Карты Любви : Священник (ЛП) - Ловелл Л. п. - Страница 5

А затем он просто разворачивается и уходит, оставляя меня одну в грязном переулке. Я готова была сдаться, потерять годы жизни, если это каким-то образом поспособствует исправлению этой ошибки, но я не хочу умирать. Назовем это банальным инстинктом выживания. Все, что у меня осталось, - моя защитная реакция. Я жила словно на автопилоте, переставляя одну ногу за другой, пришла на похороны, а затем сюда. У меня не было плана, ни единого шанса справиться с этим.

И куда меня это привело? Я не могу сдаться, но и жить так тоже не могу. Выйдя из переулка, замечаю вывеску бара. Не задумываясь, захожу внутрь и заказываю водку. Мне просто нужно забыться.

Глава 3

Джудас

- Прости меня, Отец, ибо я согрешил, - глубокий резкий голос прогрохотал по другую сторону ширмы. - Мои грехи... тяжки, - одно слово, не имеющее никакого значения для постороннего, который можно невольно подслушать, одно конкретное слово, которое говорит мне, что этот мужчина здесь ради дела, а не душевного исцеления.

- Я вижу. Как думаешь, сколько раз нужно прочесть Богородицу, чтобы освободить тебя?

- Думаю, трех раз достаточно.

- Третья скамья от конца и налево. В обычное время, - шепчу я, прежде чем сказать громче для тех, кто может слышать. - Господь наш, отец милосердный, примирил этот мир, послав нам сына своего на смерть и воскрешение. И Дух Святой, ниспославший в нас, дабы простить нам все наши земные пригрешения. Господь дарует тебе прощение и мир и избавляет тебя от грехов во имя Отца, Сына... и Святого Духа.

- Аминь, - отвечает он, прежде чем покинуть исповедальню.

Отодвигая занавеску, я наблюдаю, как он идет в заднюю часть церкви и садится на скамью - третью с конца по левую сторону. Я опускаю занавеску и выпрямляюсь, когда новый грешник занимает свое место, чтобы исповедаться.

- Прости меня, Отец, ибо я согрешил. Прошло двенадцать дней с моей последней исповеди, - произносит мужчина.

- Я выслушаю твою исповедь.

Пауза, и я улыбаюсь. Мелкие грехи легко выплеснуть, в стремлении получить умиротворение в душе и стать на шаг ближе к изумрудным воротам. Но эта пауза? Признак истинного грешника.

- Я был неверен своей жене, - шепчет он. А, вот и оно, порывистое чувство вины жалкой грешной души.

- Ты раскаиваешься?

- Да, да. Я... действительно сожалею. – Нет, это не так. Он будет идти на это снова и снова, потому что некоторые из нас не могут помочь себе. Мы порочны и тянемся ко тьме. Люди, полные злобы. Но, как принято говорить, Бог любит грешников. Он просто не любит Грех.

Я повторяю слова, которые произносил тысячу раз, давая ложное прощение.

Когда тьма опускается на церковь, я двигаюсь по проходу, раскладывая Библии на потертые деревянные выступы, расположенные позади скамеек. Дойдя до третьей с конца скамьи, я подбираю первую подушку для молебна и расстегиваю ее, вынимая пачку денег.

Достаю телефон из кармана и нажимаю на первый номер в быстром наборе.

- Да?

- Принеси три килограмма. Третья с конца. С левой стороны, - затем я вешаю трубку, поднимаю три молитвенные подушки и сдвигаю их. В ближайший час один из моих ребят положит три килограмма кокаина в каждую из этих подушек, сверток точно соответствует размеру подушки для молебна, скрытый под грубой вязанной тканью. Через час после этого клиент, что сделал заказ и оплатил его утром, придет и заберет свой товар.

Просто. Эффективно. Прибыльно. И все идеально замаскировано религиозными обрядами.

Я проверяю часы, а когда поднимаю глаза, то вижу своего отца, идущего по центральному проходу, он выглядит, как и все гангстеры из фильмов, которые я когда-либо видел. Его темные седые волосы зачесаны назад, костюм-тройка и туфли, начищенные до такой степени, что я могу видеть свое отражение в них. Он встает передо мной, ни говоря ни слова, подносит сигару к губам и делает глубокую затяжку.

- Здесь нельзя курить, старик.

