Девочки Талера (СИ) - Ареева Дина - Страница 22

Нахожу в хозпостройке саперскую лопатку — у меня там много всякой херни. Беру на всякий случай еще веревку и нож. Зачем они мне, не знаю, особенно веревка, но беру.

Не могу идти дальше, сажусь на крыльцо, упираясь локтями в колени. Смотрю на этот фонарь гребанный и реально стремаюсь копать. Нехорошее предчувствие уже не просто ворочается, оно ползет холодной змеей, обвивает кольцами сердце, давит. Постепенно заполняет грудную клетку, и становится трудно дышать.

Мне кажется, я все время что-то упускаю, что-то неуловимое мелькает на задворках, только понять, что и поймать не получается. Смотрю на траву вокруг светильника — трава как трава, газон ровный, не примятый. Неужели неправду сказала? И зачем?

Вынимаю светильник из земли и аккуратно снимаю верхний слой грунта. Начинаю осторожно отгребать землю. Очень скоро лопатка натыкается на преграду, расчищаю землю и вижу черный полиэтилен — на записи Ника складывала деньги в черный мусорный мешок.

Дальше разгребаю землю руками, мешок запаян и тщательно перемотан скотчем. Представляю, как моя девочка старалась, клеила скотч, высунув кончик языка, и на сердце снова давят змеиные кольца. Странно, я нашел свои два миллиона, а нет ни радости, ни облегчения. Тоска по Нике и дочке есть, а радости нет.

Смотрю на пачки денег с полным равнодушием — от киллера миллионы не спасут. Я все равно токсичен для своих девочек, и сейчас им от меня лучше держаться подальше. Замечаю, что в пакете не только деньги. Старая школьная тетрадка и клубок свалянной шерсти.

Достаю клубок, недоуменно верчу в руке и понимаю, что это игрушка. Затасканная, серого цвета, глаз нет, вместо них пуговицы пришиты. Четыре лапы, хвост и уши. Собака или… котенок? Руки немеют, и игрушка падает обратно в развернутый пакет.

Стою на коленях возле разрытой ямы, руки дрожат как у припадочного, я медленно открываю тетрадку, и уже знаю, что там прочту.

«Здравствуй, Тим! Я сегодня еще не говорила тебе, как я тебя люблю. Сегодня мне приснился очень хороший сон, ты забрал меня из детдома…»

«Тим! Я очень соскучилась, а ты все не приходишь. Я тебя очень люблю, очень…»

«Дорогой, Тимур! У тебя сегодня день рождения, но у меня нет твоего номера телефона, и я не могу тебя поздравить. Когда ты меня заберешь, мы будем вместе праздновать дни рождения, твой и мой…»

Я хочу кричать, а не могу, в глотке будто заклинило. Руки трясутся, я с нескольких попыток переворачиваю каждый лист, исписанный детским почерком. Аккуратные закругления, ровные палочки — она была отличницей, моя Доминика. Влюбленная в меня девочка, которую я тоже любил. Доминика, Ника, Ника…

Ничего не вижу, глаза заливают пот и слезы, а вытереть не могу, в одной руке дневник Доминики, в другой Лаки. Я помню, так она назвала котенка, которого я ей подарил. Мужчины не плачут? Да похер.

Наверное, я с самого начала знал, что это она. Узнал ее личико, большие черные глаза, длинные густые волосы. Как шелковый водопад красивые. Точно знал.

Только не этот напыщенный придурок Тимур Талеров, в которого я превратился. А тот Тим, которому маленькая Доминика признавалась в любви. Он еще остался внутри меня, и он сейчас готов избивать меня ногами за то, что я так надругался над его девочкой.

Перед глазами мелькает ночной клуб, склад — правильно, ведь я бросил ее, она выживала как могла. И если бы в тот вечер она не спряталась в моем «Майбахе», ее купили бы эти две волосатые обезьяны, дружки Саркиса.

Меня всего трясет, зубы скрипят, натужно, со свистом втягиваю воздух. Я предал ее дважды, свою маленькую Доминику, а она оказалась настолько великодушной, что простила все и даже родила мне дочь.

Открываю последнюю страницу дневника.

«Я больше не буду писать тебе, Тимур Талеров. Раньше я всегда считала, что у меня есть ты, а я есть у тебя, и нужно просто дождаться моего совершеннолетия, чтобы быть вместе. Но ты отказался впустить меня в свою жизнь. Ты считаешь меня своей болезнью, своей одержимостью. Ты меня боишься, потому что я делаю тебя безоружным. Мой каменный Тимур Талеров становится уязвимым из-за меня, поэтому я должна отойти в сторону. Но мне тяжело от тебя отказаться, потому что каждый человек должен быть кому-то нужен.

