучше надеть, позвонил Бернар.

— Бернар! Говорю сразу, что у меня, глупой, был отключен телефон. Долетела хорошо, чувствую себя нормально. Жду прихода Левы.

Фибиху кассету передала. Ты почему молчишь?

— Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. — Он говорил очень тихо. — Я не должен был ей объяснять…

— Что случилось? — У нее мороз пошел по коже и ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.

— Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.

— И что? Как она отреагировала?

— Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…

— Что с ней?

— Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.

— Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.

— Ну хорошо, я так ей и передам.

— Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное. Лева. Целую.

Она побежала открывать.

У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное.

Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посредине, тоже эффект, доставшийся от природы.

Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву, Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.

Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал.

Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.

Увидев Еву, он обнял ее:

— Салют! Мне на дачу провели телефон.

Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.

— Зайдешь?

— Тебя на сколько отпустили?

— На пять дней. Я приехала вчера ночью.

А что, ты занят?

— Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.

— Так пройди, поговорим.

— Некогда. Там внизу — такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.

— Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим, и ты освободишься от меня.

— А где картины? — Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.

— У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.

— Нет, не так. У тебя его телефон есть?

Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?

— За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.

— И ему тоже позвонишь. Вот проблем-то!

Все, кончай разговоры, одевайся, возьми что-нибудь теплое, я жду тебя в машине.

Начинается. Вернее, продолжается. Все ставят ей условия. Но тут она вспомнила Вадима, что он будет ждать ее возвращения весь вечер, а потом, не выдержав, наверняка придет за ней, и решила принять предложение Левы. Ева бежала от разговора с Вадимом, объясняться с ним было выше ее сил. Ведь должен же он понять, что слабость — одна из ее ипостасей. Будь она сильной и принципиальной, вряд ли он смог бы ее полюбить. А так — один слабее другого, что может быть безнадежнее? Непонятно вообще, почему их роман так затянулся. Она надела брюки и шелковую кофточку и, захватив с собой чемодан, который так и не успела распаковать, вышла из квартиры. Позвонила Фибиху и, предупредив его, что вернется через день забрать картины, легко спустилась по лестнице.