Давно пора (СИ) - Хользов Юрий - Страница 6

Я продолжал на нее смотреть. Плевать на все, что она говорит, сейчас я хочу одного, чтобы она поняла, я не шучу.

— Да поняла я, поняла! Тоже мне, страшный, злой рюсский. Я услышала, и принимаю твою клятву. А следом даю свою, — она встала, задрала носик в небо, развела руки и заговорила странным, глухим голосом.

На этом моменте будто сам воздух стал гуще, небо потемнело и в нем словно появилось что–то живое, величавое, наблюдающее.

— Я, Ксунауфейн, даю клятву тебе, Марк. Пред лицом НАБЛЮДАТЕЛЯ: если ты исполнишь свою, то я стану принадлежать тебе. Как покорный и на все готовый раб, до самой твоей или моей окончательной смерти.

— Ой фу! Ну вот, весь кайф испортила. На кой мне, скажи теперь, безвольная кукла на службе, да еще и тогда, когда она заведомо слабее меня? Чертовка, умеешь обломать, — я сплюнул на асфальт и поплелся в сторону дома.

Черная кла… Коза стояла и ухмылялась, гордо подняв свой аккуратный носик к небу.

Точно, она же меня насквозь видит. И клятву дала специально, потому что понимала, что раба мне не надо.

— Вот это поворот! Да ты умнее моей первой училки по алгебре, — я сделал вид, будто смотрю с уважением.

— Твоя училка — старая маразматичка и алкашка… Стоп, ах ты… — Эльфийка на мгновение замерла, а потом ее озарило.

— Ахахахахаха, один–один, — моя очередь смеяться.

Я встал, отряхнулся, посмотрел на небо, которое снова было совершенно обычным.

— Стоп, а Витька где?

— Кто?

— Брат. Он со мной был тут в этот день.

— Этого дня не было, тупень. Точнее он был, но не этот. Не заморачивайся. Мы считай во сне, проекция твоего сознания. Когда она родилась, я услышала зов и появилась в тот миг, когда ты переворачивал кассету в последний раз, а потом просто наблюдала. Кстати, неплохо получилось с родственником, сосочки привстали даже не смотря на то, что ты ребенок, — она кокетливо провела ладонью по груди, сжав ее.

— Что дальше? — я сделал вид, будто не заметил этого жеста.

— Дальше у тебя есть пара дней в своем задроченном мирке без магии, затем мы тебя призовем. А там инициация, тест, обучение, экзамены, секс, наркотики и девственницы, — она снова загибала пальцы.

— Не люблю девственниц, — я поморщился, вспоминая свои с ними опыты, гавно же.

— Я в курсе и ты в курсе, что хрена лысого тебе, а не девственницы. Ты сдохнешь раньше, чем инициация случится, потому что тупой.

— Инициация? — теперь уже я смотрел на нее с интересом.

— Типа присяга, как в армии у тебя была. Только настоящая. Тебя представят лордам, матронам и богам, дадут цель, дом и проверят, из чего ты сделан. Во всех смыслах. И ты сдохнешь, Марк, — это было сказано так, будто мы не о будущем говорим, а о факте, который уже состоялся.

Затем, я проснулся. Один. Пустые бутылки пива на столе, трусы висят на телевизоре. Приснится же такое. Глянул на яблофон, полвторого.

Леший с ним, значит, сегодня в школу не пойдем.

Заботливо валяющиеся на подоконнике три сигареты дали понять, что Сашка проявила некоторую заботу обо мне. Хорошая баба, только сосет плохо. И сисек нет.

Но с бабами всегда так, либо сисек нет, либо жопы, либо есть и то и это, но рожа страшная, либо все есть, но не про нашу честь. Такие дают дядькам побогаче, а я так. Непризнанный гений средней руки. Крохотный бизнес, большой член, красный спортивный мотоцикл и прокачанная эмпатия, позволяющая понимать и клиентов, и баб. Почему клиенты отдельно от баб? Потому что баба — это всегда в первую очередь баба, а потом уже все остальное.

