Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис - Страница 49

В Сузах, в этом огромном дворце, Александр никогда не чувствовал себя хорошо. Бесчисленные слуги держали себя с ним так, как привыкли держать себя с бывшими господами и, упорствуя в соблюдении неизвестных ему обычаев персидских царей, поминутно показывали ему, что он для них выскочка.

Сколько раз, приказав переставить мебель в покоях, ускорив церемониал трапез или, тем паче, совершив сам какое-нибудь простое действие, которое персидский государь непременно сделал бы чужими руками, замечал он на лице евнуха пренебрежительное выражение! Часто слуги лучше умеют унижать, чем цари.

Обстановка не менее, чем люди, была враждебна Александру, в этих огромных залах и бесконечных коридорах ему чудились спесивые призраки Ксеркса и Камбиза. Он не владел по-настоящему тем, что завоевал, ибо ничто здесь не было сделано по его мерке. Казалось, что даже вещи, предназначенные для гигантов, какими были персидские цари, насмехались над ним. Когда он захотел сесть на трон Дария, он почувствовал себя смешным, так как ноги его повисли в пустоте; услужливый придворный пододвинул низкий стол, чтобы он поставил ноги на него; но евнух, присутствовавший при этом, заплакал; Александр спросил, что его так сильно взволновало. «Этот стол, – ответил евнух, – служил моему господину для того, чтобы вкушать пищу, а теперь ты ставишь на него ноги».

Тогда Александр приказал убрать стол, но тут кто-то заметил, что попирать вещь, принадлежавшую раньше его врагу, было, напротив, добрым знаком, и Александр снова решил превратить стол в скамейку для ног.

Ему бы уже было пора упорядочить свои завоевания, проследить за управлением своей весьма обширной и очень быстро созданной державы, а также призадуматься над новостями, приходившими из Греции. Спарта решила начать военные действия против Македонии; Демосфен, получив прощение, снова принялся волновать Афины. Даже в Пелле не прекращалась борьба между Олимпиадой и правителем Антипатром, каждый из которых обвинял другого в предательстве. От Антипатра пришло подкрепление из пятнадцати тысяч наемников; Александр послал правителю большую сумму денег, чтобы тот снарядил поход против Спарты, а также совет позаботиться о своей личной безопасности.

Затем, сочтя недостойным себя заниматься долее делами Эллады, он направился к Персеполю, третьей столице Дария. Жену Барсину и малолетнего сына Геракла он оставил царице Сйсигамбис.

Он вышел в путь зимой, в чем не было никакой причины, кроме его нетерпеливой жажды завоеваний. В самые холодные месяцы года перейти горы, отделявшие Сузиану от Персии, было довольно дерзким предприятием. Перевалы, которые нам пришлось пройти, находились на высоте более шести тысяч футов; после того, как прошлым летом войска пересекли пустыню в самую страшную жару, теперь они шли через горы в самый лютый мороз. Жители редких селений, которые нам повстречались, смотрели скорее ошеломленно, чем со страхом, на людей в латах и с голыми ногами, карабкавшихся на высоту, где лежал снег. Следуя за своими случайными проводниками, солдаты углублялись в белые долины, всходили на молчаливый хаос ледников, брели по пустынным хребтам, спрашивая себя, не суждено ли им погибнуть здесь, окаменев от холода.

Александр разделил войско надвое; одна часть под началом Пармениона пошла по более длинной, но более легкой дороге на юг, где можно было также пройти обозу; сам же он продолжил труднейший путь напрямик. Взяв с собой только отряд гетайров, он наткнулся на пять тысяч персов в ущелье, которое называют Персидскими воротами: теснина была перегорожена стеной. После неудавшейся попытки взять ущелье приступом, он оставил у этой стены Кратера с большей частью воинов, а сам с малым отрядом обогнул гору, чтобы напасть на врага с тыла. Ночью греки налетели на персов с высоты скал, испуская ужасные крики. Обезумевшие от страха персы, атакованные с двух сторон, разбежались или были перебиты. Как только проход был освобожден, Александр устремился к Персеполю с такой скоростью, что командиры Великого Царя не успели создать видимость защиты или хотя бы захватить с собою казну.

Персеполь, сердце державы Дария, был истинно персидским городом, и Александр не мог делать вид, что пришел сюда как освободитель. Поэтому он позволил своим войскам грабить сколько душе угодно и предоставил им полную свободу. Погром был страшный; кровавая оргия превзошла все, что приходилось дотоле видеть. Солдаты получили приказ не трогать только два здания: царский дворец, который оставлял за собой Александр, и дворец хилиарха, который он предназначал Пармениону.

Было захвачено столько монет, драгоценностей, золотой и серебряной утвари, что, как писал Александр в Македонию, сообщая о своей победе, двадцать тысяч мулов и пять тысяч верблюдов не смогли бы увезти все это добро.

Из жителей спаслись немногие. Кровь текла так же обильно, как вино. Пленных загоняли в загородку и закалывали тут же тысячами; солдаты гонялись за женщинами по улицам, дворам и крышам, дрались между собой, как дикие звери, за эту добычу; насилие становилось лишь прелюдией к убийству; многие из этих метавшихся в ужасе женщин предпочитали покончить с собой и бросались с крыш домов; мелькало их покрывало – и в следующее мгновение слышался шум тела, упавшего на камни мостовой.

Все эти ужасы, которые еще недавно Александр терпел как неизбежное зло, теперь его больше не возмущали. Он видел в них проявление если не его славы, то, по крайней мере, его силы; раз уж Дарий, укрывшись на севере, ускользнул от него, он вымещал свою ярость здесь, на юге, на всем, что составляло прежде богатство и могущество его врага.

Ноги Александра были по щиколотку окрашены кровью, когда, шагая по ковру из трупов, он добрался до дворца. Вдруг ему преградила дорогу большая статуя Ксеркса, повергнутая его солдатами; он остановился перед статуей и заговорил с ней, как будто она была живая: «Должен ли я оставить тебя, Ксеркс, лежать на земле в наказание за то, что ты пошел войной на греков, или поднять тебя из уважения к твоему величию?». Затем он пошел своей дорогой, так ничего и не решив, и сел на персидский трон под золотой балдахин.

Парменион, который считал грабеж справедливой наградой войску, но осуждал бесполезные разрушения, пришел попросить его отдать приказ прекратить разорение города. «Пусть разрушат все до основания, сотрут с лица земли, – ответил Александр со своего чересчур высокого трона. – Персидская история должна начаться со мной заново».

Во время пребывания в Персеполе Александр проявил самую безрассудную расточительность; он бросал золото пригоршнями, делал великолепные подарки своим военачальникам, а иногда одаривал и неизвестных людей, на которых случалось упасть его взору. Встретив простого македонского гоплита, который кряхтел под тяжестью мешка с золотом, предназначенным для царской казны, он сказал ему: «Будь же вознагражден за твои труды; возьми это золото себе, я тебе его дарю!».

Так в армии сверху донизу распространялась привычка к роскоши, заодно со всеми безумствами, какие может внушить людям несметное богатство. Деньги были отныне в наограниченном количестве, никто их не считал, каждый воображал себя другим Александром. Ионийский военачальник заказал себе башмаки с гвоздями из чистого серебра; главный исполнитель поручений Леоннат пожелал получить из далекого Египта особенно мелкий песок для своих телесных упражнений; Филота, старший сын Пармениона, требовал, чтобы во время его охоты раскидывались сети длиной в двенадцать тысяч шагов, как будто он хотел поймать в них всех птиц мира. В банях никто больше не пользовался простыми маслами, каждый обильно натирался драгоценными благовониями, которые обычно отмеряют наперстками для помазания царей или статуй богов.

Но уже земля Персеполя жгла подошвы Александру. Короткий поход с небольшим войском, в котором пришлось снова идти через снега, вырубать ступени во льду, а затем прокладывать дорогу топором в густых лесах, дал ему сведения о берегах глубокого залива, омывающего персидские земли, но не надолго его успокоил.