Когда король губит Францию - Дрюон Морис - Страница 3

На дешевку души не уловишь. Если один оборванец говорит другим оборванцам «братья мои», на них эти слова не произведут впечатления. Вот если им это скажет король – дело другое. Внушить людям, пусть и не ахти какое, уважение к самим себе – вот оно самое настоящее благодеяние, чего, увы, не понимают наши фратичеллы и прочие нищенствующие ордена. Как раз потому, что человек нищ и жалок, и потому, что он страдалец и грешник, ему и необходимо внушить надежду, что на том свете будет иначе. Да, да, а для этого нужны ладан, позолота, музыка. Церковь обязана дать верующим зримую картину Царства Небесного, и любой из священников, начиная с Папы и его кардиналов, должен хоть отчасти воплотить собой образ самого Творца...

В сущности, не так уж плохо побеседовать с самим собой, глядишь, и всплывут новые мысли для будущих моих проповедей. Но мне как-то приятнее обнаруживать их в беседах с другими людьми... Надеюсь, Брюне не забыл мои леденцы... Нет, вот они здесь. Кстати, он никогда ничего не забывает...

Я лично хоть и не такой великий теолог, как другие, а такими в наш век хоть пруд пруди, но, коль скоро на меня возложен долг блюсти в порядке и чистоте земные жилища Господа Бога, я наотрез отказался урезать расходы на свое содержание и содержание своего отеля; и сам Папа, а он знает, слишком хорошо знает, чем мне обязан, даже и не подумал меня к тому принуждать. Ежели ему нравится прибедняться на папском престоле – что ж, его дело. Но я – его нунций и обязан блюсти блеск его сана.

Знаю, знаю, кое-кто прохаживается насчет моих внушительных пурпурных носилок с золоченым передком и золочеными гвоздиками, то есть тех носилок, в которых я сейчас передвигаюсь, и насчет двух моих лошадей под пурпуровыми чепраками, и насчет моего эскорта, насчитывающего две сотни копий, и насчет трех перигорских львов, вышитых не только на моем знамени, но и на ливреях моих стражников. Но ведь благодаря всему этому, когда я въезжаю в какой-нибудь город, весь народ высыпает мне навстречу, падает ниц, целует полы моего плаща. Да что там, сами короли преклоняют предо мною колена... во славу Твою, Господи, во славу Твою!

Только вот на последнем конклаве это оказалось не совсем кстати, и мне дали это почувствовать, причем почувствовать довольно ощутимо. Им требовалось что-нибудь попроще, человек позаурядней, смиренник, бедняк. Лишь с трудом мне удалось в последнюю минуту добиться того, чтобы не избрали Жана Биреля. Кто спорит, он святой, о, конечно же, святой! Но у него нет ни на йоту того, что требуется, дабы править христианским миром, не такого он склада человек, и он стал бы вторым Пьетро Мороном. Сколько же мне потребовалось красноречия, чтобы доказать моим братьям, участникам конклава, как чревата опасностями, особливо в такую смутную для всей Европы годину, будет наша ошибка, ежели мы дадим миру второго Целестина V. Ох не пощадил же я дражайшего Биреля. Такую воздал ему хвалу, воочию показал, что именно в силу своих добродетелей он неспособен возглавить церковь; короче, что называется, убил его наповал и добился, чтобы выбрали Этьена Обера – он бедного рода, откуда-то из-под Помпадура, и тоже не блещет в церковной иерархии, так что все дружно назвали его имя.

Обычно считается, что сам Святой Дух просвещает нас, дабы мы сумели выбрать лучшего. На самом же деле чаще всего мы голосуем с таким расчетом, чтобы не прошел худший.

Разочаровал меня наш Святой отец. Вечные стоны, нерешительность: то принимает решение, то отменяет. Я бы совсем иначе правил церковью! И потом, что это за выдумка такая – послать со мной вместе кардинала Капоччи, будто необходимо посылать двух легатов, будто я недостаточно искушен, дабы вести дела одному, без чужой подсказки?! И что же? Мы переругались, едва прибыв к месту назначения, потому что я сумел ему показать его глупость. Надулся наш дражайший Капоччи, якобы отстранился от дел. И пока я ношусь из Бретея в Монбазон, из Монбазона в Пуатье, из Пуатье в Бордо, из Бордо в Перигё, он, видите ли, сидит себе в Париже и шлет оттуда во все концы послания, лишь бы осложнить мои будущие переговоры. Ох, надеюсь, что не встречу его в Меце...

Перигё, мой Перигор... Господи, неужели я видел его в последний раз?

Моя матушка была убеждена, что я непременно стану Папой. И твердила мне об этом при всяком удобном и неудобном случае. Именно поэтому она приказала выстричь мне тонзуру, когда мне было всего шесть лет; и она же добилась от Климента V, питавшего к ней подлинно дружеские и возвышенные чувства, чтобы меня сразу же включили в число папских воспитанников и чтобы мне дали приход с бенефициями. Сколько же было мне лет, когда матушка привела меня к Папе?.. «Дражайшая Брюниссанда, надеюсь, что сын ваш, коему даем мы особое наше благословение, сумеет проявить на том поприще, что вы избрали для него, незаурядные добродетели, свойственные славному вашему роду, и быстро достигнет самых высоких должностей нашей Святой церкви!..» Нет, не больше семи лет. Он назначил меня каноником в Сен-Фрон; так я впервые облачился в мантию. Почти полвека прошло с той поры... Матушка моя спала и видела меня на папском престоле. Была ли то просто тщеславная материнская мечта или же и впрямь пророческое видение, что порой осеняет женщин? Увы, сам я отлично знаю, что Папой мне не бывать.

И однако... однако мой гороскоп говорит, что в день моего появления на свет Юпитер сочетается с Солнцем, светило проходит через меридиан в наивыгоднейшей точке – верный знак власти и мирного правления. Ни у одного другого кардинала нет такого благоприятствующего расположения светил, как у меня. Мой гороскоп значительно лучше, чем был у Папы Иннокентия в день его избрания. Но только вот в чем загвоздка... Мирное правление, да, мирное правление, а ведь кругом война, мятежи, гроза. Слишком уж хорош мой гороскоп по нынешним временам. Так что гороскоп Иннокентия, предвещавший одни лишь трудности, заблуждения, невзгоды, куда лучше подходит к нынешним смутным временам. Господь Бог уготавливает человека к той године, что довлеет миру, и призывает Папу, способного выполнить Его замысел, будь то ради величия и славы, будь то ради мрака и бездны...

Если бы я не стал согласно желаниям матушки верным служителем церкви, я был бы сейчас графом Перигорским, коль скоро старший мой брат скончался, не оставив потомства, как раз в год первого моего конклава; а графский титул, поскольку он был мне ни к чему, перешел к нашему младшему брату Роже-Бернару... Ни Папа, ни граф. Ну что ж, надо оставаться на том месте, куда поставило нас Провидение, и постараемся как можно лучше выполнить долг свой. Нет сомнения, что я мог бы стать одним из тех, кому суждено сыграть великую роль, стать великим человеком своего века, имена которых тут же забывают, едва они сходят со сцены. Ленива и неповоротлива память людская, только имена королей удерживает она... Да будет на то воля Твоя, Господи, да будет воля Твоя...

И к тому же какой толк в сотый раз думать все о том же, говорить себе все то же... Надо полагать, душу мне взволновало то, что повидал я Перигор, край моего детства, и дорогую мне коллегиальную церковь Сен-Фрон, и расставание с ними. Лучше будем любоваться этим милым пейзажем, который, возможно, я вижу в последний раз. Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты ниспослал мне такую радость...

Но почему это меня везут чуть ли не галопом? Мы уже проехали Шато-л’Эвек; отсюда до Бурдея мы доберемся через два часа, не более. В первый день отбытия вообще следует делать недолгие переходы. Прощания, последние прощания, последние благословения, которых у вас просят, забытые вещи – никогда еще никто не отправлялся в путь точно в назначенный час. Но на сей раз и впрямь слишком уж короткий переход...

Брюне! Эй, Брюне, друг мой, пойди и скажи, чтобы ехали чуть помедленнее. По чьей милости мы несемся сломя голову? По милости Кюнака или Ла Рю? Вовсе не обязательно так меня трясти. А потом пойди скажи его светлости Аршамбо, моему племяннику, чтобы он слез со своего коня, что, мол, я зову его к себе в носилки. Благодарю, ну, иди, иди...