К счастью, в трубе остался спрятанный косяк, я всегда его держу на утро после нарконочей. Помогает уснуть и легче перенести отходняки с ночных марафонов, в которых много синтетики, смазки и самой презабавного секса. Что только не приходит в голову нанюханным, разнополым людям без одежды на ум в одной квартире, кхе–кхе. Кстати, поэтому я не упарываюсь, если есть хотя бы один мужик в квартире. Ну ее в топку, знаете ли. Мой личный максимум, это четыре бабы за один раз, из которых симпатичных было ровно полторы. Почему полторы? Потому что вторая была оч красивая, но без передних зубов. Так–то.

Прикурил, напаснулся, залечил… Гуф, конечно, ту еще чушь мне в уши заливал в отрочестве, но что поделать, я его слушал и кой–чего запомнил.

Так и прошел этот день, собственно, как и любой день проходит, когда перед ним ты всю ночь под кайфом. Перед сном завалился в горячую ванну, взяв с собой косяк и три бутылки пива, отмокал, слушал музыку, хлебал пиво и прикуривал косяк, ляпота.

Глава 5. Сегодня он победил и плевать, что за этим последует.

— Если мать из–за тебя умрет, я тебя, щенка, придушу к чертям, ты понял меня?!

Он висел в десятке сантиметров над землей, прижатый к стене летнего домика. Старый дьявол, его родная бабушка Изольда, держала его в висячем положении, гневно выкрикивая из своей старушачьей кашеглоталки эти слова, прямо в лицо маленькому человеку.

Она не была огромной, даже большой ее трудно было назвать, но в сравнении с двенадцатилетним ребенком она была элефантом, поэтому и подняла его с такой легкостью.

Ребенок смотрел ей прямо в глаза, нагло, даже скорее надменно, не мигая, прожигая лучами гнева полупотухшие гляделки старухи. Сей факт вызывал у Изольды злость, потому что обычно, когда она смотрела на него сверху вниз, ей казалось, что в глазах ребенка нет ничего, кроме покорности. Но теперь, она вдруг начала сомневаться в том, правильно ли понимала этот взгляд. Тем временем, он жег ее глаза заставляя моргнуть. И вот когда у нее уже не осталось сил выносить этот стеклянный взор она все же моргнула. И тут же до нее дошло, чем это обернется. Она проиграла, это понимала она, «быть может даже этот чертов щенок все понял».

И он понял, это была не просто игра в гляделки, это было противостояние двух личностей, и она, умудренная годами женщина, проиграла его этому несмышленому сопляку двенадцати лет, который еще и огрызаться–то не научился достойно.

От досады она его швырнула на пол, но наглец умудрился, и что не менее важно — не испугался не упасть! Это окончательно привело ее в бешенство, и она ударила его наотмашь тыльной стороной ладони. Ребенок упал, но не прекращал сверлить ее взглядом. Она посмотрела на него, не показав своей растерянности, фыркнула что–то вроде «так и надо», нервно махнула полуседой шевелюрой, и скрылась в дверном проеме избы.

Как только она пропала из виду он поднялся, ибо некого более было прожигать глазами. Усердно отряхнув штаны нового спортивного костюма, купленного бабушкой Верой, он побрел в свое укромное место, туда, где никто не мог его найти, и никто ему не мешал. Не долго, конечно, ибо когда он пропадал более чем на двадцать минут, его тут же начинали кликать ото всюду родственники, выдавая поручения, придуманные за это время. Местом уединения был чердак одной из стаек, Марк надеялся, что после такого инцидента его не тронут хотя бы час.

Он слышал, как начинался тот скандал между мамой и бабкой, он знал в чем причина, она всегда была одна: бабкин длинный язык, которым она орудовала похлеще дипломированного дворника, разнося сплетни во все стороны света с неумолимой скоростью, которой «Почта России» должна бы завидовать.

Этими ее личными сторонами света были такие же как она старухи–подруги, между которыми в очередной раз бабка пустила какой–то гнусный слушок, касающийся личной жизни мамы ребенка. Не просто сказала подругам, а проорала это одной из них в лицо, стоя посреди центрального рынка.

Вскоре эту сплетню уже принимали за чистую монету все торгаши этого небольшого деревенского рынка, и активно обсуждали, приукрашивая и посмеиваясь в кулачки. К слову сказать, наверное, сама бабка не знала зачем и почему она это делала всегда, видимо, просто натура сучья.