На его жестоком лице появляется улыбка, и белоснежные зубы выделяются, контрастируют с загорелой кожей. В уголках его глаз глубокие морщины - результат многих лет смеха.

- Простите меня, отец, ибо я согрешил, - решил пошутить он, не удержавшись от смешка.

- Ой, да ладно тебе, - я закатываю глаза, направляясь к двери в задней части церкви.

Он следует за мной в офис, садится за стол и кладет свои блестящие туфли на него. Я меняю свое церковное одеяние и вешаю его за дверью.

- Знаешь, - он осматривает комнату, берет четки с моего стола и крутит на одном пальце, - однажды я смотрел порно, где все начиналось точно так же.

У меня вырывается стон. Двадцать восемь лет... Уильям Кингсли - гангстер старой закалки. Он верит в дорогие костюмы, а также в более дорогую выпивку и действует исключительно в своих интересах, бизнеса или семьи. Он также ничего не воспринимает всерьез, но когда он демонстрирует другую сторону своей личности, то в этот момент все находящиеся в комнате садятся и внимают каждому его слову.

- Ты можешь сосредоточиться?

Он усмехается, качаясь взад-вперед в кресле, как скучающий, отбившийся от рук ребенок.

Через несколько мгновений в дверь постучали. Я открываю ее и вижу нахмуренного Гарольда Доусона. Лысеющая голова старика сливалась со свекольно-красным цветом его лица, а верхнее освещение отражалось от неё, как от отполированного шара для боулинга. Он - добропорядочный член общества: бизнесмен, богобоязненный католик, основатель благотворительной организации, муж и отец. Он и его жена посещают мессы каждое воскресенье, собирают средства для местной школы, даже поддерживают приют для бездомных собак. Он не вызывает подозрения. Хороший человек во всех отношениях для тех, кто посмотрит на него. И поэтому он - идеальный Троянский конь, и, более того, он это уже доказал.

- Ты меня шантажируешь? - машет он конвертом.

- Шантаж - такое поганое слово, - отвечаю я, борясь с ухмылкой. Он врывается в комнату, и я закрываю за ним дверь. - Гарольд Доусон, это Уильям Кингсли, - я не делаю больше никаких пояснений. Глаза моего отца встречаются с моими, веселая улыбка играет на моих губах. Я ношу девичью фамилию своей матери просто потому, что имя Кингсли несет определенную репутацию. Мой отец, в частности, печально известен своей криминальной деятельностью, которая длилась десятилетиями, бездоказательно и беспрепятственно. Священник с фамилией Кингсли - это привлекло бы слишком много внимания и уничтожило бы весь мой образ. Гарольд уже имеет дело с одним Кингсли. Знает он это или нет, я не уверен.

Гарольд переминается с ноги на ногу, и я вижу, как вращаются шестеренки в его голове, по мере того как он пытается собрать все фрагменты воедино.

- Я знаю, кто ты, - бормочет он в сторону отца. - Что тебе нужно? - он смотрит на меня с обвинением глазах, размахивая конвертом. - Помимо того чтобы поиметь меня?

- Я не хочу давать тебе возможность подзаработать, мистер Доусон, - отвечает мой отец.

- Мне не нужно больше денег, и я не хочу ваших.

- Ведь никто не нуждается в больших деньгах, Гарольд. - Он смотрит на меня. - Очевидно, ты отмываешь их через благотворительность своих детей, - я киваю в сторону конверта в его руке, содержащего простые таблицы, распечатанные с его собственного компьютера. - Так-так, я не принимал вас за такого грешника.

Он позволяет себе уколоть меня:

- Говорит священник, которой пытается меня шантажировать.

- Никто и не пытается. Все просто: ты продаешь нам двадцать процентов «Глобал Эйд» и отмываешь наши деньги, или я передаю эти таблицы в полицию.

Его глаза расширяются, но мое выражение лица остается каменным.

- Ты не станешь этого делать. Если бы вы знали, на кого я работал...

- О, я точно знаю, на кого ты работаешь.

- Тогда ты в курсе, если я продам часть своей компании – организации, которую они используют, - то это подписанный и окончательный смертный приговор для всех нас, - в его глазах присутствует искренний страх, и я вижу учащенно бьющуюся жилку на его шее. Мне не следует наслаждаться этим, но я наслаждаюсь. Он качает головой: - Сдай меня. Они все равно убьют меня. И тебя.