Принцесса (СИ) - Степанова Мария Игоревна - Страница 39

— Что там? — Алла Петровна неосознанно схватилась за грудь, успокаивая разошедшееся сердце.

— Не знаю, — Юлька действительно не знала, что ей делать. Она выглянула наружу, ожидая увидеть как минимум обвалившуюся стену. Но стены были в порядке, и она медленно двинулась туда, откуда раздался звук. Вдруг воздух разрезал оглушительный визг, который тут же прервался еще одним похожим звуком. И Юлька узнала этот звук. Это был выстрел. Она попятилась назад, вбежала в приемную и захлопнула дверь.

— Алла Петровна, — губы дрожали, и Юлька кое-как выговаривала слова, — вызывайте всех, у нас чепэ.

Всех оказалось не так уж много, но когда все закончилось, Юльке сказали, что из города едет подкрепление. Ей не нужно было подкрепление. Ей никто не был нужен. У окна, из-под скатерти, сдернутой со стола, виднелись ноги в синих с серым кроссовках. Она знала эти кроссовки, и эти ноги тоже знала. В другой стороне, почти у выхода, лежало тело пожилой математички. Над ней склонились люди в форме, что-то рассматривали, потом попросили чем-нибудь накрыть. Юльке казалось, что она спит, и ей снится кошмар. Мужчина с ружьем был спокоен, не сопротивлялся, только пристально посмотрел на нее, когда двое полицейских выводили его. кто-то из старших по званию что-то спрашивал, стараясь добиться от нее ответов, но Юлька не понимала вопросов и не могла отвечать. Она старалась не смотреть туда, где в углу под скатертью лежал ее мужчина.

Год спустя.

— Лера, долго ты еще будешь копаться?! Мы опоздаем! — Юлька стояла у входа одетая и нетерпеливо постукивала носком туфли.

— Да иду я, иду! — Лерка выбежала из глубины комнат, в одной руке у нее был тюбик помады, в другой новенькие, недавно купленные туфли. Она поставила туфли перед собой, не без труда втиснула ноги в жесткую обувь, подошла к зеркалу, близоруко приблизила лицо и накрасила губы.

— Ну и куда ты их нацепила? — Юлька с сомнением смотрела на дочь, — пройдешь десять метров и зарыдаешь!

— Да все нормально, мам, — отмахнулась девушка, — почти не жмут.

— Ни один нормальный человек не надевает новую обувь на такое ответственное мероприятие. Там стоять целый час, если не больше! — Юлька приводила еще какие-то доводы, но понимала, что уговаривать бесполезно, и выпускница все равно напялит эти туфли.

— Значит я ненормальная! — Лерка показала в зеркало кончик языка, — ну все, пошли!

— Ой, девки, как же вы долго копаетесь, — Илька стоял тут же, наблюдая за перепалкой матери и дочери.

— Это не я, — ответила Юлька.

— Я не копаюсь, а собираюсь! — возмутилась Лерка.

Они ехали в школу на последний звонок. Илька подсматривал в зеркало за обеими, и ему казалось, что Юлька волнуется больше дочери. Хотя, он понимал, почему. Сегодня она первый раз приближалась к стенам учебного заведения после того случая. Именно поэтому он настойчиво напросился в сопровождающие, хотя Юлька утверждала, что все в порядке. Илька взглянул в зеркало — она покусывала нижнюю губу, верный признак, что Юлька нервничала. Впрочем, может быть, из-за того, что у Лерки начинался новый этап жизни. Их девочка повзрослела.

Она всегда была старше и умнее своих сверстников. Так казалось Ильке. Лерка и рассуждала как взрослая, и вела себя не как обычный средний ребенок. Правда тогда, год назад, видимо, у ее выносливости тоже случился предел, и когда Илька ответил на звонок, услышал горькие девичьи рыдания, перемежающиеся бессвязными словами о том, что ее отец умер, и Андрея убили, а маме плохо, и она, Лерка, не знает, что делать. Он выскочил из кабинета в середине совещания, по дороге бросив секретарше свой рабочий мобильник с просьбой фиксировать все звонки. И доехал за два часа вместо трех. Наверняка, собрав по пути все штрафы. То, что он застал, не укладывалось в голове. Юлька, обколотая успокоительными, спала на диванчике в своем кабинете, Лерка рыдала в приемной. Вокруг школы сновали люди в форме, его сначала и пускать-то не хотели, кое-как он уговорил старшего, соврав, что он — Леркин отец. Тела уже убрали, кровь замыли, но в помещении стоял какой-то еле уловимый запах, говорящий о том, что недавно тут произошла беда.

Юлька так и не приняла свои первые экзамены. Она пролежала в больницах почти два месяца, сначала в больничке райцентра, где кое-как ее привели в чувство, а потом Илька увез ее в город, где обеспокоенные родители определили дочь в клинику неврозов. Находясь там, Юлька пропустила и похороны Андрея и суд над его убийцей. Мужчина оказался тем самым отцом, чья дочь наложила на себя руки, и он не смог простить Андрею то, что тот, вольно или невольно, оказался вовлечен в эту глупую и жестокую игру, окончившуюся смертью семнадцатилетней девчонки. Увидев в сюжете про сельскую школу человека, которому желал смерти, горюющий мужчина не придумал ничего лучше, как месть. Разыскать эту школу оказалось делом простым. И он сделал это. Пожилая учительница пострадала случайно, но и ее смерть легла на плечи многострадального отца.

Илька все это увидел в новостях, и молил бога, чтобы в палате Юльки не было телевизора. Но и это был еще не конец трагическим событиям. Через две недели умерла Татьяна Петровна. К Юлькиной свекрови Илька всегда относился с теплотой, ему даже нравилась эта женщина. Он понимал ее больше, чем сама Татьяна Петровна показывала, и конечно знал, что она по-своему любит Юльку. Хотя бы за то, что та подарила ей внучку. И вот ее не стало. Новость пришла голосом Нины из телефона, и Илька поехал на похороны. Он ни разу не был на похоронах. Его отец умер, когда Илька был еще младенцем, и, хотя он бывал на кладбище, но памятник отцу не вызывал в нем печали. А сейчас все было по-настоящему. Он бы, может быть, придумал повод не поехать, но Лерка попросила, и он не мог отказать. На похоронах было много народу. Илька почти никого не знал, поэтому держался возле заплаканной Лерки и Нины, которая с самого утра не проронила ни слезинки. В каком-то нелепом черном платье, в черном платке она вдруг показалась ему очень похожей на покойную, и Илька удивлялся, как это он раньше не замечал сходства. Сначала в доме ыло тихо, потом подвыпившие соседи разошлись, и Ильке показалось, что стало неприлично весело. Кто-то даже затянул любимую песню почившей, другие подхватили. Ильке стало все это противно, и он вышел из дома на крыльцо. Летний вечер, светлый и теплый, как парное молоко, обволакивал, заставлял расслабиться и перестать думать. Но шум за стеной напоминал, по какому случаю он тут. Дверь скрипнула, на крыльцо вышла Нина.

— Ты чего ушел? — она смотрела сверху вниз, потом присела рядом, привычно подсунув под себя старый валенок, валяющийся тут же.

— Устал, — ответил Илька, — шумно там.

— Да, — Нина кивнула, — погоди, еще и плясать начнут…

— Это как-то… — он замялся.

— Неправильно? — закончила за Ильку Нина, — ну да, может быть. Но у нас так поминают, весело, не плачут за столом, а песни поют.

— Как ты теперь? — спросил Илька, взглянув на Нину искоса.

Она пожала плечами.

— Нормально. Главное, чтобы папка не запил. Он может.

— Ты это… Звони, если вдруг что…

Нина кивнула.

— Как там Юля? — спросила она.

— Не очень. Я ей про маму твою не сказал, — извиняющимся тоном ответил Илька, — ну, ты же понимаешь…

— Понимаю, — снова качнула головой Нина, — пусть выздоравливает. К нам-то вернется?

— Не знаю.

— Плохо будет, если не вернется.

Илька ничего не ответил, но подумал, что он сделает все, что возможно, лишь бы Юлька больше не вернулась сюда.

Нина встала, взялась за ручку двери.

— Вам с Леркой, наверное, лучше переночевать в том доме, — проговорила она, глядя на опускающееся за горизонт оранжевое солнце, — тут сидеть будут до ночи, да и места у нас мало.

— Да, конечно, — согласился Илька.

Они ушли через час. Лерка то и дело принималась хлюпать носом, Нина, которая пошла их провожать, обнимала и уговаривала племянницу, что бабушке теперь хорошо, и что не надо плакать и расстраивать ее на небесах. Она говорила с Леркой как с маленькой, и в этот раз это было то, что нужно. В доме, конечно, было прохладно и как-то странно пусто, хотя с момента отъезда Юльки ничего не изменилось. Они вскипятили чайник, Нина принесла с собой несколько контейнеров с едой и половинку буханки домашнего хлеба, разложила, нарезала. Лерка только гремела ложной об кружку, но ни есть ни пить не стала, и, пожаловавшись на головную боль, ушла спать.