Если ты встретишь Доминику Гордиевскую, ты ее узнаешь только по имени, поэтому первое, что я сделаю — сменю имя. Завтра заявлю о потере паспорта и напишу заявление, что хочу взять девичью фамилию матери — Ланина. Имя — Ника.

Прощай, Тимур. Если у меня будет сын, я буду ему нужна, и он будет меня любить. И если я не могу быть рядом с тобой, я могу родить себе другого Тимура — твоего ребенка. Тогда никто не сможет его у меня отнять, и в моей жизни снова появится Тим Талер. Мой сын».

— Нет, Ника, нет, моя девочка, — шепчу, смаргивая мешающую влагу, — нужна, не представляешь, как нужна. Я тоже люблю, и тебя, и Польку.

Достаю телефон, кое-как попадаю пальцами по экрану — по тридцать сообщений висит, что вам всем от меня надо? Набираю Нику — вне сети. Смотрю на часы — самолет уже должен быть в небе. Звоню Демьяну.

— Демьян, это она. Всегда она была, с самого начала. Моя Доминика, Гордиевская. Это не ее опознала Борисовна, другую девушку. Ты был прав, потому и свернули дело. Она сменила имя, сама, Самурай ее вычислил сразу, и эти суки решили ее использовать. А я просто…

Язык не слушается, но я спешу сказать, как будто Демьян может что-то сделать, может остановить самолет.

— Я вылетаю за ними, плевать мне на киллера. Только попробуй помешай, приеду к управе вашей с автоматом, и всех уложу, даже тебя, так что не лезь.

Демьян что-то говорит в ответ и матерится, а я вижу параллельный звонок от Ильи. Переключаюсь.

— Говори.

— Тимур, — он дышит как атомный реактор, и у меня по спине ползет липкий холодный пот, — самолет. Взрыв и пожар при взлете, они зарегистрировались на рейс, обе…

В сердце впивается ядовитое змеиное жало, больно, сука, так больно, что кажется, оно сейчас разорвется. Складываюсь вдвое и упираюсь лбом в разрытую землю. Падаю на спину, обхватив себя за плечи. И кричу. Это даже не крики, это больше похоже на вой, но мне надо выплеснуть то, что из меня сейчас рвется.

Все. Их больше нет. И меня нет. То, что осталось — пустая оболочка от Тимура Талерова, который несколько дней успел побыть Тимуром Большаковым. Теперь я лежу на спине и смотрю в небо. Перестаю выть, хриплю только, как додыхающий пес.

Беспрестанно звонит телефон, но я не беру. Оболочка не может разговаривать. Облизываю сухие потрескавшиеся губы. И пить она не может. И дышать. Зато она может убивать.

Медленно и аккуратно заворачиваю пакет — моя девочка старалась, я сделаю все, как делала она. Засыпаю тайник — «секретик», она назвала это «секретик». Ровняю землю, разворачиваю газон. Втыкаю обратно светильник.

Любуюсь своей работой, отряхиваю одежду. Отношу в хозпостройку саперскую лопатку, веревку и нож. Спускаюсь в подвал, достаю из тайника автомат.

Внутри меня тихо и спокойно, как и должно быть у настоящей правильной оболочки. По трассе выжимаю максимум, до города долетаю, устанавливая личный рекорд. Сижу в машине напротив управы, жду. Подъезжает служебный автомобиль, из него выходят четверо, и я понимаю, что небо сегодня на моей стороне.

Это он, тот, на кого работал Самурай. Под его руководством вся эта свора загоняла мою Доминику. И меня.

Беру автомат и бегу. Они все ссыкливые кабинетные крысы, увидели меня и лезут обратно в автомобиль. А я поливаю их очередями, и вижу, как навстречу мне бегут бойцы, вскидывая автоматы.

Хорошо, значит, я получу то, за чем пришел. Внезапно меня сбивают с ног, чье-то тело валится сверху, выбивая автомат, и я узнаю голос Демьяна.

— Тимур, придурок бешеный, что ты творишь. Успокойся, они живы, жива твоя Доминика, и дочка твоя жива.

Замираю, вдавившись мордой в асфальт, Демьян разворачивает меня на спину и хватает за воротник рубашки. Трясет так, что у меня чуть голова не отваливается, фокусирую взгляд, и он быстро говорит, глотая буквы: