Ответные санкции (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 5

Обречённо машу лапами: давай дальше. Наверно, твоего прадедушку пытали нацисты… Что ж ты на русских отыгрываешься? Немец через два человека сзади!

— Вернёмся к знакомым. Вы их спрашивали, есть ли у них родственники в Ливане, Сирии, Иране?

— Ну, иногда разговоры заходили о родне…

— И что они вам рассказывали о родственниках в Ливане, Сирии, Иране?

— Да нету у них там родственников!

— Отлично, — заявляет мадам Граница-На-Замке. Или мамзель, поди их разбери. — Добро пожаловать в Израиль!

На раскалённой мостовой Тель-Авива Гриша шепчет:

— Отлично! Ни один агент так не ведёт себя с секьюрити.

Убеждаюсь, что никто не слышит.

— Хотел ей на вас указать. Мол, у того господина дочь вышла замуж за сирийца и уверовала в ваххабизм.

— Шуточки неуместны…

— Какие уж шуточки! Американца, говорят, так и не нашли.

Бонд, русский Бонд, изображает святую невинность.

— Видел, как он насосался? Запросто мог вывалиться за борт! Всё, едем в отель, потом с экскурсии соскакиваем, каждый поодиночке дует к рекрутёрам.

Не представлю, как возможно нализаться крохотными порциями вискаря, на три четверти разбавленных газировкой и талым льдом, тем более — крепкому мужику спортивного вида. Воспринимаю его гибель как предупреждение судьбы: предварительные ласки закончились, начинается то самое, где пропасть бесследно проще, чем купить диплом в переходе московского метро. Изображаю бодрячка.

— Да, шеф. Есть шеф. Разрешите исполнять бегом.

Если только по здешней жаре можно бежать. Оттого африканцы берут все награды в спринте. Раз в этих широтах умудряются скакать, в нашем умеренном климате перегонят «Тойоту».

Слава Богу (здесь он близко), следующий час обходится без экстрима. Недорогой отель, скорей даже — хостел, расположен к югу от Яффы. Наверно, построить ещё чуть южнее — и был бы сектор Газа под окнами. Приют выбран туроператором явно из соображений экономии. Нам сообщают: если кто в отель не вернётся, денежки евреи не отдадут. Я вас умоляю, вот неожиданность!

А в офисе университета на Рамат-Гане обнаруживается тот же состав автобуса, что в трансфере до отеля. Ну, кроме семейной троицы с малым ребёнком. А нет, мамы с девочкой не видно, зато папаша внимательно рассматривает постеры на стенах. Золотые дукаты Центральной Африки заманчивее всех достопримечательностей библейских земель, как оказалось.

Люди перестают шугаться друг друга. На пароходе изображали туристов, шумно обсуждали перспективу фотографироваться в кипочках у Стены Плача. Маски сняты, всех в Израиле волнует только одно — уехать из Израиля на юг, а не на север. Гриша держится шагах в десяти от меня. Интересно, за два задания одновременно — в Корпорацию пробраться и меня пасти — ему платят хотя бы полторы ставки? Если спрошу, наверняка отшутится в типичной для силовиков манере: платят за должность, звание и выслугу лет, а за службу получаешь только взыскания и сердечные приступы.

Так, моя очередь. Еврейка, более приятного вида, чем пограничница, собирает флэшки. Я свою просканил и очень тщательно, поверьте. Наши запросто могли подкинуть в неё троян, поручив переслать базу данных Университета на сервак российской внешней разведки. А если меня засекут? Как говаривал покойный Иосиф Бродский, тюрьма — недостаток пространства, возмещённый избытком времени. А про израильские тюрьмы рассказывают разное… К слову, на флэшке антивирус ничего не обнаружил.

Признаюсь, до этого момента мной владело странное легкомыслие. Ракетная программа уровня хай-тек в захудалой африканской провинции и возможность разгрома американского флота касались моей персоны столь абстрактно, что с вероятностью около ста процентов я предполагал, будто совершаю увеселительную экскурсию по библейским местам за счёт федерального бюджета и скоро вернусь домой под вопрошающие очи жены и обличающие — тёщи.

Иллюзия пала, как Троя под ударами эллинов, от слов рекрутёра: «вы прошли предварительный отбор».

От изумления таращусь на него. Солидный такой нег… в смысле — афроамериканец. Чёрт, нет! Мы в Азии, он представляет свою страну. Афроафриканец? Надо выяснить, как их именовать. Русский язык чистый, на уровне московского Университета Дружбы Народов. То есть примерно как английский китайского образца, без половины глагольных форм и сложноподчинённых предложений. Чем-то напоминает компьютерный синтезатор речи. Сам афроабориген такой же — искусственный, картинно чопорный.

— Очень рад… сэр! Что дальше?

— Вы не задали ещё один вопрос, мистер… Mer… Merz…

— Мерзляевский.

В Москве учился, а к нашим фамилиям не привык?

— Извините. Кандидаты спрашивают об отборе. Почему именно их. Рано или поздно.

— Да, конечно.

— Я не знаю. Предварительный отбор делает наш интеллектуальный центр. Могу лишь предполагать. Вы не штатный сотрудник разведки?

Внештатный, хотел сказать? Почти угадал. Пользуюсь гибкостью родного языка, ему недоступной. Если разговор прогоняется через анализатор с функцией детектора лжи, надо говорить относительную правду.

— Я не офицер спецслужб.

— Это не столь важно. Пока. Вас могли вербовать. Или обратятся с вербовочным предложением уже сегодня. За вами выбор. Наша страна не работает против вашей. Но частные интересы могут разойтись. Вы хотите работать на Африку. Вы хотите работать на Исследовательский Университет Корпорации. Вдруг интересы войдут в противоречие? Выбор вы должны сделать до.

Молчу. С этой проблемой надо переспать.

— Жду вас завтра в 10–00.

Киваю и слышу от него единственную вполне человеческую фразу, от этого чёрного андроида.

— Извините за срыв экскурсии к Мёртвому Морю.

В отель возвращаюсь, чувствуя себя перевёрнутым с ног на голову. Уж лучше к Мёртвому Морю. Я, конечно, патриот до мозга костей, болею за московский «Спартак», в европейских кубках даже за питерский «Зенит», за сборную — всегда, хоть и без удовольствия. Но вдруг оказался в ситуации, будто назначен тренером российской сборной, неким чудом прорвавшейся в финал мундиаля против Германии, и надо во что бы то ни стало победить, а состав команды тот же, беременно-пешеходный… Ой вей, мне это надо?

Прелюдия вторая

— Дед? Это ты?

«Признал… А я как чувствовал. Ни Вовка, ни Ирка ко мне не тянулись. Да не кричи ты. Слышу».

«Деда… Как тебе?»

«Уже никак. Всё кончилось».

«Деда-а…»

«Не реветь, Первая Конная!»

Витя зарыдал в голос. Уж и лето прошло с той весны, и осень началась, а так его не хватает. Мальчик шёл мимо рабочих пятиэтажек и плакал от души, не стесняясь мокрых дорожек на щеках и своего горя. «Первая Конная…» Дед всегда так звал внуков, выстраивая их в ряд на сучковатых палках с деревянными сабельками в руках. Они с криком «ура» неслись рубить головы проклятым буржуинам или хотя бы кустам чертополоха во дворе.

«Деда, ты всегда со мной!»

«Точно. И пока я тебе нужен — всегда буду. И выведу тебя в люди».

«Буду такой как ты?»

Это даже не предел мечтаний. Это — сказка. Дед, суровый полковник НКВД, а потом МГБ и КГБ, начинал в Гражданскую с Будённым, ранен при штурме Берлина… Да на его жизнь выпало подвигов больше, чем у любого киношного героя! Только он не любил о них рассказывать.

«Лучше. Я потерял жизнь, но кое-что обрёл. С тобой мы горы свернём. Только не забывай меня!»

В третьем классе Витя записался в математический кружок, выиграл последовательно городскую, областную и союзную олимпиаду. Мама смирилась, что не вырастила Шахлина.

Отец? Просто пил с каждым днём всё больше. Из инженеров выбился в старшие инженеры, на том поставил точку в карьере. Изрезанный стол в беседке у подъезда, пропахший разлитым пивом, ежевечернее «забивание козла» с помощью костяшек домино в компании таких же пролетариев умственного труда заполнили его жизнь. Витя смотрел на него и отчётливо сознавал детским умом: так нельзя. Из этого нужно вырваться, во что бы то ни стало вырваться.